«Здравствуй, милая, хорошая моя!» (Салтыков-Щедрин)

«Здравствуй, милая, хорошая моя!» — сатирический рассказ Михаила Салтыкова-Щедрина 1863 года из цикла «Помпадуры и помпадурши». Назван по начальной строке русской народной песни, ставшей романсом в обработке А. Е. Варламова. Впервые опубликован в следующем году с подзаголовком «Провинциальный романс в действии». При подготовке отдельного издания цикла Салтыков сократил его и внёс ряд мелких стилистических изменений.

Цитаты

Должность у Козелкова была не мудрёная: выйти в двенадцать часов из дому в департамент, там потереться около столов и рассказать пару скандалёзных анекдотов, от трех до пяти погранить мостовую на Невском, потом обедать в долг у Дюссо, потом в Михайловский театр, потом… потом всюду, куда ни потянет Сережу, Сережку, Левушку, Петьку и прочих шалунов возрождающейся России. Вот и все. Козелков прожил таким образом с самого выхода из школы до тридцати лет и все продолжал быть Козленком и Митенькой, несмотря на то что по чину уж глядел в превосходительные.

Но в тридцать лет Козелкова вдруг обуяла тоска. Перестал он рассказывать скандальные анекдоты, начал обижаться даваемыми ему в нос щелчками, и аккуратнее прежнего пустился ловить взоры начальников. Одним словом, обнаружил признаки некоторой гражданственной зрелости. — Митька! да что с тобой, шут ты гороховый? — спрашивали его сверстники. — Mon cher! мне уж всё надоело! — Что́ надоело-то? — Все эти Мальвины… Дюссо… одним словом, эта жизнь без цели, в которой тратятся лучшие наши силы! — Повтори! повтори! как ты это сказал? — Messieurs! Митенька говорит, что у него есть какие-то «лучшие» силы. — Да разве в тебе, Козлёнок, что-нибудь есть, кроме золотушного худосочия?

Я не отрицаю, что и беспардонные удальцы (те самые, которые головами-то щёлкаются) в некоторой мере пользу приносить могут (надеюсь, что уж и это достаточная с моей стороны уступка), но в то же время невольно спрашиваю себя: что было бы, если б в обществе всё только наскакивало и набегало, если б всё исключительно стремилось нечто сокрушать и нечто воздвигать? Могло ли бы такое общество безопасно продолжать своё существование? — Навряд ли, отвечаю, ибо такое общество скоро увидело бы себя засоренным всякого рода мусором и строительным материалом и среди этого засорения не приметило бы ни одного монумента. История всякого человеческого общества доказывает нам, что жизнь испокон века шла в виде генерального сражения, в котором одна сторона всегда наскакивала, а другая всегда отражала. По выполнении некоторых определённых эволюций, наскакивающая сторона всегда отступала, а отражающая всегда торжествовала и заявляла об этом торжестве песнями и гимнами, которые на этот случай сочиняли ей Ф. Глинка и Розенгейм. Это движение повторяется периодически, и притом до такой степени правильно и постоянно, что монумент и до сих пор стоит, как стоял. Ввиду такого результата, многие даже не находят здесь и движения, а просто видят моцион. — отрывок из первой публикации, удалённый из последующих, о государстве вообще и русском самодержавии в частности

… княжне Чепчеулидзевой-Уланбековой,..

Он приучил себя говорить басом, начал диспутировать об отвлеченных вопросах, каждый день ходил по департаментам и с большим прилежанием справлялся о том, какие следует иметь principes в различных случаях губернской административной деятельности.

Я помню: покойник Марк Константиныч никогда бумаг не читал, но у него был правитель канцелярии… une célébrité! Вся губерния знала его comme un coquin fieffé, но дела шли отлично!

… в его наружности появилась сановитость и какая-то глянцевитая непроходимость; <…> в голове его завелось целое гнездо принципов.

Предводитель был малый суровый и бесцеремонный и на всех вообще «сатрапов» смотрел безразлично, то есть как на лиц, мешавших дворянству развиваться беспрепятственно. Он постоянно был в контре со всеми губернаторами; некоторых из них он называл «фофанами», других «прощелыгами», всех вообще — «государевыми писарями». <…> это был малый суровый и несообразительный. Но за эту-то несообразительность он и держался несколько трёхлетий сряду на своем посту, потому что мы, русские, очень охотно смешиваем это качество с твердостью характера и неподкупностью убеждения. Митенька знал это качество и, признаться, немножко-таки потрухивал.

… член[ы] губернского правления <…> обладали темно-оливковыми физиономиями, напоминавшими собой лики, изображаемые на старинных образах.

… советник Валяй-Бурляй.

Господин Мерзопупиос! — сказал он, клича третьего советника, — не знаю, правда ли, что до сведения моего дошло, будто бы здесь собственность совершенно не уважается? Мерзопупиос вильнул всем телом. — Собственность есть священнейшее из прав человека! — продолжал Митя, — и взыскания по бесспорным обязательствам… Митенька запнулся, потому что вспомнил, что сам не заплатил ещё своего долга Дюссо.

— Политического, вашество, решительно ничего в нашей губернии нет. — А молодые люди есть? — Есть, вашество, но это именно прекраснейшие молодые люди, из которых со временем образуются прекраснейшие сановники. — Что читают? — «Московские ведомости», вашество, но и то — как бы сказать? — одно литературное прибавление, а не политику. — последняя тут реплика удалена из последующих публикаций

См. также

• «На заре ты её не буди» и «Она ещё едва умеет лепетать» — продолжения