Франц Кафка. «Превращение» (Набоков)
«Франц Кафка (1883-1924). «Превращение» (1915)», Franz Kafka (1883-1924). «The Metamorphosis» (1915) — лекция Владимира Набокова для чтения в американских университетах, написанная между 1940 и 1958 годами.
Цитаты
правитьИстория о Джекиле и Хайде выстроена красиво, но это старая история. Мораль её нелепа, поскольку ни добро, ни зло практически не изображены — в них предлагается поверить, и борьба идёт между двумя пустыми контурами. Очарование заключено в искусстве стивенсоновской вышивки;.. | |
The story of Jekyll and Hyde is beautifully constructed, but it is an old one. Its moral is preposterous since neither good nor evil is actually depicted: on the whole, they are taken for granted, and the struggle goes on between two empty outlines. The enchantment lies in the art of Stevenson's fancy work;.. |
В «Шинели» и в «Превращении» герой, наделённый определённой чувствительностью, окружен гротескными бессердечными персонажами, смешными или жуткими фигурами, <…> взывающая к состраданию человечность присуща обоим. В «Докторе Джекиле и мистере Хайде» её нет, жилка на горле рассказа не бьётся <…>. Да, Стивенсон посвящает немало страниц горькой участи Джекила, и всё-таки в целом это лишь первоклассный кукольный театр. Тем и прекрасны кафкианский и гоголевский частные кошмары, что у героя и окружающих нелюдей мир общий, но герой пытается выбраться из него, подняться над этим миром, сбросить маску — выйти из шинели или карапакса. <…> Аттерсоны, Пулы, Энфилды преподносятся как обыкновенные, рядовые люди; на самом деле эти персонажи извлечены из Диккенса и представляют собой фантомы, не вполне укорененные в стивенсоновской художественной реальности, так же как стивенсоновский туман явно выполз из мастерской Диккенса, дабы окутать вполне обыкновенный Лондон. В сущности, я хочу сказать, что волшебное снадобье Джекила более реально, чем жизнь Аттерсона. Фантастическая тема Джекила-Хайда по замыслу должна была контрастировать с обыкновенным Лондоном, а на самом деле контрастируют готическая средневековая тема с диккенсовской. И расхождение это иного порядка, чем расхождение между абсурдным миром и трогательно абсурдным Башмачкиным или между абсурдным миром и трагически абсурдным Грегором. | |
In "The Carrick" and in "The Metamorphosis" there is a central figure endowed with a certain amount of human pathos among grotesque, heartless characters, figures of fun or figures of horror, <…> this human pathetic quality is present in both. In "Dr. Jekyll and Mr. Hyde" there is no such human pathos, no throb in the throat of the story <…>. True, Stevenson devotes many pages to the horror of Jekyll's plight, but the thing, after all, is only a superb Punch-and-Judy show. The beauty of Kafka's and Gogol's private nightmares is that their central human characters belong to the same private fantastic world as the inhuman characters around them, but the central one tries to get out of that world, to cast off the mask, to transcend the cloak or the carapace. <…> The Uttersons, and Pooles, and Enfields are meant to be commonplace, everyday characters; actually they are characters derived from Dickens, and thus they constitute phantasms that do not quite belong to Stevenson's own artistic reality, just as Stevenson's fog comes from a Dickensian studio to envelop a conventional London. I suggest, in fact, that Jekyll's magic drug is more real than Utterson's life. The fantastic Jekyll-and-Hyde theme, on the other hand, is supposed to be in contrast to this conventional London, but it is really the difference between a Gothic medieval theme and a Dickensian one. It is not the same kind of difference as that between an absurd world and pathetically absurd Bashmachkin, or between an absurd world and tragically absurd Gregor. |
В кого так внезапно превратился невзрачный коммивояжёр, бедняга Грегор? <…> какое насекомое? Комментаторы говорят «таракан», что, разумеется, лишено смысла. Таракан — насекомое плоское, с крупными ножками, а Грегор отнюдь не плоский: он выпуклый сверху и снизу, со спины и с брюшка, и ножки у него маленькие. Он похож на таракана лишь коричневой окраской. Вот и всё. Зато у него громадный выпуклый живот, разделённый на сегменты, и твёрдая округлая спина, что наводит на мысль о надкрыльях. <…> Любопытно, что жук Грегор так и не узнал, что под жёстким покровом на спине у него есть крылья. (Это очень тонкое наблюдение с моей стороны, и вы будете дорожить им всю жизнь. Некоторые Грегоры, некоторые Джоны и Дженни не знают, что у них есть крылья.) | |
Now what exactly is the "vermin" into which poor Gregor, the seedy commercial traveller, is so suddenly transformed? <…> what insect? Commentators say cockroach, which of course does not make sense. A cockroach is an insect that is flat in shape with large legs, and Gregor is anything but flat: he is convex on both sides, belly and back, and his legs are small. He approaches a cockroach in only one respect: his coloration is brown. That is all. Apart from this he has a tremendous convex belly divided into segments and a hard rounded back suggestive of wing cases. <…> Curiously enough, Gregor the beetle never found out that he had wings under the hard covering of his back. (This is a very nice observation on my part to be treasured all your lives. Some Gregors, some Joes and Janes, do not know that they have wings.) |
… г-н Замза велит [присмиревшим жильцам] покинуть квартиру. «В передней все три жильца сняли с вешалки шляпы, вытащили из подставки для тростей трости, молча поклонились и покинули квартиру». Спускаются — три бородатых жильца, автоматы, заводные куклы, а семейство Замза, облокотясь на перила, наблюдает за их отбытием. Марши уходящей вниз лестницы, так сказать, моделируют членистые ножки насекомого, а жильцы, то исчезая, то появляясь опять, спускаются всё ниже и ниже, с площадки на площадку, с сустава на сустав. | |
… Mr. Samsa that they must leave the lodgers are quelled. "In the hall they all three took their hats from the rack, their sticks from the umbrella stand, bowed in silence and quitted the apartment." Down they go now, three bearded borders, automatons, clockwork puppets, while the Samsa family leans over the banisters to watch them descend. The staircase as it winds down through the apartment house imitates, as it were, an insect's jointed legs; and the lodgers now disappear, now come to view again, as they descend lower and lower, from landing to landing, from articulation to articulation. |
Значительную роль в рассказе играет число три. <…> Этот акцент <…> имеет скорее эмблематический или геральдический характер, нежели символический. В сущности, роль его — техническая. Троица, триплет, триада, триптих — очевидные формы искусства, как, например, три картины: юность, зрелость, старость — или любой другой троичный, трёхчастный сюжет. <…> фантазия Кафки сугубо логична; что может быть родственнее логике, чем триада: тезис—антитезис—синтез. Так что оставим кафкианскому символу «три» только эстетическое и логическое значения и полностью забудем обо всём, что вычитывают у него сексуальные мифологи под руководством венского доктора-шамана. | |
The number three plays a considerable role in the story. <…> The only emblematic or heraldic rather than symbolic meaning is the stress which is laid <…>. It has really a technical meaning. The trinity, the triplet, the triad, the triptych are obvious art forms such as, say, three pictures of youth, ripe years, and old age, or any other threefold triplex subject. <…> Kafka's fantasy is emphatically logical; what can be more characteristic of logic than the triad of thesis, antithesis, and synthesis. We shall, thus, limit the Kafka symbol of three to its aesthetic and logical significance and completely disregard whatever myths the sexual mythologists read into it under the direction of the Viennese witch doctor. |
Перевод
правитьВ. П. Голышев, 1998 (с некоторыми уточнениями)