Средство Макропулоса

«Средство Макропулоса» (чеш. Věc Makropulos) — фантастическая пьеса Карела Чапека 1922 года.

Цитаты

Предисловие

… нынешней зимой вышло новое произведение Бернарда Шоу «Назад к Мафусаилу», — пока оно знакомо мне только по аннотации, — которое, по-видимому, ставит проблему долголетия гораздо шире. Здесь налицо совершенно случайное и чисто внешнее совпадение темы, так как Бернард Шоу приходит к прямо противоположным выводам. Насколько я понимаю, в возможности жить несколько сот лет г-н Шоу видит идеальное состояние человечества, нечто вроде будущего рая на земле. Читатель увидит, что в моём произведении долголетие выглядит совсем иначе: как состояние не только не идеальное, но даже отнюдь не желательное. Трудно сказать, кто из нас прав: у обеих сторон, к сожалению, нет на этот счёт собственного опыта.

… letos v zimě vyšlo nové dílo Bernarda Shawa Zpět k Metuzalémovi, které znám dotud jen z výtahu a jež se – v míře patrně mnohem grandióznější – rovněž zabývá otázkou dlouhověkosti. Tato látková shoda je zcela nahodilá, a jak se zdá podle výtahu, je také jen povrchní, neboť Bernard Shaw dochází k závěrům právě opačným. Pokud mohu soudit, pan Shaw vidí v možnosti žít několik set let ideální stav lidstva, jakýsi budoucí ráj. Jak čtenář pozná, v této knížce se líčí dlouhověkost zcela jinak, jako stav velmi málo ideální, a dokonce velmi málo žádoucí. Je těžko říci, co je správnější; na obou stranách se nedostává bohužel vlastní zkušenosti.

	По-моему, оптимизм бывает двух родов: один, отворачиваясь от дурного и мрачного, устремляется к идеальному, хоть и призрачному; другой даже в плохом ищет крохи добра хотя бы и призрачного. Первый жаждет подлинного рая — и нет прекрасней этого порыва человеческой души. Второй ищет повсюду хотя бы частицы относительного добра…
	Snad je dvojí optim ismus: jeden, který se od špatných věcí odvrací k čemusi lepšímu, třeba vysněnému; druhý, který hledá v samotných špatných věcech něco aspoň trochu lepšího, třeba jen vysněného. Ten první hledá rovnou ráj: není krásnějšího směru pro lidskou duši. Ten druhý hledá tuhle a tamhle aspoň drobty relativního dobra…

	Поверьте, что настоящий пессимист — только тот, кто сидит сложа руки; это своего рода моральное пораженчество. А человек, который работает, ищет и претворяет свои стремления в жизнь, не пессимист и не может быть пессимистом.
	Věřte, je jediný skutečný pesimismus, a to je ten, který skládá ruce; řekl bych etický defétismus. Člověk, který pracuje, hledá a realizuje, není a nemůže býti pesimistou.

Действие первое

	Эмилия. Э, все только и делают, что умирают.
	Bah, všechno to jenom umírá.

	Грегор (Эмилии). Я вас вижу впервые — нет, не смейтесь надо мной… Вы удивительны, необычайны. <…> Вы… вы страшно волнуете. Как боевая тревога. Видели вы когда-нибудь кровопролитие? Оно заставляет человека терять голову. А в вас — я чувствую с первого взгляда — есть что-то головокружительное. Вы вели бурную жизнь? Послушайте, я не понимаю: как это вас до сих пор никто не убил?
	Vidím vás poprvé… Ne, nesmějte se mi! Vy jste strašlivě extravagantní. <…> Vy, vy jste úžasně rozčilující. Jako bitevní alarm. Viděla jste už téci krev? To člověka rozběsní, do nepříčetnosti. A vy, to se cítí na první pohled: ve vás je něco hrozně divého. Prožila jste mnoho? Poslyšte, já nechápu, že vás dosud nikdo nezabil.

Действие второе

	Кристина. Я этого не понимаю: она такая великая, прославленная. Как она может кого-нибудь любить?.. Ты не знаешь, что такое, когда женщина любит. Это так унизительно… <…> Тут уж не думаешь о себе, а идёшь за ним, как рабыня… — вариант трюизма
	Víš, to nechápu: když je tak veliká a slavná, jak by mohla mít někoho opravdu ráda… Ty nevíš, co to je, když má ženská někoho ráda. To ti je tak ponižující… <…> Pak už na sebe nemyslí, šla by za ním jako služka…

	Эмилия. Это ваш сын? Прус. Да. Подойди поближе, Янек. Эмилия. Подойдите, Янек, я хочу посмотреть на вас. Вы были вчера в театре? Янек. Да. Эмилия. Понравилась я вам? Янек. Да. Эмилия. Вы умеете говорить что-нибудь, кроме «да»? Янек. Да. Эмилия. Какой у вас глупый сын. Прус. Мне стыдно за него.
	EMILIA: To je váš syn? PRUS: Ano. Pojď blíž, Janku. EMILIA: Pojďte sem, Janku, ať vás vidím. Byl jste včera v divadle? JANEK: Ano. EMILIA: Líbila jsem se vám? JANEK: Ano. EMILIA: Umíte mluvit něco jiného než ano? JANEK: Ano. EMILIA: Váš syn je hloupý. PRUS: Stydím se za to.

Действие третье

	Эмилия. Вы хотите плюнуть мне в лицо? Прус. Нет, себе. Эмилия. О, пожалуйста, не стесняйтесь.
	EMILIA: Chcete mně naplivat do tváře? PRUS: Ne, ale sobě. EMILIA: Oh poslužte si.

	Коленатый. Милостивая государыня, убедительно прошу вас оставаться на месте. В противном случае я буду вынужден применить насилие, в нарушение параграфа девяносто первого уголовного уложения. Эмилия. И это говорите вы, адвокат?! Коленатый. Видите ли, я вошел во вкус. Очевидно, у меня врождённая склонность к преступлениям. Подлинное призвание иногда познаётся лишь к старости.
	KOLENATÝ: Drahá slečno, prosím vás snažně, abyste se nehýbala. Jinak bych byl nucen vám nebezpečně vyhrožovat na těle, paragraf 91 trestního zákona. EMILIA: To jste advokát? KOLENATÝ: Vidíte, přišel jsem na chuť zločinectví. Myslím, že jsem měl k němu talent odjakživa. Člověk někdy až k stáru pozná své pravé poslání.

Эпилог

Витек. Это так грустно, господа. Посудите сами: человеческая душа, жажда познания, мысль, труд, любовь творчество, всё, всё… И на всё — шестьдесят лет! Ну что успевает человек за шестьдесят лет?! Чем насладится? Чему нау́чится? Не дождёшься плодов с дерева, которое посадил. Не научишься всему, что человечество узнало до тебя. Не завершишь своего дела, не покажешь примера… Умрешь, будто не жил! Господа, до чего коротка жизнь! <…> Не успел ни порадоваться, ни поразмыслить, ничего, ничего не успел, кроме погони за хлебом насущным. Ничего не видел, ничего не узнал, ничего не закончил, даже самого себя — так и остался недоделком. Зачем жил? И стоило ли так жить? <…> Умираем, как животные… Что такое идея загробной жизни и бессмертия души, как не страшный протест против быстротечности жизни? Никогда человечество не мирилось с этой звериной долей. С ней нельзя мириться, она слишком несправедлива! Человек не черепаха и не ворон, ему нужно больше времени. Шестьдесят лет — это рабство! Это слабость, скотоподобие, невежество!

Vždyť je to k pláči, pánové! považte jen – celá ta lidská duše, ta žízeň poznávat, mozek, práce, láska, tvořivost, všecko, všecko – Můj bože, co udělá člověk za těch šedesát let života? Čeho užije? Čemu se naučí? Nedočkáš se ovoce stromu, který jsi zasadil; nedoučíš se všemu, co lidstvo už znalo před tebou; nedokončíš své dílo a nedáš svůj příklad; umíráš, a ani jsi nežil! Ježíši Kriste, žijeme tak maličko! <…> A neměl jsi pokdy pro radost, a neměl jsi pokdy pro myšlenku, a neměl jsi pokdy pro nic, pro nic než pro tu sháňku za kusem chleba! A nic jsi neviděl, nic nepoznal, nic nedokončil, ani sebe ne, ani sebe sama ne, ty zlomku! Proč jsi žil? Stálo to vůbec za to? <…> Umíráme jako zvířata. Kristepane co jiného je posmrtný život, co je nesmrtelnost duše jiného než strašný protest proti krátkosti života? Nikdy a nikdy se lidstvo nesmířilo s tou zvířecí porcí života; nemůže to připustit; je to příliš nespravedlivé. Je děsně nespravedlivé žít tak krátce. Člověk je něco víc než želva nebo havran; člověk potřebuje víc času, aby žil. Šedesát let, to je nevolnictví. To je slabost a zvířectví a nevědomost.

Прус. Жизнь нуждается только в лучших. Только в вожаках, производителях потомства, людях действия. О женщинах не может быть и речи. В мире есть десять, либо двадцать, либо тысяча незаменимых. Мы можем сохранить их, можем открыть им путь к сверхчеловеческому разуму и сверхъестественной силе. Можем вырастить десять, сто, тысячу сверхчеловеческих властителей и творцов. Витек. Разведение магнатов жизни! Прус. Да. Отбор тех, кто имеет право на безграничную жизнь. Коленатый. Скажите, пожалуйста, а кто будет их отбирать? Правительства? Всенародное голосование? Шведская академия? Прус. Никаких дурацких голосований! Сильнейшие передавали бы жизнь сильнейшим. Из рук в руки. Властители материи — властителям духа. Изобретатели — воинам. Предприниматели — диктаторам. Это была бы династия хозяев жизни. Династия, независимая от цивилизованного сброда. Витек. А если б этот сброд в один прекрасный день пришел взять своё право на жизнь?!

PRUS: Jen ti nejlepší jsou důležiti pro život. Jen vůdčí, plemenní, výkonní muži. Nemluvím vůbec o ženách. Ale je na světě deset nebo dvacet nebo tisíc mužů, kteří jsou nenahraditelni. Můžeme je udržet. Můžeme je přivést k nadlidskému rozumu a nadpřirozené moci. Můžeme vypěstit deset nebo sto nebo tisíc nadlidských vládců a tvůrců. VÍTEK: Chov magnátů života! PRUS: Tak jest. Výběr těch, kteří mají právo na neomezený život. KOLENATÝ: A prosím vás, kdo by ty vyvolené jmenoval? Vlády? Plebiscit? Švédská akademie? PRUS: Žádné blbé hlasování! Z ruky do ruky by odevzdávali život nejsilnější nejsilnějším. Vládcové hmoty vládcům ducha. Vynálezci vojákům. Podnikatelé despotům. Byla by to dynastie pánů života. Dynastie nezávislá na jakékoliv civilizované luze. VÍTEK: Jen až by si ta luza přišla pro své právo na život!

Грегор. Господа, оставим пустые разговоры. Тайна долголетия — собственность семьи Макропулос. Предоставьте этой семье поступать с рецептом, как ей вздумается. Витек. Простите, то есть как? Грегор. Рецептом будут пользоваться только члены этой семьи. Только потомки Элины Макропулос, кто бы они ни были. Коленатый. И они будут жить вечно только потому, что произошли от какого-то бродяги или барона и шальной распутной истерички? Славная штука эта семейная собственность.

GREGOR: Pánové, nechme zbytečných řečí. Tajemství dlouhověkosti je majetek rodiny Makropulos. Nechte, aby si s ním rodina Makropulos dělala, co jí libo. VÍTEK: Jak to, prosím? GREGOR: Toho receptu užijí jen členové rodiny. Jen ten, kdo je potomek Eliny Makropulos, ať je to kdo je. KOLENATÝ: A bude žít navěky jen proto, že se vylíhnul z nějakého pobudy nebo barona a z bláznivé, perverzní, hysterické ženské? Panečku, to stojí za to, tahle rodinná zvláštnost.

Эмилия. Люди никогда не становятся лучше. Ничто не может их изменить. Ничто, ничто, ничто не происходит. Если сейчас начнётся стрельба, землетрясение, светопреставление или ещё бог весть что, всё равно ничего не произойдёт. И со мною ничего не произойдет. Вот вы здесь, а я где-то далеко, далеко… За триста лет… Ах, боже мой, если б вы знали, как вам легко живётся! <…> Вы так близки ко всему. Для вас всё имеет свой смысл. Для вас всё имеет определённую цену, потому что за ваш короткий век вы всем этим не успели насладиться… (Ломает руки.) Глупцы, вы такие счастливые. Это даже противно. А всё из-за того, что вам жить недолго… Всё забавляет вас… как обезьян. Во все вы верите — в любовь, в себя, в добродетель, в прогресс, в человечество и, бог знает, бог знает, во что ещё! Ты, Макс, веришь в наслаждение, а ты, Кристинка, в любовь и верность. Ты веришь в силу. Ты, Витек, во всякие глупости. Каждый, каждый во что-нибудь верит. Вам легко живется… глупенькие! Витек (взволнованно). Но позвольте… ведь существуют… высшие ценности… идеалы… цели… Эмилия. Это только для вас. Как вам объяснить? Любовь, может быть, и существует, но — только в вас самих. Если её нет в ваших сердцах, её нет вообще… Нигде в мире… Но невозможно любить триста лет. Невозможно надеяться, творить или просто глазеть вокруг триста лет подряд. Этого никто не выдержит. Всё опостылеет. Опостылеет быть хорошим и быть дурным. Опостылеет небо и земля. И тогда ты начнешь понимать, что, собственно, нет ничего. Ровно ничего. Ни греха, ни страданий, ни привязанностей, вообще ничего. Существует только то, что сейчас кому-то дорого. А для вас дорого всё. О, боже, и я была, как вы! Была девушкой, женщиной… была счастлива… была человеком!

EMILIA: Lidé nejsou nikdy lepší. Nic se nemůže nikdy změnit. Nic, nic, nic se neděje. Kdyby se teď střílelo, kdyby bylo zemětřesení, kdyby byl konec světa či co, nic se neděje. Ani já se neděju. Vy jste tady, a já jsem nesmírně daleko – ode všeho – tři sta let – Ah bože, kdybyste věděli, jak vám se lehko žije! <…> Vy jste tak blízko všeho! Pro vás má všecko smysl! Pro vás má všecko nějakou cenu, protože za těch pár let toho ani dost neužijete… Oh můj bože, kdybych jen jednou ještě (Lomí rukama.) Hlupáci, vy jste tak šťastni! Je to až protivné, jak jste šťastni! A všecko jen pro tu pitomou náhodu, že brzo umřete! Všecko vás zajímá jako opice! Ve všecko věříte, věříte v lásku, v sebe, ve ctnost, v pokrok, v lidstvo, já nevím v co, já nevím v co! Ty věříš v rozkoš, Maxi, ty Kristinko, věříš v lásku a věrnost. Ty věříš v sílu. Ty věříš v samé hlouposti, Vítku. Každý, každý, každý v něco věří! Vám se to žije, vy… blázni! VÍTEK (rozčilen): Ale dovolte, vždyť přece jsou… vyšší hodnoty… ideály… úkoly… EMILIA: Jsou, ale jen pro vás. Jak vám to mám říci? Je snad láska, ale je jenom ve vás. Jakmile není ve vás, není nikde, není vůbec žádná láska… nikde ve vesmíru… Člověk nemůže milovat tři sta let. Ani doufat, ani tvořit, ani se dívat tři sta let. Nevydrží to. Všecko omrzí. Omrzí být dobrý a omrzí být špatný. Nebe i země tě omrzí. A pak vidíš, že to vlastně není. Není nic. Ani hřích, ani bolest, ani země, vůbec nic. Jen to je, co má nějakou cenu. A pro vás má všecko cenu. Ó bože, já byla jako vy! Já byla děvce, já byla dáma, já byla šťastná, já já byla člověk! Bože na nebi!

Перевод

Т. М. Аксель, 1958

См. также

• Аркадий и Борис Стругацкие, «Пять ложек эликсира» (1983)