Бесы (роман): различия между версиями

{{Q|Говорили об уничтожении [[цензура|цензуры]] и буквы ъ, о заменении русских букв латинскими, о вчерашней ссылке такого-то, о каком-то скандале в Пассаже, о полезности раздробления [[Россия|России]] по народностям с вольною федеративною связью, об уничтожении армии и флота, о восстановлении [[Польша|Польши]] по [[Днепр]]у, о крестьянской реформе и прокламациях, об уничтожении наследства, семейства, детей и священников, о правах женщины, доме Краевского, которого никто и никогда не мог простить господину Краевскому, и пр. и пр. Ясно было, что в этом сброде новых людей много мошенников, но несомненно было, что много и честных, весьма даже привлекательных лиц, несмотря на некоторые всё-таки удивительные оттенки. Честные были гораздо непонятнее бесчестных и грубых; но неизвестно было кто у кого в руках.}}▼

{{Q|— Русский [[атеизм]] никогда дальше [[каламбур]]а не заходил, — проворчал Шатов, вставляя новую свечу вместо прежнего огарка.▼

— Нет, этот, мне показалось, не каламбурщик; он и просто говорить, кажется, не умеет, не то что каламбурить.▼

— Люди из бумажки; от лакейства мысли всё это, — спокойно заметил Шатов, присев в углу на стуле и упёршись обеими ладонями в колени.▼

— [[Ненависть]] тоже тут есть, — произнёс он, помолчав с минуту; — они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя бы даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся… И никаких невидимых миру слез из-под видимого смеха тут нету! Никогда ещё не было сказано на Руси более фальшивого слова, как про эти незримые слёзы! — вскричал он почти с яростью.}}▼

{{Q|Наш русский [[либерализм|либерал]] прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому-нибудь сапоги вычистить (или лизнуть).}}▼

{{Q|— Степан Трофимович уверяет, что вы помешались на [[немцы|немцах]], — смеялся я, — мы с немцев все же что-нибудь да стащили себе в карман.▼

— Двугривенный взяли, а сто рублей своих отдали.}}▼

{{Q|Мы, напротив, тотчас решили с Кирилловым, что «мы, русские, пред [[американцы|американцами]] маленькие ребятишки, и нужно родиться в Америке или по крайней мере сжиться долгими годами с американцами, чтобы стать с ними в уровень». Да что: когда с нас за копеечную вещь спрашивали по [[доллар]]у, то мы платили не только с удовольствием, но даже с увлечением. Мы всё хвалили: спиритизм, закон Линча, револьверы, бродяг. Раз мы едем, а человек полез в мой карман, вынул мою головную щётку и стал причёсываться; мы только переглянулись с Кирилловым и решили, что это хорошо и что это нам очень нравится…}}▼

{{Q|— Знаете ли вы, — начал он почти грозно, принагнувшись вперёд на стуле, сверкая [[взгляд]]ом и подняв перст правой руки вверх пред собою (очевидно не примечая этого сам), — знаете ли вы, кто теперь на всей земле единственный [[народ]] «богоносец», грядущий обновить и спасти мир именем нового бога и кому единому даны ключи жизни и нового слова… Знаете ли вы, кто этот народ и как ему имя?▼

— По вашему приёму я необходимо должен заключить, и, кажется, как можно скорее, что это народ русский…▼

— И вы уже смеётесь, о, племя! — рванулся было Шатов.}}▼

{{Q|…вы веровали, что римский [[католицизм]] уже не есть [[христианство]]; вы утверждали, что [[Рим]] провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и что, возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир. Вы именно указывали, что если мучается Франция, то единственно по вине католичества, ибо отвергла смрадного бога римского, а нового не сыскала.}}▼

{{Q|…если бы математически доказали вам, что [[истина]] вне Христа, то вы бы согласились лучше остаться со Христом, нежели с истиной…}}▼

{{Q|— Ни один [[народ]], — начал он, как бы читая по строкам и в то же время продолжая грозно смотреть на Ставрогина, — ни один народ ещё не устраивался на началах [[наука|науки]] и [[разум]]а; не было ни разу такого примера, разве на одну минуту, по глупости. [[Социализм]] по существу своему уже должен быть [[атеизм]]ом, ибо именно провозгласил, с самой первой строки, что он установление атеистическое и намерен устроиться на началах науки и разума исключительно. [[Разум]] и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков, исполняли лишь должность второстепенную и служебную; так и будут исполнять до конца веков. Народы слагаются и движутся силой иною, повелевающею и господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо. Эта сила есть сила неутолимого желания дойти до конца и в то же время конец отрицающая. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания [[смерть|смерти]]. Дух жизни, как говорит писание, «реки воды живой», иссякновением которых так угрожает Апокалипсис. Начало эстетическое, как говорят философы, начало нравственное, как отожествляют они же. «Искание бога», как называю я всего проще. Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание бога, бога своего, непременно собственного, и вера в него как в единого истинного. [[Бог]] есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала его и до конца. Никогда ещё не было, чтоб у всех или у многих народов был один общий бог, но всегда и у каждого был особый. Признак уничтожения народностей, когда боги начинают становиться общими. Когда боги становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами. Чем сильнее народ, тем особливее его бог. Никогда ещё не было народа без религии, то-есть без понятия о зле и добре. У всякого народа своё собственное понятие о зле и добре и своё собственное [[зло]] и [[добро]]. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы, и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать. Никогда разум не в силах был определить зло и добро, или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, не известный до нынешнего столетия. Полунаука — это деспот, каких ещё не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий своих жрецов и рабов, деспот, пред которым все преклонилось с любовью и суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и постыдно потакает ему…}}▼

{{Q|…он принадлежал к тем странным, но ещё уцелевшим на Руси дворянам, которые чрезвычайно дорожат древностью и чистотой своего дворянского рода и слишком серьёзно этим интересуются. Вместе с этим он терпеть не мог русской истории, да и вообще весь русский обычай считал отчасти свинством.}}▼

{{Q|Увы, бедной женщине так хотелось быть ещё обманутою!}}▼

{{Q|— Я вам именно говорила давеча, что нас всех учили по катехизису: «Если будешь почитать своего отца и своих родителей, то будешь долголетним и тебе дано будет богатство». Это в десяти заповедях. Если Бог нашел необходимым за любовь предлагать награду, стало быть, ваш Бог безнравственен.}}▼

{{Q|страх к врагу уничтожает и злобу к нему}}▼

{{Q|настоящая правда всегда не правдоподобна}}▼

{{Q|Ничего нет хитрее, как собственное лицо}}▼

{{Q|но ведь молчать — большой талант}}▼

{{Q|Нам вот предлагают, чрез разные подкидные листки иностранной фактуры, сомкнуться и завести кучки с единственною целию всеобщего разрушения, под тем предлогом, что как мир ни лечи, всё не вылечишь, а срезав радикально сто миллионов голов и тем облегчив себя, можно вернее перескочить через канавку.}}▼

{{Q|— А я объявляю, — в последней степени азарта провизжал Степан Трофимович, — <…> что [[Шекспир]] и [[Рафаэль Санти|Рафаэль]] — выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего человечества и, может быть, высший плод, какой только может быть! Форма красоты уже достигнутая, без достижения которой я, может, и жить-то не соглашусь...|Оригинал= |Комментарий=глава 1; комментарий [[Илья Захарович Серман|Ильи Сермана]] («[[Стихи капитана Лебядкина и поэзия XX века]]», 1981): «Степан Трофимович <…> объявляет войну [[утилитаризм|эстетическому нигилизму]] 1860-х годов<ref>Т. И. Орнатская. Примечания // Ф. М. Достоевский. Собр. соч. в 15 томах. Т. 7. — Л.: Наука, 1990.</ref> <…>, это одно из самых глубоких убеждений самого Достоевского, одно из основных положений его эстетики.»}}▼