Викицитатник

День бульдозериста: различия между версиями

Интерактивная навигация по истории
[досмотренная версия][досмотренная версия]
← Предыдущая правкаСледующая правка →
Содержимое удалено Содержимое добавлено
ВизуальныйВики-текст
мНет описания правки
Нет описания правки
Строка 1:
{{Навигация|Википедия=День бульдозериста}}
'''«День бульдозериста»''' — фантастико-философская сатирическая повесть [[Виктор Пелевин|Виктора Пелевина]] 1991 года.
|Википедия = День бульдозериста
}}
 
== Цитаты ==
Цитаты из рассказа 1991 года [[Виктор Пелевин|Виктора Пелевина]] '''«День бульдозериста»'''.
{{Q|Улица была какой-то безжизненной, словно никто тут не селился и даже не ходил никогда, и единственным оправданием и смыслом её существования был выцветший стенд наглядной агитации, аллегорически, в виде двух мускулистых фигур, изображавший народ и партию в состоянии единства<ref>Советский лозунг «Народ и партия едины».</ref>.|Комментарий=I}}
 
{{qQ|Иван вспомнил  — {{comment|так называлась|«Красный полураспад»}} заводская многотиражка, которую ему пару раз приходилось видеть. Ее было тяжело читать, потому что всевсё там называлось иначе, чем на самом деле: линия сборки водородных бомб, где работал Иван, упоминалась как «цех плюшевой игрушки средней мягкости», так что оставалось только гадать, что такое, например, «цех синтетических елок», или «отдел электрических кукол»; но когда «Красный полураспад» писал об освоении выпуска новой куклы «Марина» с семью сменными платьицами, которой предполагается оснастить детские уголки на прогулочных теплоходах, Иван представлял себе черно-желтую заграницу с обложки «Шакала» и злорадно думал: «Что, вымпелюги майские, схавали в своих небоскребахнебоскрёбах?» Правда, уже полгода «Красый полураспад» распространялся по списку,  — как было объяснено в редакционной статье, «в связи с тем значением, которое придаетсяпридаётся производству мягкой игрушки»,  — и Иван даже не сразу сообразил, что речь идетидёт о заводской многотиражке.|Комментарий=I}}
 
{{Q|— Марат, — убеждал за стеной женский голос, — будешь писать в окно, тебя в санделята не примут. Послушай маму…|Комментарий=I}}
 
{{Q|С утра весь город узнавал, что дают в винном. Бесполезно было бы пытаться понять как — об этом не сообщали по радио или телевизору, но всё же каким-то странным образом это становилось известно, и даже малыши, обдумывая планы на вечер, вполне могли думать что-нибудь вроде: «Ага… сегодня в винном портвейн по два девяносто… папа будет после восьми. А водка уже кончается. Значит — до одиннадцати…» Но они не задавались вопросом, откуда это узнали, — точно так же, как не спрашивали себя, откуда они знают, что сегодня стоит солнечная погода или, наоборот, хлещет проливной дождь. Винных магазинов в городе было, конечно, не один и не два, но продавали в них всегда одно и то же, даже пиво кончалось одновременно и в подвале на улице Спинного Мозга, и в бакалее на Сухоточном проезде, на противоположном конце Уран-Батора, так что жители любого района думали обобщенно: «винный», о какой бы конкретной точке ни шла речь.
{{q|— Пить будешь? — спросил Валерка, скусив пластмассовую пробку и выплюнув ее в пыль. <br /> — Не могу, — ответил Иван. — Ты же знаешь. Почки у меня. <br /> — У меня тоже не листья, — ответил Валерка, — а я пью. Ты на всю жизнь, что ли, дураком стал? <br /> — До праздника потерплю, — ответил Иван. <br /> — На тебя смотреть уже тошно. Как будто ты… — Валерка сморщился в поисках определения, — как будто ты нить жизни потерял.}}
Иван, <…>, подойдя к винному, наткнулся прямо на него. Валерка тоже не удивился, увидев Ивана, — словно знал, что тот возникнет в прямоугольнике света между рядами темно-синих ящиков, на фоне уже повешенной на заборе напротив гирлянды тряпичных гвоздик.
— Пойдём, — сказал Валерка, перекинул позвякивающую сумку в другую руку, подхватил Ивана под локоть и потащил его вниз по Спинномозговой, кивая друзьям и огибая пронзительно пахнущие лужи рвоты.
Дошли до обычного места — дворика с качелями и песочницей. Сели: Валерка, как всегда, на качели, а Иван — на дощатый борт песочницы. Из песка торчали несколько полузанесённых бутылок, узкий язык газеты, подрагивавший на ветру, и несколько сухих веточек. Эта песочница очень высоко ценилась у бутылочных старушек — она давала великолепные урожаи, почти такие же, как избушки на детской площадке в парке имени Мундинделя, и старухи часто дрались за контроль над ней, сшибаясь прямо на Спинномозговой, астматически хрипя и душа друг друга пустыми сетками, из какого-то странного такта они всегда сражались молча, и единственным звуковым оформлением их побоищ — часто групповых — было торопливое дыхание и редкий звон медалей.
— Пить будешь? — спросил Валерка, скусив пластмассовую пробку и выплюнув её в пыль.
— Не могу, — ответил Иван. — Ты же знаешь. Почки у меня.
— У меня тоже не листья, — ответил Валерка, — а я пью. Ты на всю жизнь, что ли, дураком стал?
— До праздника потерплю, — ответил Иван.
— На тебя смотреть уже тошно. Как будто ты… — Валерка сморщился в поисках определения, — как будто ты нить жизни потерял.|Комментарий=II}}
 
{{qQ|Вдали, там, где забор упирался в дом, на помойке копошились дети, иногда подолгу задумчиво замиравшие на одном месте и сливавшиеся с мусором, отчего невозможно было точно определить, сколько их. «В центре дети воспитанные и уродов мало,  — подумал Иван, глядя на их возню,  — а отъехать к окраине, так и на качели залазят, и в песочнице роются, и ножиком могут… И какие страшные бывают…»}}▼
Дети словно почувствовали давление Ивановой мысли: одна из фигурок, до этого совершенно незаметная, поднялась на тонкие ножки, походила немного вокруг мятой желтой бочки, лежавшей чуть в стороне от остального мусора, и нерешительно двинулась по направлению к взрослым. Это оказался мальчик лет десяти, в шортах и курточке с капюшоном.
— Мужики, — спросил он, подойдя поближе, — как у вас со спичками?
Валерка, занятый второй бутылкой, в которой отчего-то оказалась тугая пробка, не заметил, как ребенок приблизился, — а обернувшись на его голос, очень разозлился.
— Ты! — сказал он. — Вас в школе не учили, что детям у качелей и песочниц делать нечего?
Мальчик подумал.
— Учили, — сказал он.
— Так чего ж ты? А если б мы, взрослые, стали бы к вам на помойки лазить?
— В сущности, — сказал мальчик, — ничего бы не изменилось.
— Ты откуда такой борзой? — с недобрым интересом спросил Валерка. — Да ты знаешь, что у меня сын такой же?
Валерка чуть преувеличивал — его сын, Марат, был с тремя ногами и недоразвитый — третья нога была от радиации, а недоразвитость — от отцовского пьянства. И ещё он был младше.
— Да у вас, может, и спичек нет? — спросил мальчик. — А я говорю тут с вами.
— Были бы — не дал, — ответил Валерка.
— Ну и успехов в труде, — сказал мальчик, повернулся и побрел к помойке. Оттуда ему махали.
— Я тебя сейчас догоню, — заорал Валерка, забыв даже на секунду о своей бутылке, — и объясню, какие слова можно говорить, а какие — нет… Наглый какой, труд твоей матери…
— Да плюнь, — сказал Иван, — что, сам, что ли, таким не был? Давай поговорим лучше… Со мной, знаешь, что-то странное творится. Как будто с ума схожу. Вроде всё про себя помню, но так, словно не про себя, а про кого-то другого… Понимаешь?
— А чего тут не понять? — спросил Валерка. — Ты сколько уже не пьёшь?
— Две недели, — ответил Иван. — Сегодня как раз.
— Так чего ж ты хочешь. Это у тебя чёрная горячка начинается.
— Нет, — сказал Иван, — не может такого быть. Мне главврач сказал, что она раньше чем через полгода не бывает.
— Ты их слушай больше. Может, они думают, что ты через неделю первомай отметишь, и утешают — чтоб не мучился зря.|Комментарий=I|Комментарий=II}}
 
{{qQ|Иван встал и пошел за Валеркой. ВсеВсё-таки ему не удалось выразить того, что он хотел сказать,  — всевсё, что он произносил вслух, оказывалось путаным и полоумным, и Валерка был совершенно прав в своем раздражении. «Выпить бы»,  — почесал Иван в затылке. Что-то подсказывало ему: стоит выпить, даже совсем немного, бутылки две сухого  — и всевсё пройдетпройдёт. «А что пройдетпройдёт?»  — подумал Иван. Действительно, непонятно было, что должно пройти. У Ивана, скорей, было чувство, что что-то уже прошло, и теперь именно этого, прошедшего, и не хватает. «Ладно. А что прошло?» Это было совсем неясно, и, как Иван ни старался, единственное, что он мог сказать себе,  — что прошло то состояние, в котором этих вопросов не возникало. Самое главное, что он даже не помнил, существовало ли в его памяти до несчастного случая какое-нибудь другое, отличное от нынешнего, воспоминание о прошлом  — или и тогда всевсё ограничивалось бесцветными анкетными формулами.|Комментарий=II}}▼
▲{{q|Вдали, там, где забор упирался в дом, на помойке копошились дети, иногда подолгу задумчиво замиравшие на одном месте и сливавшиеся с мусором, отчего невозможно было точно определить, сколько их. «В центре дети воспитанные и уродов мало, — подумал Иван, глядя на их возню, — а отъехать к окраине, так и на качели залазят, и в песочнице роются, и ножиком могут… И какие страшные бывают…»}}
 
{{Q|На фасаде серого параллелепипеда совкома уже были вывешены три профиля — Санделя, Мундинделя и Бабаясина, а напротив, над приземистой совкомовской баней, развернута кумачовая лента со словами: «Да здравствует дело Мундинделя и Бабаясина!» Еще видно было несколько черных телег с мигалками, и помахивали хвостами пасущиеся на газоне совкомовские [[мерин]]ы [[w:Исторический материализм|Истмат]] и [[w:Диалектический материализм|Диамат]].
— Слышь, Валер, — сказал Иван, — а почему тут Мундиндель с волосами? Он же лысый был. И про дело Санделя ничего не пишут — что оно, хуже, что ли? Раньше же вроде писали.
— Откуда я знаю? — отозвался Валерка. — Ты ещё спроси, почему трава зеленая.
Выстланное рубчатыми бетонными плитами, протяжённое пустое пространство перед совкомом больше всего напоминало бы военный аэродром, если бы не огромный памятник прямо напротив здания — трехметровый усатый Бабаясин, занесший над головой легендарную саблю, и худенькие крохотные Сандель и Мундиндель, словно подпирающие его с двух сторон и почти прекрасные в своем романтическом порыве. Со стороны памятника светило солнце, и своим контуром он напоминал воткнутые кем-то в бетон огромные толстые вилы.|Комментарий=II}}
 
{{Q|По гноящимся воспаленным глазам в сидящих у памятника легко было узнать рабочих с «Трикотажницы», пригородной фабрики химического оружия. Двое из них кивнули Валерке — весь город знал его как виртуоза-матерщинника (даже кличка у него была — «Валерка-диалектик»), а ребята с «Трикотажницы» очень гордились своими традициями краснословия.
{{q|— Я тебя сейчас догоню, — заорал Валерка, забыв даже на секунду о своей бутылке, — и объясню, какие слова можно говорить, а какие — нет… Наглый какой, труд твоей матери… <br /> — Да плюнь, — сказал Иван, — что, сам, что ли, таким не был? Давай поговорим лучше… Со мной, знаешь, что-то странное творится. Как будто с ума схожу. Вроде все про себя помню, но так, словно не про себя, а про кого-то другого… Понимаешь? <br /> — А чего тут не понять? — спросил Валерка. — Ты сколько уже не пьешь? <br /> — Две недели, — ответил Иван. — Сегодня как раз. <br /> — Так чего ж ты хочешь. Это у тебя черная горячка начинается. <br /> — Нет, — сказал Иван, — не может такого быть. Мне главврач сказал, что она раньше чем через полгода не бывает. <br /> — Ты их слушай больше. Может, они думают, что ты через неделю первомай отметишь, и утешают — чтоб не мучился зря.}}
<…>
— Валерка! <…> Как там у вас, на Самоварно-Матрёшечном? Выполнит план ваш коллектив?
Иван чуть вздрогнул. Это был откровенный вызов и оскорбление. Но, сообразив, что химики вовсе не собираются затевать разборку, а просто хотят посостязаться с мастером языка, которому не обидно и проиграть, он успокоился. Валерка тоже понял, в чем дело, — давно привык.
— Выполняем помаленьку, — лениво ответил он. — А у вас как трудовая вахта? Какие новые почины к майским праздникам?
— Думаем пока, — ответил химик. — Хотим у вас в трудовом коллективе побывать, с передовиками посоветоваться. Главное ведь — мирное небо над головой, верно?
— Верно, — ответил Валерка. — Приходите, посоветуйтесь. Хотя ведь у вас и своих ветеранов немало, вон доска почёта-то какая — в пять [[Алексей Григорьевич Стаханов|Стахановых]] твоего обмена опытом в отдельно взятой стране…
Кто-то тихо крякнул.
— Точно, есть у нас ветераны, — не сдавался химик, — да ведь у вас традиция соревнования глубже укоренилась, вон вымпелов-то сколько насобирали, ударники майские, в [[w:Союз красных фронтовиков|Рот-Фронт]] вам слабое звено и [[w:Базис и надстройка|надстройку в базис]]!
«Хорошо, — отметил Иван, — а то уж больно он от нервов по-газетному начал…»
— Лучше бы о материальных стимулах думали, пять признаков твоей матери, чем чужие вымпела считать, в горн вам десять галстуков и количеством в качество, — дробной скороговоркой ответил Валерка, — тогда и хвалились бы встречным планом, чтоб вам каждому по труду через совет дружины и гипсового [[w:Павлик Морозов|Павлика]]!
Иван вдруг подумал, что сегодняшняя беседа с мальчиком у качелей всё же как-то повлияла на Валерку, хоть он ни словом не обмолвился об этом, — что-то горькое прорывалось в его речи.
Химик несколько секунд молчал, собираясь с мыслями, а потом уже как-то примирительно сказал:
— Хоть бы ты заткнулся, мать твою в [[w:город-сад|город-сад]] под телегу.
— Ну так и отмирись от меня на три мая через [[Людвиг Фейербах|Людвига Фейербаха]] и [[Клара Цеткин|Клару Цеткин]], — равнодушно ответил Валерка. Победа, как чувствовал Иван, не принесла ему особой радости. Это был не его уровень.|Комментарий=II}}
 
{{Q|Первое, что бросалось в глаза внутри совкома, — это огромное количество детей. Они были всюду: ползали по широкой мраморной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, висели на бархатных шторах, паясничали перед широким, в полстены, зеркалом, жгли в дальнем углу холла что-то вонючее, убивали под лестницей кошку — и непереносимо, отвратительно галдели. Пока поднимались по лестнице, Ивану два раза пришлось переступать через синюшных, стянутых пеленками младенцев, которые передвигались, извиваясь всем телом, как черви. Пахло внутри совкома мочой и гречневой кашей.
— Вот так, — обернувшись, сказал Копченов. — Отдали детям. Дети — наиважнейший участок, а бывает порой и самым узким.
Поднялись на пятый этаж. В коридорном тупике в глубоких креслах неподвижно сидели пять-шесть ребят в круглых авиационных шлемах с прозрачными запотевшими забралами.
— Это кто? — полюбопытствовал Валерка.
— Эти-то? Юные космонавты. Подсекция Дворца пионеров. У нас тут теперь Дворец пионеров, а внизу — ещё детский сад и ясли.
— А зачем они в шлемах?
— Чтоб ацетон дольше не испарялся. За каждую бутылку дерёмся.|Комментарий=II}}
 
{{Q|Иван вспомнил виденную когда-то дээспэшную брошюру, называвшуюся «Партай-чи», где был описан целый комплекс движений, благодаря которым человек даже самых острых умственных способностей мог настроить себя на безошибочное проведение [[w:линия партии|линии партии]].|Комментарий=II}}
▲{{q|Иван встал и пошел за Валеркой. Все-таки ему не удалось выразить того, что он хотел сказать, — все, что он произносил вслух, оказывалось путаным и полоумным, и Валерка был совершенно прав в своем раздражении. «Выпить бы», — почесал Иван в затылке. Что-то подсказывало ему: стоит выпить, даже совсем немного, бутылки две сухого — и все пройдет. «А что пройдет?» — подумал Иван. Действительно, непонятно было, что должно пройти. У Ивана, скорей, было чувство, что что-то уже прошло, и теперь именно этого, прошедшего, и не хватает. «Ладно. А что прошло?» Это было совсем неясно, и, как Иван ни старался, единственное, что он мог сказать себе, — что прошло то состояние, в котором этих вопросов не возникало. Самое главное, что он даже не помнил, существовало ли в его памяти до несчастного случая какое-нибудь другое, отличное от нынешнего, воспоминание о прошлом — или и тогда все ограничивалось бесцветными анкетными формулами.}}
 
{{Q|От музея славы у него остались только обрывки воспоминаний — сначала их всех подвели к совсем маленькой стеклянной витрине, за которой хранились первые документы народной власти в Уран-Баторе (тогда называвшемся как-то по-другому) — «Декрет о земле», «Декрет о небе» и исторический «Приказ № 1»:
«С первого числа мая месяца сего года под страхом смертной казни запрещается въезд и выезд из города.
Комиссары: Сандель, Мундиндель, Бабаясин».|Комментарий=II}}
 
{{Q|Иван открыл альбом и попал на большую, в разворот, репродукцию. Она изображала большое полено и лежащего на нём животом вниз голого толстого человека.
{{q|... и, изо всех сил стараясь казаться обнаженной, улыбалась фотографу голая баба у " Запорожца" на календаре.}}▼
— «В поисках внутреннего Буратино», — прочёл Иван название. — Непонятно только, где он Буратино ищет — в бревне или в себе.|Комментарий=III}}
 
▲{{qQ|... и, изо всех сил стараясь казаться обнаженной, улыбалась фотографу голая баба у " «Запорожца"» на календаре.|Комментарий=III}}
 
{{Q|Стра-на моя! Сво-бод-ная!
Как бом-ба во-до-род-ная!|Комментарий=IV}}
 
== Примечания ==
{{примечания}}
 
== Ссылки ==
* [http://pelevin.nov.ru/pov/pe-buld/1.html Повесть на официальном сайте творчества писателя]
 
 
{{Виктор Пелевин}}
 
[[Категория:РассказыПовести по алфавиту]]
[[Категория:РассказыПовести Виктора Пелевина]]
[[Категория:Фантастика]]
[[Категория:Литературные произведения на русском языке]]
Источник — https://ru.wikiquote.org/wiki/День_бульдозериста