Пятьсот миллионов бегумы

«Пятьсот миллионов бегу́мы» (фр. Les Cinq Cents Millions de la Bégum) — научно-фантастический роман Жюля Верна и Андре Лори, изданный в 1879 году. Описывает противостояние утопического и милитаристического городов.

Цитаты

	Профессор [Шульце] заканчивал свою статью, которая должна была появиться через два дня в «Вестнике физиологии», <…> озаглавленную: «Почему все французы в той или иной степени обнаруживают признаки постепенного вырождения?» — глава III
	Le professeur déposa son journal sur le bord de sa table et se remit à écrire un mémoire qui devait paraître le surlendemain dans les Annalen für Physiologie, <…> avait pour titre: Pourquoi tous les Français sont-ils atteints à des degrés différents de dégénérescence héréditaire ?

[Герр Шульце] слышал о проекте своего соперника построить французский город и создать в нём такие условия, которые способствовали бы развитию лучших человеческих качеств на здоровых моральных и физических основах и счастливому росту мужественных и сильных поколений. Эта затея доктора Саразена казалась профессору нелепой. Он заранее предсказывал её полный провал, ибо она, по его мнению, противоречила закону эволюции, который обрекал латинскую расу на вырождение, на полное подчинение саксонской расе, а в дальнейшем на полное исчезновение с лица земли. Однако, если проект доктора будет в какой-то мере осуществлён и тем паче если представить себе, что он будет иметь успех, этот процесс может нежелательным образом затянуться. Поэтому долг каждого истинного саксонца, признающего этот незыблемый закон и приверженного идее мирового порядка, стараться всеми силами помешать безумной затее. И тут становилось ясно, что именно он, профессор Шульце, доктор химических наук, приват-доцент Йенского университета, известный своими многочисленными трудами о различии рас, — трудами, в которых он доказывал, что германская раса избрана поглотить все другие, — именно он призван великой неизменной созидательной и разрушительной силой природы уничтожить этих пигмеев, осмелившихся взбунтоваться против неё. От века было предрешено, что Тереза Ланжеволь соединится браком с Мартином Шульце и что обе эти расы — германская в лице профессора Шульце и латинская в лице доктора Саразена — столкнутся друг с другом и первая уничтожит вторую. <…> Впрочем, этот поединок в программе профессора Шульце отнюдь не стоял на первом месте: он только дополнял его другие, гораздо более обширные планы об истреблении всех народов, которые не захотят слиться с германской расой и посвятить себя служению Фатерланду. — глава IV

Le professeur avait entendu parler du projet de son rival de fonder une ville française dans des conditions d’hygiène morale et physique propres à développer toutes les qualités de la race et à former de jeunes générations fortes et vaillantes. Cette entreprise lui paraissait absurde, et, à son sens, devait échouer, comme opposée à la loi de progrès qui décrétait l’effondrement de la race latine, son asservissement à la race saxonne, et, dans la suite, sa disparition totale de la surface du globe. Cependant, ces résultats pouvaient être tenus en échec si le programme du docteur avait un commencement de réalisation, à plus forte raison si l’on pouvait croire à son succès. Il appartenait donc à tout Saxon, dans l’intérêt de l’ordre général et pour obéir à une loi inéluctable, de mettre à néant, s’il le pouvait, une entreprise aussi folle. Et dans les circonstances qui se présentaient, il était clair que lui, Schultze, M. D. « privat docent » de chimie à l’Université d’Iéna, connu par ses nombreux travaux comparatifs sur les différentes races humaines — travaux où il était prouvé que la race germanique devait les absorber toutes, — il était clair enfin qu’il était particulièrement désigné par la grande force constamment créative et destructive de la nature, pour anéantir ces pygmées qui se rebellaient contre elle. De toute éternité, il avait été arrêté que Thérèse Langévol épouserait Martin Schultze, et qu’un jour les deux nationalités, se trouvant en présence dans la personne du docteur français et du professeur allemand, celui-ci écraserait celui-là. <…> D’ailleurs, ce projet n’était pour Herr Schultze que très secondaire ; il ne faisait que s’ajouter à ceux, beaucoup plus vastes, qu’il formait pour la destruction de tous les peuples qui refuseraient de se fusionner avec le peuple germain et de se réunir au Vaterland.

Бригадир со свистком, стоя неподалёку, с хронометром в руках наблюдал за операцией. <…> Эта операция производилась последовательно каждой бригадой рабочих у каждой печи, без единого перебоя, причём каждое движение было так строго рассчитано, что через одну десятую секунды после того, как опрокидывали последний тигель, все тигли уже лежали в ванне. Железная дисциплина, привычка, приобретённая опытом, и ритмическая согласованность всех движений совершали это чудо. <…> Но какие же крепкие, сильные молодцы были эти пудлинговщики! Стоять у пылающей печи и месить вытянутыми руками несколько часов подряд в этой адской температуре раскалённую добела металлическую массу в двести килограммов весом и при этом не спускать с неё глаз, — от такого каторжного труда самый здоровый человек в какие-нибудь десять лет приходит в полную негодность. <…> Что же касается литья, оно производится по способу Круппа, но с совершенно изумительной точностью и согласованностью действий. В этой точности и кроется секрет успеха немцев. Она объясняется присущей немцам музыкальностью. <…> Французы, лучшие танцоры в мире, легко могли бы этого добиться. — глава V

Un officier armé d’un sifflet, son chronomètre à fractions de seconde en main, se portait près du moule, convenablement logé à proximité de tous les fours en action. <…> La précision était si extraordinaire, qu’au dixième de seconde fixé par le dernier mouvement, le dernier creuset était vide et précipité dans la cuve. Cette manœuvre parfaite semblait plutôt le résultat d’un mécanisme aveugle que celui du concours de cent volontés humaines. Une discipline inflexible, la force de l’habitude et la puissance d’une mesure musicale faisaient pourtant ce miracle. <…> De rudes gars pourtant, ces puddleurs ! Pétrir à bout de bras, dans une température torride, une pâte métallique de deux cent kilogrammes, rester plusieurs heures l’œil fixé sur ce fer incandescent qui aveugle, c’est un régime terrible et qui use son homme en dix ans. <…> Quant à la coulée, elle s’opère suivant le procédé Krupp, mais avec une égalité de mouvements véritablement admirable. Cette précision dans les manœuvres est la grande force allemande. Elle procède du sentiment musical inné dans la race germanique. <…> Des Français peuvent y arriver aisément, eux qui sont les premiers danseurs du monde.

Строжайшее разделение труда, доведённое до крайности, замыкало его, словно тиски. После четырёхмесячного пребывания в центральном секторе Марсель знал о продукции Стального города в целом не больше, чем до своего поступления сюда. Ему удалось только приобрести некоторое представление об организации этой машины, в которой он, несмотря на все свои заслуги, был не более чем ничтожным винтиком. Он знал теперь, что центром этой паутины, именуемой Штальштадтом, была так называемая «Башня быка» — циклопическая постройка, высоко вздымающаяся над всем городом. Из рассказов, которые обычно передавались шёпотом в столовой и не всегда отличались правдоподобием, Марсель узнал, что личная резиденция герра Шульце находится в основании башни и там же, в самой глубине, в центре помещается и знаменитый тайный кабинет. Рассказывали, что это большой сводчатый зал со всякими противопожарными приспособлениями, бронированный изнутри, как военное судно снаружи, что у него целая система стальных дверей с секретными скорострельными замками, которые сделали бы честь любому банку. — глава VII; совпадение с будущей бункерной манией Гитлера

La division du travail poussée à son extrême limite l’enserrait dans son étau. Après quatre mois passés dans la section A, Marcel n’en savait pas plus sur l’ensemble des œuvres de la Cité de l’Acier qu’avant d’y entrer. Tout au plus avait-il rassemblé quelques renseignements généraux sur l’organisation dont il n’était — malgré ses mérites — qu’un rouage presque infime. Il savait que le centre de la toile d’araignée figurée par Stahlstadt était la Tour du Taureau, sorte de construction cyclopéenne, qui dominait tous les bâtiments voisins. Il avait appris aussi, toujours par les récits légendaires de la cantine, que l’habitation personnelle de Herr Schultze se trouvait à la base de cette tour, et que le fameux cabinet secret en occupait le centre. On ajoutait que cette salle voûtée, garantie contre tout danger d incendie et blindée intérieurement comme un monitor l’est à l’extérieur, était fermée par un système de portes d’acier à serrures mitrailleuses, dignes de la banque la plus soupçonneuse.

Вдруг из-за деревьев вышел человек и решительно направился к пожарищу. Это был Марсель. — Я пойду, — сказал он спокойно. <…> — Не надейтесь, что это спасёт вас от смерти, — приговор будет приведён в исполнение. — Я не себя хочу спасти, я хочу спасти драгоценную модель. — Тогда ступай, — сказал Шульце. — И клянусь: если ты вернёшься с моделью, десять тысяч долларов будут переданы в руки твоим наследникам. <…> «Бог свидетель, что я хотел избавить его от мучений, — сказал себе герр Шульце. — глава IX

Un homme se présenta alors. C’était Marcel. « J’irai, dit-il. <…> — Cela ne vous sauvera pas, sachez-le, de la sentence de mort prononcée contre vous ! — Je n’ai pas la prétention de m’y soustraire, mais d’arracher à la destruction ce précieux modèle! — Va donc, répondit Herr Schultze, et je te jure que, si tu réussis, les dix mille dollars seront fidèlement remis à tes héritiers. » <…> « Le Ciel m’est témoin que je voulais lui épargner la souffrance, se dit tout bonnement Herr Schultze ! »

	В [Штальштадте] не было даже суда, ни даже какого-нибудь судебного органа! [Шульце] был и королём, и верховным судьёй, и главнокомандующим, и адвокатом, и нотариусом, и единственным полноправным коммерческим судом. Он олицетворял собой идеал единовластия. И неудивительно, что с его исчезновением Стальной город, это грандиозное здание, рухнуло, как карточный домик. — глава XV
	Mais rien, pas même un tribunal, pas même un conseil judiciaire ! Il était à lui seul le roi, le grand juge, le général en chef, le notaire, l’avoué, le tribunal de commerce de sa ville. Il avait réalisé en sa personne l’idéal de la centralisation. Aussi, lui absent, on se trouvait en face du néant pur et simple, et tout cet édifice formidable s’écroulait comme un château de cartes.

Словно ископаемые мамонты, которых находят в зоне вечной мерзлоты в полярных широтах, этот труп, скрытый от всех взоров, сохранялся здесь уже больше месяца. Вокруг него всё замёрзло — реактивы в банках, вода в сосудах, ртуть в чашечке барометра! <…> Внезапно освободившаяся жидкая углекислота немедленно обратилась в газ и катастрофически снизила температуру окружающего воздуха. Всё это случилось молниеносно. Герр Шульце, застигнутый внезапной смертью стоградусным морозом, мгновенно превратился в ледяного истукана. — глава XVIII

Comme ces mammouths que l’on retrouve enfouis dans les glaçons des régions polaires, ce cadavre était là, depuis un mois, caché à tous les yeux. Autour de lui tout était encore gelé, les réactifs dans leurs bocaux, l’eau dans ses récipients, le mercure dans sa cuvette ! <…> L’acide carbonique, subitement décomprimé, avait alors déterminé, en retournant à l’état gazeux, un effroyable abaissement de la température ambiante. Toujours est-il que l’effet avait dû être foudroyant. Herr Schultze, surpris par la mort dans l’attitude qu’il avait au moment de l’explosion, s’était instantanément momifié au milieu d’un froid de cent degrés au-dessous de zéro.

Глава VIII

	— Нет, честно признаюсь, не понимаю, зачем нужен такой длинный и такой, если судить по виду, тяжёлый снаряд. — Вид обманчив, — сказал Шульце. — Вес его мало чем отличается от веса обыкновенного снаряда такого же калибра. Но я вам сейчас расскажу. Это снаряд-ракета из стекла в дубовой обшивке, заряженный под давлением в семьдесят две атмосферы жидкой углекислотой. При падении свинцовая оболочка разрывается, и жидкость превращается в газ. В результате этого температура в окружающей зоне понижается на сто градусов ниже нуля, и вместе с тем огромное количество углекислого газа распространяется в воздухе. Всякое живое существо, находящееся в пределах тридцати метров от места взрыва, должно неминуемо погибнуть от этой леденящей температуры и от удушья. Тридцать метров — это, так сказать, исходная цифра, на самом же деле действие снаряда охватывает, вероятно, значительно большую площадь, примерно сто, двести метров в окружности. Тут надо учесть ещё одно благоприятное для нас обстоятельство, а именно то, что углекислый газ благодаря своей тяжести надолго задерживается в нижних слоях атмосферы, в силу чего охваченная его действием зона остаётся заражённой в течение нескольких часов после взрыва и всякое существо, осмеливающееся проникнуть туда, погибает. Как видите, выстрел из моей пушки даёт двоякий результат — мгновенный и длительный! И при этом раненых не бывает — одни трупы. Профессор Шульце явно наслаждался, расписывая достоинства своего изобретения. К нему вернулось его прекрасное настроение, он раскраснелся, он весь сиял от гордости и показывал все свои тридцать два зуба.
	— Ma foi non, monsieur ! Pourquoi un obus si long et si lourd, — au moins en apparence ? — L’apparence est trompeuse, répondit Herr Schultze, et le poids ne diffère pas sensiblement de ce qu’il serait pour un obus ordinaire de même calibre… Allons, il faut tout vous dire !… Obus-fusée de verre, revêtu de bois de chêne, chargé, à soixante-douze atmosphères de pression intérieure acide carbonique liquide. La chute détermine l’explosion de l’enveloppe et le retour du liquide à l’état gazeux. Conséquence : un froid d’environ cent degrés au-dessous de zéro dans toute la zone avoisinante, en même temps mélange d’un énorme volume de gaz acide carbonique à l’air ambiant. Tout être vivant qui se trouve dans un rayon de trente mètres du centre d’explosion est en même temps congelé et asphyxié. Je dis trente mètres pour prendre une base de calcul, mais l’action s’étend vraisemblablement beaucoup plus loin, peut-être à cent et deux cents mètres de rayon ! Circonstance plus avantageuse encore, le gaz acide carbonique restant très longtemps dans les couches inférieures de l’atmosphère, en raison de son poids qui est supérieur à celui de l’air, la zone dangereuse conserve ses propriétés septiques plusieurs heures après l’explosion, et tout être qui tente d’y pénétrer périt infailliblement. C’est un coup de canon à effet à la fois instantané et durable !… Aussi, avec mon système pas de blessés, rien que des morts ! » Herr Schultze éprouvait un plaisir manifeste à développer les mérites de son invention. Sa bonne humeur était venue, il était rouge d’orgueil et montrait toutes ses dents.
	— Шульце

	… вот вам чугунный снаряд. Он с начинкой. Эта начинка представляет собою сотню маленьких, симметрично расположенных пушечек, которые входят одна в другую наподобие цилиндров в подзорной трубе. Эти пушечки, которые после взрыва разлетаются, как снаряды, через мгновение выбрасывают из себя маленькие бомбы с зажигательными веществами. Это всё равно как если бы я бросил в пространство целую батарею, способную охватить пожаром и смертью весь город, объять его со всех сторон бушующим, неугасимым огнём! <…> В мире нет ничего абсолютного, за исключением великих законов природы. Один из этих законов — борьба за существование — столь же непреложный, как закон всемирного тяготения. Пытаться уклониться от него бессмысленно. Надо жить и действовать так, как он нам диктует. И вот потому-то я и уничтожу город доктора Саразена. С помощью моей пушки пятьдесят тысяч германцев без труда отправят на тот свет сто тысяч жалких мечтателей, ибо эта порода обречена на гибель.
	… voici un projectile en fonte. Il est plein, celui-là et contient cent petits canons symétriquement disposés encastrés les uns dans les autres comme les tubes d’une lunette, et qui, après avoir été lancés comme projectiles redeviennent canons, pour vomir à leur tour de petits obus chargés de matières incendiaires. C’est comme une batterie que je lance dans l’espace et qui peut porter l’incendie et la mort sur toute une ville en la couvrant d’une averse de feux inextinguibles ! <…> Il n’y a d’absolu que les grandes lois naturelles. La loi de concurrence vitale l’est au même titre que celle de la gravitation. Vouloir s’y soustraire, c’est chose insensée ; s’y ranger et agir dans le sens qu’elle nous indique, c’est chose raisonnable et sage, et voilà pourquoi je détruirai la cité du docteur Sarrasin. Grâce à mon canon, mes cinquante mille Allemands viendront facilement à bout des cent mille rêveurs qui constituent là-bas un groupe condamné à périr.
	— Шульце

— Вы достаточно умны и вряд ли могли предполагать, что после того, как я открыл вам свою тайну, я позволю вам жить. Это было бы с моей стороны непростительным легкомыслием, полным отсутствием логики. Цель, которую я ставлю перед собой, столь грандиозна, что я не могу рисковать успехом дела из-за таких, можно сказать, ничтожных соображений, как жизнь одного человека — даже такого человека, как вы, дорогой мой, чьи умственные способности я высоко ценю. Признаться, я сейчас очень жалею, что моё уязвлённое самолюбие толкнуло меня на излишнюю откровенность и теперь ставит перед необходимостью вас уничтожить. Но вы должны сами понимать: когда перед человеком стоит такая цель, какую я поставил перед собой, ни о каком личном чувстве не может быть речи. Могу вам сказать теперь, что ваш предшественник, Зоне, погиб не от взрыва динамита, а от того, что он проник в мою тайну. Так что вы видите, это правило без исключений, я не могу от него отступить. Ничего не поделаешь. Марсель молча смотрел на герра Шульце. По его тону, по животному упрямству, написанному на этом низком плешивом лбу, он понял, что для него все кончено. Поэтому он даже не пытался возражать. — Когда я должен умереть и каким образом? — спросил он. — Насчёт этого вы можете не беспокоиться, — спокойно ответил Шульце. — Вы умрёте без всяких мучений. В одно прекрасное утро вы не проснётесь, и всё. По знаку стального короля Марселя взяли под стражу и проводили в его комнату. Двое гигантов стали на часах у дверей.

« Vous êtes trop intelligent, reprit Herr Schultze, pour supposer que je puisse vous laisser vivre, maintenant que vous savez à quoi vous en tenir sur mes projets. Ce serait une légèreté impardonnable, ce serait illogique. La grandeur de mon but me défend d’en compromettre le succès pour une considération d’une valeur relative aussi minime que la vie d’un homme, — même d’un homme tel que vous, mon cher, dont j’estime tout particulièrement la bonne organisation cérébrale. Aussi, je regrette véritablement qu’un petit mouvement d’amour-propre m’ait entraîné trop loin et me mette à présent dans la nécessité de vous supprimer. Mais, vous devez le comprendre, en face des intérêts auxquels je me suis consacré, il n’y a plus de question de sentiment. Je puis bien vous le dire, c’est d’avoir pénétré mon secret que votre prédécesseur Sohne est mort, et non pas par l’explosion d’un sachet de dynamite !… La règle est absolue, il faut qu’elle soit inflexible ! Je n’y puis rien changer. » Marcel regardait Herr Schultze. Il comprit, au son de sa voix, à l’entêtement bestial de cette tête chauve, qu’il était perdu. Aussi ne se donna-t-il même pas la peine de protester. « Quand mourrai-je et de quelle mort ? demanda-t-il. — Ne vous inquiétez pas de ce détail, répondit tranquillement Herr Schultze. Vous mourrez, mais la souffrance vous sera épargnée. Un matin, vous ne vous réveillerez pas. Voilà tout. » Sur un signe du Roi de l’Acier, Marcel se vit emmené et consigné dans sa chambre, dont la porte fut gardée par les deux géants.

Перевод

М. П. Богословская под ред. О. В. Волкова, 1957 (с незначительными уточнениями)

О романе

Как не распознать в трагическом конце Шульце индустриального деспота, разгромленного в центре своего ужасного города, конец нацистского тирана на руинах Рейхстага? Как не распознать в жюльверновском анализе и описании деспотическое власти бесноватых капиталистов и диктаторов основной смысл политики империалистического господства? Тираны, изображённые Жюлем Верном, всегда раздавлены теми силами, которые они сами развязали. Строптивые индивидуалисты у Жюля Верна всегда бывают побеждены людьми, объединёнными вместе, чтобы победить…

— Клод Руа, статья в L’Humanité 24 января 1952