Принцесса Скорлупка и принц Леденец

«Принцесса Скорлупка и принц Леденец» (фр. La princesse Coque ďOeuf et le prince Bonbon) — юмористическая сказка Маргариты де Любер, впервые опубликованная в 1745 году как «история, переведённая с арабского господином Дегбакобубом».

Цитаты

Жил некогда король с таким длинным носом, что тонкий его конец наматывали на особый ворот, который тащили впереди него двое пажей, хотя они, к слову сказать, ни гроша за свой труд не получали и ели что бог пошлёт. Однако мясистый корень королевского носа так выпирал, что пришлось поотбивать углы у всех домов в городе, чтобы его величество во время прогулок мог свернуть в любую улочку, ни за что не зацепившись. А королевский нос тем временем всё продолжал расти и невыносимо чесаться. И поскольку придворные врачи утверждали, что только щелчки могут унять зуд, короля в народе прозвали Щелчком. Что за скупердяй был этот король! <…> Ему было до смерти жалко денег, что уходили на жалованье щелкунам. И вот, чтобы избавиться от этой траты, он ввёл особый оброк: полсотни подданных беспрерывно денно и нощно щёлкали его по носу, пока их не сменяла другая полсотня. Надо сказать, что оброк этот крайне истощал народ. <…> Король этот, разумеется, жениться не желал, так как его пугали расходы на свадьбу и на содержание молодой супруги. <…> Однако ему, подобно всем великим людям, очень хотелось иметь потомство, чтобы его богатство и королевство не перешли бы в чужие руки. А иметь детей, не имея жены, было в те давние времена делом не из лёгких, как, впрочем, и теперь. Король обращался по этому поводу ко всем знаменитым врачам, живущим за четверть лье от дворца, суля в случае удачи невесть что, но надеялся при этом отделаться ничем. — начало

… в стране Сапиенс живёт весьма прославленный колдун и к тому же такой учёный <…>. Звали его Сомкнутый Глаз, потому что с детства он даже во сне не смыкал глаз, точнее, из семи смыкал только один, боясь быть застигнутым врасплох. <…> именно он является автором бесподобных куплетов, таких заразительных, звучных и грациозных, как «Марго, Марго, когда ж ты кончишь наконец?», «Уберите ваш костыль» и «Задуйте свечку, мадемуазель», которые и в наш век имеют ещё немалый успех. <…> Его чресла были опоясаны широким ремнём из кожи то ли коровы, то ли быка — кого именно, мне так и не удалось выяснить.

— О! — воскликнуло чудовище, увидев упавшего короля, — наконец-то можно будет снова ударить в колокол, давно у нас не было подходящего языка! Оно тут же схватило Щелчка и привязало его ногами к цевью вырубленного из камня колокола, который висел между двух скал, так что голова короля оказалась отличным языком. Конечно, она тут же разлетелась бы в куски, если б чудовище не сделало её твёрже алмаза, облив особой жидкостью, рецепт которой знало только оно. Однако этот рецепт, столь редкий в те давние времена, стал впоследствии широко известен, вот почему в нашем обществе теперь столько твердоголовых.

… в одно прекрасное утро к его дворцу подъехала колесница. Её тянули двенадцать гусениц натуральной величины, причём на каждой из них красовалась попона из луковой шелухи, а их рожки были увиты листьями чеснока с кисточками из усиков порея. В колеснице <…> гордо восседала крошечная женщина ростом в несколько вершков, но с лицом шириной в локоть <…>. Догадываетесь ли вы, кем была эта маленькая толстушка? <…> Это была людоедка. Хотя фей <…> в те времена было ещё мало, людоеды встречались повсеместно. Эта людоедка съела столько вафель и трубочек с кремом, что вконец испортила себе зубы и была уже не в состоянии есть свежее мясо, к своему великому горю, но зато к великой радости всех соседских детей.

Принц Хек, повелитель острова Засол, <…> хорошо знал, сколь скареден был Щелчок, и поэтому предложил взять Скорлупку в жёны без приданого, да и свадьбу сыграть за свой счёт, а кроме того, посылать королю каждый год во время поста большое количество <…> солёной рыбы. К тому же он пообещал Щелчку, чтобы украсить его дворец, взять на себя расходы по постройке роскошных отхожих мест.

Болтушка <…> каждое третье слово сопровождала поговоркой или присказкой, благодаря чему летописцам удалось установить её родственную связь со знаменитым Санчо Пансой, <…> — его дядя был её тётей.

— … вам следовало бы подумать о той протекции, которую я могу вам составить у людоедки Канкан, с которой я связан теснейшими узами родства. Вы ведь знаете, что мой прадедушка в первом браке был женат на крёстной отца матери одного человека, троюродный брат которого был влюблён в тётку мужа этой крестницы, имевшей родственника, дружившего с этой людоедкой. К тому же мой дедушка и её дедушка были нашими общими дедушками. Судите сами, в силах ли она будет мне отказать, если я попрошу её…

… каждый год в течение шести месяцев над этим королевством пролетало такое количество журавлей, что воздух ими кишмя кишел и часто даже не было видно солнца. <…> Король отличался безумным любопытством, известно, что это слабость всех великих людей. Он остановился и захотел, как и все, поглядеть на журавлей. <…> зрелище это показалось ему до такой степени занимательным, что он велел принести себе стул, чтобы, не торопясь и удобно устроившись, всласть наглядеться на птиц. Однако не прошло и минуты, как один из журавлей, тот, который летел ниже остальных, принял нос бедного короля за требуху и с жадностью накинулся на него. Потом ещё один журавль последовал примеру первого, за ним — третий, между ними тут же завязалась драка, во время которой они опрокинули ворот, а следовательно, размотали нос. И тогда всё несметное количество журавлей налетело на нос, будто коршуны, каждый желал вырвать себе лакомый кусочек. <…> его нос развевался на ветру, как знамя, к тому же его беспощадно клевали не меньше миллиона журавлей, которые, не испытывая к его величеству должного почтения, разукрасили его лицо и бороду своим помётом. <…> он всё время топал ногами, но эти вспышки гнева не приносили ему облегчения, и, лишь услышав, что вот-вот придут врачи, он немного успокоился. Леденец, выразив Щелчку своё сочувствие с присущей ему сладостностью, предложил, чтобы развлечь короля, поведать ему о своих собственных бедах.

… прибыли вызванные врачи. Они внимательно осмотрели нос Щелчка, подробно расспросили, где и при каких обстоятельствах произошло то, что с ним произошло, осведомились, как развивается болезнь, и после того как неторопливо всё обсудили, употребляя при этом немало греческих и латинских слов, они по зрелом размышлении пришли к выводу, что журавли клюют королевский нос и что это, несомненно, представляет серьёзную опасность. А вот по поводу мер, которые необходимо принять, единого мнения не было. Все сошлись на том, что необходимо отрезать королевский нос и отдать его на съедение журавлям. Но из-за того, в каком именно месте надо его отрезать, разгорелся спор. Одни считали, что его необходимо отсечь прямо у основания щек, другие предлагали сделать это чуть дальше, третьи настаивали, что нужно оставить кусок длиною в локоть, четвёртые — в десять локтей; нашлись и такие, кто полагал, что меньше двадцати локтей никак нельзя, и каждый в подтверждение своей правоты цитировал Гиппократа, Галена и ряд других авторов, которых в жизни не читал. Постепенно спор становился всё более жарким, от слов перешли к оскорблениям, от взаимных оскорблений к драке, но договориться не удавалось. Перепалка эта продолжалась целых два дня, по истечении которых сошлись на том, что резать нос будут где придётся. Врачи тут же решили приступить к этой удивительной ампутации и поэтому велели <…> удалиться всем, кто окружал короля и держал его за фалды. И случилось неизбежное: поскольку противодействие тем усилиям, которые делали журавли, разом прекратилось, они унесли несчастного короля в небо…

— О сударыня! — воскликнул Леденец. — <…> Припадая к вашим стопам, клянусь Стиксом, Коцитом, Гаронной и всеми другими реками, ручьями, озёрами и водопадами, которыми только можно клясться, что я не съем ни ложки капустного супа, не попробую ни капельки пикантного соуса, пока не найду вашего прославленного отца.

— Увы! — сказал Щелчок <…>. — Журавли продержали меня в воздухе две недели, и всё это время я провёл в страшных страданиях. К тому же я наверняка просто умер бы с голоду, если бы не изловчился ловить на лету перепелов. Я научился их ловко ощипывать и жарить на солнце, от которого мы находились в непосредственной близости. Они были в то время очень крупные, три штуки весили не меньше, чем полпуда, так что питался я даже неплохо.

Хек <…> задумал опустошить королевство Щелчка и с этой целью распространял прокламации, в которых утверждал, будто королевский нос вырос таким огромным за счёт всех курносых, что этот противоестественно длинный нос не иначе, как вызов всем, кто носом не вышел, и что он, принц Хек, храбрый и справедливый, встанет на защиту всех оскорблённых носов и во имя этой высокой цели объявляет войну их общему врагу. Успех столь ловко составленной прокламации превзошёл все ожидания Хека: курносые всех стран съехались, чтобы, объединившись, стать под его знамёна. Число их было так велико, что выстроенные добровольческие отряды растянулись на двести лье и на их регистрацию ушло бы не меньше десяти лет.

— … ты, злой принц Хек, трусливый и грубый, я навсегда соединяю тебя с Орешкой. Два таких характера, как ваши, превратят вашу совместную жизнь в непрекращающуюся пытку. Вы будете жить как кошка с собакой, и каждый из вас будет мечтать о вдовстве, которое так и не наступит, ибо вы повеситесь в один и тот же день.

История принца Леденца

Власть, которую новая королева возымела над Эклером, проявилась прежде всего в том, что она заставила его изменить герб королевства, на котором вот уже пятнадцать, а то и двадцать тысяч лет была изображена морда быка, перекрещенная петушиными лапами. Бычью голову она заменила на коровью, а петушиные лапы на лапы каплуна. Эти своевольные новшества сильно взбудоражили умы, и все возненавидели королеву, которая их навязала.

… мою сестру Орешеньку баловали <…>. Она меня постоянно обижала, но мне было запрещено на неё жаловаться. Если мы играли в <…> прятки, то запирала в чулан и днями оставляла там без еды и питья. <…> Если она проигрывала в шашки, то лупила меня доской по голове, а если в шахматы, то засовывала мне пешки в ноздри. <…> На свете не было ребёнка несчастнее меня, а за малейший вздох меня стегали кнутом.

Помню, как однажды, чтоб отпраздновать день рождения моего отца, все придворные приняли слабительное. Дело в том, что именно так справляли в нашем королевстве самые большие праздники, ибо у нас лекарства не были противными, как в других странах, а слабительным у нас считался медовый пряник, который ели просто в таких количествах, что он оказывал своё лечебное действие. Так вот <…> придворные побежали туда, куда сам король пешком ходит. И тут моя мачеха заявила, что я должен пропустить вперёд свою сестру. Хоть я был ещё совсем юным, я не мог стерпеть такого публичного ущемления своих законных прав и заявил протест. Тогда созвали государственный совет, и, как мачеха ни пыталась подкупить одних и запугать других, все высказались в мою пользу. И моя честолюбивая сестра была так глубоко оскорблена этим решением, что предпочла вообще не ходить в отхожее место, чем уступить мне дорогу. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, я осмелился попросить, чтобы мне выделили мой удел. Мачеха, желая меня унизить, тут же подарила своей дочери несколько замков, а мне выделила садик такой величины, что стоило открыть зонтик, и ни одна капля дождя не упала бы на его землю. К тому же земля эта была такой плодородной, что из трёх гусениц, которые как-то утром туда случайно забрались, две умерли с голоду, а третью постигла бы та же участь, если бы её не спасли. Королева высокомерно заявила, что её щедрость не ограничится этим наделом и что она хранит для меня сто дюжин рубашек, у которых, правда, нет ни переда, ни зада, но она мне их передаст, как только привезут полотно, чтобы сделать им рукава.

Я уже готов был стать на путь разбоя, когда волею небес, видимо, ко мне благосклонных, я повстречал отряд савояров-золотарей. Я сразу оценил их великодушие, они избавили меня от всех забот. Безо всяких колебаний вступил я в этот прославленный отряд и скажу, не хвастаясь, что довольно долго прослужил в нём и не раз отличился. С первых же шагов я стал мастером своего дела и достиг вскоре таких успехов, что товарищи начали мне завидовать.

Перевод

Л. З. Лунгина, 1990