Последний защитник Камелота

«Последний защитник Камелота» (англ. The Last Defender of Camelot) — авторский сборник Роджера Желязны 1980 года, в который вошли 15 произведений малой прозы. В 1981 переиздан ограниченным тиражом с добавлением 4 рассказов.

Цитаты

	Думаю, если бы я не мог написать ничего, что стоило хотя бы выеденного яйца, то хотел бы иметь свой хозяйственный магазин. Я давно очарован огромным разнообразием инструментов, используемых для поддержания нашего общества, а также клипсов, петель, штифтов, шпилек, винтов, шкивов, проводов, цепей, зажимов и труб, которые держат его в целости. Не говоря уже о замазке, штукатурке, цементе и краске, которые сохраняют его надлежащий вид.
	If I couldn't write worth a damn, I think I'd like to own a hardware store. I've long been fascinated by the enormous varieties of tools used to maintain our society, as well as the clips, hinges, pins, brads, screws, pulleys, wires, chains, clamps and pipes that hold it together. Not to mention the putty, plaster, cement and paint that keep it looking well in places.
	— предисловие

	В конце концов, жизнь — это место, где мы воруем для дохода и удовольствия, каждый — своим способом; и мы, естественно, не что иное, как тени, укравшие немного света. — вошёл в переиздание 1981 г.; перевод: В. Обручев, 1999
	— «Джек-Тень» (Shadowjack), 1978

	Развод его доконал. Знать, что где-то кто-то тебя ненавидит, уже несладко, но знать точную форму, которую эта ненависть принимает, проявить полную беспомощность против неё, постоянно жить с ощущением, как эта ненависть нарастает вокруг тебя, — это больше чем неприятное обстоятельство. Обидчик ты или оскорблённый, если тебя ненавидят и ты живёшь в этой ненависти, она что-то забирает у тебя — она отрывает часть твоей души или, если хочешь, порабощает ум; она режет и не прижигает рану. — перевод: Е. Людников
	The divorce had beaten hell out of him. It is bad enough to know that somewhere someone is hating you; but to have known the very form of that hatred and to have proven ineffectual against it, to have known it as the hater held it for you, to have lived with it growing around you, this is more than distasteful circumstance. Whether you are offender or offended, when you are hated and you live within the circle of that hate, it takes a thing from you: it tears a piece of spirit from your soul, or, if you prefer, a way of thinking from your mind; it cuts and does not cauterize.
	— «И вот приходит сила» (Comes Now the Power), 1966

	… существо <…> родилось в ядре умирающего солнца. Было выброшено в нынешний день из реки прошлого-будущего как плод загрязнения времени. Оно возникло из глины и алюминия, пластмассы и морской воды, дистиллированной в процессе эволюции. Оно вращалось, подвешенное на пуповине обстоятельств, а затем, отсечённое от неё собственной волей, обрело покой на отмелях мира, куда прибывают умирать. — перевод: И. Г. Гурова
	… creature <…> was born in the heart of a dying sun. It was cast forth upon this day from the river of past/future as a piece of time pollution. It was fashioned of mud and aluminum, plastic and some evolutionary distillate of seawater. It had spun dangling from the umbilical of circumstance till, severed by its will, it had fallen a lifetime or so later, coming to rest on the shoals of a world where things go to die.
	— «Мёртвое и живое» (The Engine at Heartspring's Center), 1974

	Вчерашняя политика не стоит бумаги, потраченной на её обещания и угрозы.
	Yesterday's politics are not worth the paper wasted on its promises, its threats.
	— там же

	Проспать несколько веков очень полезно для здоровья — это бережёт и укрепляет силы. — перевод: И. А. Тогоева
	The sleep of ages was a restorative—an aid, actually.
	— «Последний защитник Камелота», 1979

Ауто-да-фе

Auto-Da-Fe, 1967 (опубликовано в антологии «Опасные видения»); перевод: И. Г. Гурова

Он был превыше солнца. Он был Маноло Стилетте Дос Муэртос — Две Смерти, самый знаменитый мехадор, каких только видел мир. Чёрные сапоги на ногах, поршни в бёдрах, пальцы, способные потягаться в точности с микрометрами, ореол чёрных кудрей вокруг головы и ангел смерти в правой руке. Он остановился в центре закапанного смазкой круга истины и взмахнул рукой. Снова раздался крик: — Маноло! Маноло! Дос Муэртос! Дос Муэртос! После двухлетнего отсутствия он выбрал этот день, годовщину своей смерти и ухода на покой, чтобы вновь вернуться на арену — потому что в его жилах с кровью струились бензин и метиловый спирт, а его сердце было сверкающим полировкой насосом, полным желания и отваги. Он дважды умирал на арене, и дважды врачи воскрешали его. После второй смерти он ушёл на покой, и кое-кто утверждал, что он познал страх. Но это не могло быть правдой. Он помахал толпе, и опять над ареной прокатилось его имя. Снова рявкнули клаксоны — три раза. Потом — тишина, и пожарник в красно-жёлтом комбинезоне принёс ему плащ и снял с него куртку. Дос Муэртос взмахнул плащом, и подкладка из фольги заблистала на солнце. Затем раздались последние сигнальные ноты. Створки больших ворот поднялись вверх, ушли в стену. Он перебросил плащ через руку и повернулся к воротам. Над ними вспыхнула красная лампочка, и из тьмы донесся звук заработавшего мотора. Красный свет сменился жёлтым, затем зелёным — и послышался звук включенной передачи. На арену медленно выкатился автомобиль, остановился, проехал вперёд, снова остановился. Красный «понтиак» со снятым капотом. Мотор — точно клубок змей, свернувшихся, спаривающихся за мерцающим кругом невидимого вентилятора. Лопасти его антенны вращались, вращались… а затем нацелились на Маноло и его плащ.

He was above the sun. He was Manolo Stillete Dos Muertos, the mightiest mechador the world has ever seen, black boots upon his feet, pistons in his thighs, fingers with the discretion of micrometers, halo of dark locks about his head and the angel of death in his right arm, there, in the center of the grease-stained circle of truth. He waved, and a cry went up once more. "Manolo! Manolo! Dos Muertos! Dos Muertos!" After two years’ absence from the ring, he had chosen this, the anniversary of his death and retirement to return—for there was gasoline and methyl in his blood and his heart was a burnished pump ringed 'bout with desire and courage. He had died twice within the ring, and twice had the medics restored him. After his second death, he had retired, and some said that it was because he had known fear. This could not be true. He waved his hand and his name rolled back upon him. The horns sounded once more: three long blasts. Then again there was silence, and a pumper wearing red and yellow brought him the cape, removed his jacket. The tinfoil backing of the cape flashed in the sun as Dos Muertos swirled it. Then there came the final, beeping notes. The big door rolled upward and back into the wall. He draped his cape over his arm and faced the gateway. The light above was red and from within the darkness there came the sound of an engine. The light turned yellow, then green, and there was the sound of cautiously engaged gears. The car moved slowly into the ring, paused, crept forward, paused again. It was a red Pontiac, its hood stripped away, its engine like a nest of snakes, coiling and engendering behind the circular shimmer of its invisible fan. The wings of its aerial spun round and round, then fixed upon Manolo and his cape.

Жди нас, Руби Стоун

Stand Pat, Ruby Stone, 1978; перевод: И. А. Тогоева

	И старая Войе Длинноногая сделала надрез на челе нашего возлюбленного, вставила туда камень и наложила повязку. Наш возлюбленный, который отныне должен был именоваться Руби Стоун, вёл себя поистине мужественно. Во время этой короткой, но очень болезненной ритуальной операции он даже не вздрогнул, лишь смотрел в землю и держался за нас.
	and Old Voyet of the Long Legs made the incision in our beloved's brow, set the stone there and bandaged it in place. Our beloved, thenceforth to be known as Ruby Stone, was very brave. He held us and stared at the ground, unmoving, throughout that terrible little ritual.

Я отдыхала и практиковалась в метании шипов в ожидании Трясуна, который должен был принести мне весть. На десятый день он наконец явился и забарабанил в мою дверь. Прежде чем убить его, я прочитала послание, из которого следовало, что мы сочетаемся через два дня. Внутренности Трясуна, правда, предсказывали странные повороты судьбы, но плоть его на вкус была нежна. Оставшись снова одна, я совершила омовение и бичевание, готовясь к заключительным обрядам.

I rested and practiced thorn-throwing while I waited for the joggler. On the tenth day it came napping to my door. Before I slew it, I took its message and learned that we would be wed two days hence. The joggler's innards augured a mixed destiny but its flesh was tender. Alone at the station house, I bathed and flagellated myself in preparation for the rites.

	Ещё не рассвело, а я уже ждала возле Священного дерева: оно должно было отрыгнуть и освободить свой желудок.
	Before morning, I was at the plant's side, waiting for it to evert its stomach.

	Мы не прикасались друг к другу, но обменялись официальными приветствиями: — О, Корень жизни! — О, Хранительница яйца! — О, Великий добытчик! — О, Лесная жница! — О, Несущая новую жизнь! — Приветствую тебя!
	We did not touch one another, but exchanged formal greetings: "Root of life." "Guardian of the egg." "Bringer of sustenance," "Reaper of the Wood." "Walkers in the preiire." "Hail."

Пиявка из нержавеющей стали

The Stainless Steel Leech, 1963; перевод: И. Г. Гурова

Человек — всегда человек, жив он или мёртв. Вот почему кладбища — это комбинация ада, небес и непостижимой обратной связи, и они останутся отъединёнными от городов, пока существует Земля. Но и в то время, пока я смеюсь над ними, они заглядывают под камни и обшаривают овражки. Они ищут — и боятся найти — меня. Я — невыбракованный, я — легенда. Один раз на миллион сборок может появиться такой, как я, с брачком, который обнаружат, когда уже поздно. По желанию я мог отключить свою связь с Центральной станцией контроля, стать вольным ботом, бродить, где захочу, делать, что захочу. Мне нравилось посещать кладбища, потому что там тихо и нет доводящих до исступления ударов прессов и лязганья толп. Мне нравилось смотреть на зелёные, красные, жёлтые, голубые штуки, которые росли у могил. И я не боялся этих мест, так как и тут сказывался брак. А потому когда меня определили, то из моего нутра извлекли узел жизни, а остальное швырнули в кучу металлолома. Но на следующий день меня там не было, и их обуял великий страх. Теперь я лишён автономного источника энергии, но катушки индуктивности у меня в груди служат аккумуляторами. Однако их необходимо часто подзаряжать, а для этого имеется лишь один способ. Робоборотень — страшная легенда, о которой шепчутся среди сверкающих стальных башен, когда вздыхает ночной ветер, обременённый ужасами прошлого — тех дней, когда по земле ходили существа не из металла. Полужизни, паразитирующие на других, всё ещё наводят мрак на узлы жизни всех ботов.

A man is a man, alive or dead—which is why the graveyards are a combination of hell, heaven, and strange feedback, and will remain apart from the cities so long as the earth endures. But even as I mock them they are looking behind the stones and peering into the gullies. They are searching for—and afraid they might find—me. I, the unjunked, am legend. Once out of a million assemblies a defective such as I might appear and go undetected, until too late. At will, I could cut the circuit that connected me with Central Control, and be a free 'bot, and master of my own movements. I liked to visit the cemeteries, because they were quiet and different from the maddening stamp-stamp of the presses and the clanking of the crowds; I liked to look at the green and red and yellow and blue things that grew about the graves. And I did not fear these places, for that circuit, too, was defective. So when I was discovered they removed my vite-box and threw me on the junk heap, But the next day I was gone, and their fear was great. I no longer possess a self-contained power unit, but the freak coils within my chest act as storage batteries. They require frequent recharging, however, and there is only one way to do that. The werebot is the most frightful legend whispered among the gleaming steel towers, when the night wind sighs with its burden of fears out of the past, from days when non-metal beings walked the earth. The half-lifes, the preyers upon order, still cry darkness within the vite-box of every bot.

	— Но только пиявка из нержавеющей стали способна извлечь кровь из камня… или робота, <…> вполне возможно, что ты единственный в своём роде. Так поддержи же свою репутацию! Лови их! Осушай! Оставь свой след на тысяче стальных горл!
	"But only a stainless steel leech can get blood out of a stone—or a robot, <…> you are possibly the only one of your kind in existence. Live up to your reputation! Hound them! Drain them! Leave your mark on a thousand steel throats!"

О сборнике

	По общепринятому определению «рассказ» — это произведение, в котором один или несколько персонажей сталкиваются с проблемой и стремятся её решить. По этому определению, менее половины из 16 произведений ПЗК являются рассказами. Большинство из них — анекдоты, или ситуации, или размышления, которые экономно набросаны и оставлены так. <…> Никто не развивается, нет решённых проблем, к ним даже не подступились. Назовём это стихами в прозе.
	The Last Defender of Camelot. <…> The generally accepted definition of a "story" is a fiction in which one or more characters are faced with a problem and strive to solve it. By this definition, less than half of the 16 pieces in TLDoC are stories. Most are anecdotes, or situations, or conceits, which are economically sketched and left standing there. <…> Nobody grows, no problem is solved or even attacked. Call them prose poems.
	— Спайдер Робинсон