Повелитель сновидений

«Повелитель сновидений» (англ. The Dream Master) — фантастический роман Роджера Желязны 1966 года. Написан на основе повести «Ваятель» (He Who Shapes) 1965 года.

Цитаты

I

Форум задыхался. Цезарь скорчился на земле перед исступленным кругом. Он закрыл лицо рукой, но и это сейчас не мешало ему видеть. У сенаторов не было лиц, и одежды их — забрызганы кровью. Их голоса звучали, как птичий гвалт. С нечеловеческим исступлением вонзали они кинжалы в лежащее тело. Все, кроме Рендера. Лужа крови, в которой он стоял, расползалась. Его рука тоже поднималась и падала с механическим однообразием, и голосовые связки его, казалось, тоже вот-вот начнут модулировать птичьи крики, но, будучи частью происходящего, он был в то же время вне его. Ибо он был Рендер-Ваятель. Ползая в пыли, причитая и всхлипывая, Цезарь пытался протестовать. — Ты зарезал его! Ты убил Марка Антония, этого ни в чем не повинного, никому не нужного парня! Рендер обернулся; кинжал в его руке был действительно страшен, окровавленный, огромный. — Полностью согласен! — сказал он, поводя клинком в воздухе. Цезарь, завороженный видом блестящей стали, мерно покачивался в такт движениям кинжала. — Почему? — выкрикнул он. — Почему? — Потому что, — ответил Рендер, — он был намного знатнее тебя. — Лжёшь! Это не так! Рендер пожал плечами и снова принялся наносить удар за ударом. — Это неправда! — взвыл Цезарь. — Неправда! Рендер вновь повернулся к нему и помахал клинком. Голова Цезаря качалась на плечах, как маятник. — Неправда? — улыбнулся Рендер. — А кто ты такой, чтобы устраивать здесь допрос? Ничтожество! Ты недостоин даже говорить о подобных вещах! Убирайся! Весь трясясь, розоволицый человек, лежавший у его ног, поднялся; волосы его торчали пучками, висели, как влажная, свалявшаяся пакля. Он повернулся и стал медленно удаляться, то и дело оглядываясь. Он отошёл уже далеко от стоявших кольцом убийц, но вся сцена была по-прежнему видна ему крупным планом. Очертания её были наэлектризованно-четкими. И от этого ему показалось, что он ушёл очень далеко, что он уже по ту сторону, один. Рендер вывернулся из-за не замеченного раньше угла, — и вот слепой нищий стоял перед Цезарем. Цезарь сгреб его за одежды. — Какие вести несешь мне сегодня? — Остерегайся! — злорадно усмехнулся Рендер. — Да, да! — воскликнул Цезарь. — «Остерегайся». Правильно! Но чего? — Остерегайся ид… — Как, как? Ид?.. — …мартобря. От удивления он разжал руки. — Что ты плетешь? Какого мартобря? — Мартобря месяца. — Лжешь! Такого месяца нет! — И этого месяца должен бояться благородный Цезарь — там, в несуществующем времени, среди не-внесённых-ни-в-один-календарь событий. Рендер вновь скрылся за углом. — Постой! Вернись! Рендер смеялся, и форум смеялся вместе с ним. Птичьи крики слились в нечеловеческий глумливый хор. — Ты издеваешься надо мной! — простонал Цезарь. Форум дышал жаром, как печь, и испарина жирным глянцем облепила низкий лоб Цезаря, его острый нос и срезанный подбородок. — Я тоже хочу, чтоб меня убили! — воскликнул он. — Так нечестно! И тогда Рендер порвал всё: форум, и сенаторов, и оскаленный труп Марка Антония, и одним неуловимым движением пальца смёл клочки в чёрный мешок. Последним исчез Цезарь.

The Forum was stifling. Caesar cowered outside the frantic circle. His forearm covered his eyes but it could not stop the seeing, not this time. The senators had no faces and their garments were spattered with blood. All their voices were like the cries of birds. With an inhuman frenzy they plunged their daggers into the fallen figure. All, that is, but Render. The pool of blood in which he stood continued to widen. His arm seemed to be rising and falling with a mechanical regularity and his throat might have been shaping bird-cries, but he was simultaneously apart from and part of the scene. For he was Render, the Shaper. Crouched, anguished and envious, Caesar wailed his protests. "You have slain him! You have murdered Marcus Antonius — a blameless, useless fellow!" Render turned to him, and the dagger in his hand was quite enormous and quite gory. "Aye," said he. The blade moved from side to side. Caesar, fascinated by the sharpened steel, swayed to the same rhythm. "Why?" he cried. "Why?" "Because," answered Render, "he was a far nobler Roman than yourself." "You lie! It is not so!" Render shrugged and returned to the stabbing. "It is not true!" screamed Caesar. "Not true!" Render turned to him again and waved the dagger. Pup-petlike, Caesar mimicked the pendulum of the blade. "Not true?" Render smiled. "And who are you to question an assassination such as this? You are no one! You detract from the dignity of this occasion! Begone!" Jerkily, the pink-faced man rose to his feet, his hair half-wispy, half-wetplastered, a disarray of cotton. He turned, moved away; and as he walked, he looked back over his shoulder. He had moved far from the circle of assassins, but the scene did not diminish in size. It retained an electric clarity. It made him feel even further removed, ever more alone and apart. Render rounded a previously unnoticed corner and stood before him, a blind beggar. Caesar grasped the front of his garment. "Have you an ill omen for me this day?" "Beware!" jeered Render. "Yes! Yes!" cried Caesar. " 'Beware!' That is good! Beware what?" 'The ides—" "Yes? The ides—?" "— of Octember." He released the garment. "What is that you say? What is Octember?" "A month." "You lie! There is no month of Octember!" "And that is the date noble Caesar need fear — the nonexistent time, the never-to-be-calendared occasion." Render vanished around another sudden corner. "Wait! Come back!" Render laughed, and the Forum laughed with him. The bird-cries became a chorus of inhuman jeers. "You mock me!" wept Caesar. The Forum was an oven, and the perspiration formed like a glassy mask over Caesar's narrow forehead, sharp nose, chin-less jaw. "I want to be assassinated too!" he sobbed. "It isn't fair!" And Render tore the Forum and the senators and the grinning corpse of Antony to pieces and stuffed them into a black sack — with the unseen movement of a single finger — and last of all went Caesar.

— А что было самое красивое из того, что вам приходилось видеть? <…> — Гибель Атлантиды. — Я говорю серьёзно. — И я тоже. <…> Очень просто. Я потопил Атлантиду.<…> Собственноручно. Это было три года назад. Боже мой, как это было красиво! Кругом башни из слоновой кости, золотые минареты, серебряные балконы. Там были опаловые мосты с пурпурными арками и млечнобелые реки, текущие в лимонно-жёлтых берегах. Там были выложенные нефритом кровли, и кроны деревьев, древних, как мир, нежно касались пузатых облаков, а у пристаней Ксанаду, изящных, как музыкальные инструменты, морские корабли покачивались на волнах прилива. Двенадцать принцев королевской крови собрались на закате в двенадцатиколонном Зодиакальном зале Колизея послушать игру грека, тенор-саксофониста. Само собой, грек был моим пациентом — параноиком. Этиология в таких случаях всегда сложная, но, покопавшись в нём хорошенько, я пришёл именно к такому диагнозу. Потом я дал ему немного покуражиться, но в конце концов пришлось-таки расколоть Атлантиду пополам и утопить так, что и следа не осталось. Он снова выступает, и вы, конечно, слышали его музыку, если вообще вам нравится подобного рода музыка. Славный парень. Мы с ним время от времени встречаемся, но он уже больше не считает себя последним преемником величайшего менестреля Атлантиды.

"What is the most beautiful thing you have ever seen?" <…> "The sinking of Atlantis." "I was serious." "So was I. <…> I sank Atlantis, <…> personally. It was about three years ago. And God! it was lovely! It was all ivory towers and golden minarets and silver balconies. There were bridges of opal, and crimson pennants and a milk-white river flowing between lemon-colored banks. There were jade steeples, and trees as old as the world tickling the bellies of clouds, and ships in the great sea-harbor of Xanadu, as delicately constructed as musical instruments, all swaying with the tides. The twelve princes of the realm held court in the dozen-pillared Coliseum of the Zodiac, to listen to a Green tenor sax play at sunset. "The Greek, of course, was a patient of mine — paranoiac. The etiology of the thing is rather complicated, but that's what I wandered into inside his mind. I gave him free rein for awhile, and in the end I had to split Atlantis in half and sink it full fathom five. He's playing again and you've doubtless heard his sounds, if you like such sounds at all. He's good. I still see him periodically, but he is no longer the last descendant of the greatest minstrel of Atlantis."

— Девяносто девять процентов людей не отдают себе отчёта в том, какая это могучая сила — неврозы, просто потому, что мы не в состоянии оценить масштабы собственных неврозов, — я уж не говорю о посторонних, — когда воспринимаем их извне. Поэтому ни один нейроконтактор никогда не возьмётся лечить вконец свихнувшегося психа. Из немногих первопроходцев в этой области почти все теперь сами — пациенты. Это похоже на низвержение в мальстрём. Если врач теряет контроль во время напряжённого сеанса, он становится уже не Ваятелем, а Ваяемым. В теш случае, когда нервные импульсы искусственно усилены, симптомы нарастают в геометрической прогрессии, а эффект трансференции происходит мгновенно.

"The power of a neurosis is unimaginable to ninety-nine point etcetera percent of the population, because we can never adequately judge the intensity of our own — let alone those of others, when we only see them from the outside. That is why no neuroparticipant will ever undertake to treat a fullblown psychotic. The few pioneers in that area are all themselves in therapy today. It would be like driving into a maelstrom. If the therapist loses the upper hand in an intense session he becomes the Shaped rather than the Shaper. The synapses respond like a fission reaction when nervous impulses are artificially augmented. The transference effect is almost instantaneous."

II

	— Вы говорили, что, хотя вы и слепая [от рождения], это не значит, что вы никогда не видели. <…> — У меня был нейроконтактный сеанс с доктором Рискомом <…>. Он хотел приспособить моё сознание к зрительным впечатлениям.
	"You told me before that being blind did not mean that you had never seen. <…>" "I had a neuroparticipation session with Dr. Riscomb <…>. He wanted to accommodate my mind to visual impressions."

III

	— И что же ты думаешь об архитектуре? <…> — А что можно думать об архитектуре? Это как солнце: оно большое, яркое, и оно существует. И так обо всём, если обходиться без учёных слов. — вариант трюизма
	"What do you think of [architecture]?" <…> "What can you think about architecture? It's like the sun: It's big, it's bright, and it's there. That's about all — unless you want to get specific."

	Не хочу, чтобы в один прекрасный день кто-нибудь, размером с небоскрёб, набитый фактами и современной физикой, наступил на [моего сына].
	"I don't want [my son] to be stepped on someday by something the size of a skyscraper, all stuffed full of facts and modem physics."

IV

	Шахты — как обескровленные артерии в выжженной плоти Земли.
	The curreted land bleeds into the emptied gouge of the strip-mine.

… когда она завела речь о замках Испании, Рендер принялся вслух рассуждать о том, что если психологи, выпив, обычно ограничиваются тем, что впадают в раж, то психиатры, как известно, не только впадают в раж, но и начинают бить посуду. Восприняв это как скрытый намёк на свою коллекцию веджвудского фарфора, она сложила оружие и согласилась отправиться кататься на лыжах. «Свобода!» Рендер едва удержался, чтобы не выкрикнуть это слово вслух. Кровь стучала у него в висках. Он мчался, сжавшись в комок. Вираж налево. Ветер упруго и больно хлестал по лицу; мелкие льдинки, острые, как наждачная крошка, летели ему в лицо, царапая щёки. <…> Его ноги стали двумя светящимися реками, бежавшими по волнистым, замерзшим равнинам; они текли, они двигались, они не могли замерзнуть. Вниз. Его тело было текучим, струящимся. Долой мир, замкнутый в четырёх стенах. Прочь от душной рутины буден, прочь от цивилизации, которая кормит тебя с ложечки, от убийственной жвачки насильственных развлечений, придуманных с одной целью — убить стоглавую гидру скуки. Прочь! И пока он мчался вниз по склону, растворяясь в текучем чувстве движения, его не покидало желание оглянуться, как бы для того, чтобы посмотреть, действительно ли мир, который он оставил там — позади, над собой, — послал ему вослед свой жуткий символ, свою тень, чтобы неотступно следовать за ним и затащить его обратно, в повисший в небе тёплый, ярко освещённый гроб и уложить его там на покой, пронзив его волю алюминиевыми остриями и убаюкивая переменными токами его дух. — реминисценция-антитеза на миф об Орфее

… when she spoke to him of castles in Spain, he reflected aloud that while psychologists drink and only grow angry, psychiatrists have been known to drink, grow angry, and break things. Construing this as a veiled threat aimed at the Wedgewoods she had collected, she acquiesced to his desire to skiing. Free! Render almost screamed it. His heart was pounding inside his head. He leaned hard. He cut to the left. The wind strapped at his face; a shower of ice crystals, like bullets of emery, fired by him, scraped against his cheek. <…> His feet were two gleaming rivers which raced across the stark, curving plains; they could not be frozen in their course. Downward. He flowed. Away from all the rooms of the world. Away from the stifling lack of intensity, from the day's hundred spoon-fed welfares, from the killing pace of the forced amusements that hacked at the Hydra, leisure; away. And as he fled down the run he felt a strong desire to look back over his shoulder, as though to see whether the world he had left behind and above had set one fearsome embodiment of itself, like a shadow, to trail along after him, hunt him down, and to drag him back to a warm and well-lit coffin in the sky, there to be laid to rest with a spike of aluminum driven through his will and a garland of alternating currents smothering his spirit.

— [Моя пациентка] — человек с исключительно стабильной психикой, в конце концов она сама психиатр, прошедший школу обычного психоанализа. Она давно хотела заниматься нейроконтактной терапией, но её удерживал страх перед зрительной травмой. Я постепенно вводил её в мир зрительных образов. Когда курс будет закончен, она должна полностью свыкнуться с процессом усвоения видеоряда и сможет уделить всё внимание невроконтактной терапии, не боясь ослепнуть от зрения, если можно так выразиться.

"I've found an exceedingly stable individual — a psychiatrist, in fact — one who's already spent time in ordinary analysis. She wants to go into neuroparticipation — but the fear of a sight-trauma was what was keeping her out. I've been gradually exposing her to a full range of visual phenomena. When I've finished she should be completely accommodated to sight, so that she can give her full attention to therapy and not be blinded by vision, so to speak."

Перевод

В. Симонов, 1993 («Творец снов») — с некоторыми уточнениями

О романе

Дабы уловить созвучие с реальным миром <линии Эриксона>, попробуйте рассмотреть её в контексте убийства Кеннеди, которое имело место годом раньше её написания <…>. Желязны выбрал образы, наиболее эффективно резонирующие в нашем современном сознании. Поскольку «Ваятель» в столь значительной степени основывается на механике нынешних социально-психологических трудностей и столь хорошо её раскрывает, то длинноты и сбои ритма, приглушающие выразительность или мешающие расслышать созвучие, особенно обидны. Не поймите меня превратно: дополнительный материал в «Повелителе сновидений» тоже великолепен, и темы, как основные, так и побочные, звучат мощнее и глубже. Но размещение новых фрагментов таково, что ритм ломается, ударения сдвинуты, и первоначальное драматическое единство рушится; вдвойне обидно, что происходит это вопреки совершенству нового материала как такового.

To catch the resonance with the real world, consider Zelazny's tale in light of the assassination of Kennedy that had taken place less than a year before he wrote the story <…>. Zelazny has picked images that vibrate sympathetically with the times. Because He Who Shapes is so much a story built on the mechanics of a contemporary predicament, and because it shows so much insight into their workings, internal hindrances that mute the impact, or impede the evaluation of those insights, are terribly frustrating. One cannot simply dismiss the new material added to make The Dream Master: Scene for scene, it is beautifully done, and amplifies both major and minor themes. My uneasiness is with placement, pacing and emphasis, which destroy the original dramatic unity of the whole; and because of the real excellences in the new material, the frustration is doubled.

	Для тех, кто успел познакомиться с романом Урсулы Ле Гуин <…> «Ткань небес», <…> — параллели неизбежны. <…> В этой книге Зелазни-мифотворец, Зелазни-психоаналитик уже в полной мере показал, на что он способен. Хотя, на мой взгляд, в результате перемудрил. Совершенно человеческая драма на тему «трудно быть богом» <…> оказалось чересчур загромождена «обертонами»…
	— Вл. Гаков, «Жук в янтаре»