Писатель, читатель, критик (Лакшин)
«Писатель, читатель, критик» — две статьи Владимира Лакшина 1966 года, вторая большей частью посвящена рассказу Александра Солженицына «Матрёнин двор» и разбору его критики.
Статья первая
правитьЭтот раздел статьи ещё не написан. Согласно замыслу одного из участников Викицитатника, на этом месте должен располагаться специальный раздел.
Вы можете помочь проекту, написав этот раздел. |
Статья вторая
правитьВнимание читателей и критиков привлекли рассказы Грековой «За проходной» (1962 <…>) и «Дамский мастер» (1963), в которых традиционный для отечественной словесности психологизм и сплетение нравственной и «деловой» проблематики обогащены точным ощущением настоящего дня, свежестью спокойного, чёткого и ироничного письма, актуальным для «городской» прозы 1960—1970-х годов заострением повседневных жизненных коллизий «рядового» человека. |
… А. Солженицын имел неосторожность вспомнить к случаю старинную мудрость пословицы — «не стоит село без праведника». А-а-а, так вот кто его герои, он воспевает праведничество… И критика уже не интересует произведение как органическое целое, не интересует полнота его художественного содержания — для того, чтобы надлежащим образом «квалифицировать» рассказ, и этого достаточно. Но в таком случае стоит ли затрудняться, скажем, разбором романа «Анна Каренина»? Достаточно взглянуть на эпиграф — «Мне отмщение, и аз воздам», — чтобы судить об идее и достоинствах сочинения Толстого. |
Начальная оценка рассказа складывалась явно не без влияния тех явлений, какие мы ныне называем субъективизмом, когда существовала тенденция вопреки фактам доказать, что всё в нашем сельском хозяйстве идёт наилучшим образом, что мы вот-вот догоним Америку по маслу, мясу и молоку. В этих условиях такие произведения, как «Матрёнин двор», могли только раздосадовать: зачем показывать те или иные черты неблагополучия в деревне, когда всё идёт так хорошо?[3] <…> |
Говорят, что теория «идеального героя» уже не имеет литературного и общественного кредита. Попытки создания бесплотно-идеального лика, лучащегося всеми чаемыми добродетелями, признана неудачной. Но литературные критерии, возникшие на основе этой теории, взращенные ею суждения и оценки изживаются слишком медленно. <…> |
«Матрёнин двор» в читательской среде, насколько можно судить по почте «Нового мира», был принят единодушнее, чем что-либо иное у Солженицына: во всяком случае среди многих десятков писем, в которых шла речь об этом рассказе, мне не встретилось ни одного отрицательного отзыва. Легко допустить, впрочем, что кому-то из читателей рассказ и не понравился, но они промолчали. Напротив, поток горячих, сердечных писем с выражением благодарности автору ещё усилился после появления <…> статей профессиональных критиков. |
Близоруких критиков смутило и перепугало слово «праведник» — так пугались слова «жупел» купчихи у Островского. Можно, конечно, спорить относительно уместности применения автором этого слова — слишком сросся с ним религиознопоучительный смысл. Но надо при этом помнить, что народ всегда отличал праведников от угодников. «Не нужны нам праведники, а нужны угодники», — говорит ироническая пословица. Праведники — это не только люди «праведной жизни» в церковном смысле, но и «правдивые на деле», люди правды, как толкует это словарь Даля. Угодники же всегда одно — «угождающие» богу или людям. Обличая «праведников», легко оказаться снисходительным к «угодникам». |
Старик Фаддей куда как «активен» — предприимчив, суетлив, деятелен, значит ли это, что он более «наш», чем безропотная Матрёна? Мы справедливо протестуем против абстрактного понятия «добра», но ведь абстрактный «активизм», культ силы, потерявшей нравственные ориентиры, ещё опаснее и разрушительнее. |
Я думаю, что сила Солженицына как художника заключается как раз в том, что он, не в ущерб трезвой правде изображения, умеет давать человечески симпатичные, положительные фигуры; он любит людей, любит своих героев, и читатель откликается на это живое чувство. Но авторское понимание жизни, его «идеал» проявляются не в одном каком-то лице или одной нравоучительной сентенции, а в общем строе рассказа, в расстановке фигур, в их освещении, в бесчисленных художественных «сцеплениях». |