Отец Браун (англ. Father Brown; в русских переводах встречается также вариант патер Браун) — вымышленный персонаж детективных рассказов Г. К. Честертона, католический священник.

Логотип Википедии
В Википедии есть статья
  •  

Самое странное в чудесах то, что они случаются. Облачка собираются вместе в неповторимый рисунок человеческого глаза. Дерево изгибается вопросительным знаком как раз тогда, когда вы не знаете, как вам быть. И то и другое я видел на днях. Нельсон гибнет в миг победы, а некий Уильямс убивает случайно Уильямсона (похоже на сыноубийство!). Короче говоря, в жизни, как и в сказках, бывают совпадения, но прозаические люди не принимают их в расчет. Как заметил некогда Эдгар По, мудрость должна полагаться на непредвиденное.[1]

  •  

Неужели Вы не поняли, что нам надо хвататься за любую, самую невероятную случайность или идти спать?

 

Don't you see we must either follow one wild possibility or else go home to bed?

  •  

Вы никогда не думали, что человек, который всё время слушает о грехах, должен хоть немного знать мирское зло?

 

Has it never struck you that a man who does next to nothing but hear men's real sins is not likely to be wholly unaware of human evil?

Странные шаги

править
  •  

…Так ходит западноевропейский джентльмен, который, по всей вероятности, никогда не зарабатывал себе на жизнь.

 

It was a gentleman of western Europe, and probably one who had never worked for his living.

  •  

— Так вы... вы... значит, это вы украли серебро? — запинаясь, спросил мистер Одли, с недоумением глядя на священника.
— Если я и украл, то, как видите, я его возвращаю, — вежливо ответил отец Браун.
— Но украли не вы? — заметил полковник, вглядываясь в разбитое окно.
— Но, по правде сказать, я не крал его, — сказал священник несколько юмористическим тоном и спокойно уселся на стул.
— Но вы знаете, кто это сделал? — спросил полковник.
— Настоящего его имени я не знаю, — невозмутимо ответил священник. — Но я знаю кое-что о его силе и очень много о его душевных сомнениях. Силу его я ощутил на себе, когда он пытался меня задушить, а об его моральных качествах я узнал, когда он раскаялся.
— Скажите пожалуйста, раскаялся! — с надменным смехом воскликнул герцог Честерский.
Отец Браун поднялся и заложил руки за спину.
— Не правда ли, странно, на ваш взгляд, — сказал он, — что вор и бродяга раскаялся, тогда как много богатых людей закоснели в мирской суете и никому от них нет прока? Если вы сомневаетесь в практической пользе раскаяния, вот вам ваши ножи и вилки. Вы «Двенадцать верных рыболовов», и вот ваши серебряные рыбы. Видите, вы все же выловили их. А я — ловец человеков.
— Так вы поймали вора? — хмурясь, спросил полковник.
Отец Браун в упор посмотрел на его недовольное суровое лицо.
— Да, я поймал его, — сказал он, — поймал невидимым крючком на невидимой леске, такой длинной, что он может уйти на край света и все же вернется, как только я потяну.

Летучие звёзды

править
  •  

— …Ну как это называется? Как называют человека, который готов обниматься с трубочистом?
— Святым, — сказал отец Браун.

 

“You know what I mean. What do you call a man who wants to embrace the chimney-sweep?”
“A saint,” said Father Brown.

  •  

Можно держаться на одном и том же уровне добра, но никому не удавалось удержаться на одном и том же уровне зла. Этот путь ведёт под гору.

 

Men may keep a sort of level of good, but no man has ever been able to keep on one level of evil. That road goes down and down.

  •  

Почему-то никто никогда не замечает почтальонов. А ведь их обуревают те же страсти, что и всех остальных людей.

 

“Nobody ever notices postmen somehow,” he said thoughtfully; “yet they have passions like other men, and even carry large bags where a small corpse can be stowed quite easily.”

  •  

— … Они считают, что их вера лечит все болезни тела, — сказал Фламбо.
— А лечит ли она единственную болезнь духа? — серьезно и взволнованно спросил отец Браун.
— Что же это за болезнь? — улыбнулся Фламбо.
— Уверенность в собственном здоровье, — ответил священник.

 

“Well, that's all I can tell you about the new religion,” went on Flambeau carelessly. “It claims, of course, that it can cure all physical diseases.”
“Can it cure the one spiritual disease?” asked Father Brown, with a serious curiosity.
“And what is the one spiritual disease?” asked Flambeau, smiling.
“Oh, thinking one is quite well,” said his friend.

Три орудия смерти

править
  •  

Даже роковые ошибки не отравляют жизнь так, как грехи.

 

Even the most murderous blunders don't poison life like sins.

  •  

Где бы вы ни увидели людей, коими правит тайна, в этой тайне заключено зло. Если дьявол внушает, что нечто слишком ужасно для глаза, — взгляните. Если он говорит, что нечто слишком страшно для слуха, — выслушайте… И если вам померещится, что некая истина невыносима, — вынесите ее.

 

And I say to you, wherever you find men ruled merely by mystery, it is the mystery of iniquity. If the devil tells you something is too fearful to look at, look at it. If he says something is too terrible to hear, hear it. If you think some truth unbearable, bear it.

  •  

В маленьких грехах иной раз трудней признаться, чем в больших… но потому-то так важно в них признаться.

 

The little sins are sometimes harder to confess than the big ones--but that's why it's so important to confess them.

  •  

Нам часто приходится выбирать: или чувствовать себя последним дураком, или уж быть им на самом деле.

 

One often has to choose between feeling a damned fool and being one.

  •  

Выбирайте что угодно, — ваш мятежный самосуд или нашу скучную законность, но, ради Господа Всемогущего, пусть уж будет одно для всех беззаконие или одно для всех правосудие.

 

Take your wild justice or our dull legality; but in the name of Almighty God, let there be an equal lawlessness or an equal law.

  •  

Люди с готовностью принимают на веру любые голословные утверждения. Оттесняя ваш старинный рационализм и скепсис, лавиною надвигается новая сила, и имя ей суеверие. Вот оно, первое последствие неверия. Люди утратили здравый смысл и не видят мир таким, каков он есть.

 

‘People readily swallow the untested claims of this, that, or the other. It’s drowning all your old rationalism and scepticism, it's coming in like a sea; and the name of it is superstition.’ He stood up abruptly, his face heavy with a sort of frown, and went on talking almost as if he were alone. ‘It’s the first effect of not believing in God that you lose your common sense and can't see things as they are.’

  •  

Вот где наши пути расходятся. Наука — великая вещь, если это наука. Настоящая наука — одна из величайших вещей в мире. Но какой смысл придают этому слову в девяти случаях из десяти, когда говорят, что сыск — наука, криминология — наука? Они хотят сказать, что человека можно изучать снаружи, как огромное насекомое. По их мнению, это беспристрастно, а это просто бесчеловечно.

 

That’s just where we part company. Science is a grand thing when you can get it; in its real sense one of the grandest words in the world. But what do these men mean, nine times out of ten, when they use it nowadays? When they say detection is a science? When they say criminology is a science? They mean getting outside a man and studying him as if he were a gigantic insect: in what they would call a dry impartial light, in what I should call a dead and dehumanized light.

  •  

Человек никогда не будет хорошим, пока не поймет, какой он плохой или каким плохим он мог бы стать, пока он не поймет, как мало права у него ухмыляться и толковать о «преступниках», словно это обезьяны где-нибудь в дальнем лесу, пока он не перестанет так гнусно обманывать себя, так глупо болтать о «низшем типе» и «порочном черепе».

 

No man’s really any good till he knows how bad he is, or might be; till he’s realized exactly how much right he has to all this snobbery, and sneering, and talking about ‘criminals,’ as if they were apes in a forest ten thousand miles away; till he’s got rid of all the dirty self-deception of talking about low types and deficient skulls.

  •  

Священник милосердней поэта. Избави вас Бог узнать, какое испепеляющее, какое жесточайшее презрение испытывает этот поэт ко всем вам.

 

Thank your lucky stars a priest has to be more charitable than a poet. Lord have mercy on us, if you knew what a crushing, what a cruel contempt he feels for the lot of you, you’d feel as if you were under Niagara.

  •  

— Милостивый государь, — негодовал профессор, — разве вы не считаете криминалистику наукой?
— Я просто не уверен… — отвечал отец Браун. — А вы считаете наукой агиографию?
— Что это такое? — резко спросил профессор.
— Обычно ее путают с географией, — улыбаясь, сказал священник. — Но это — наука о праведниках, о святых. Видите, темный век попытался создать науку о хороших людях, наш же, гуманный и просвещенный, интересуется только людьми плохими.

 

'My good sir,' said the professor in remonstrance, 'don’t you believe that criminology is a science?'
'I’m not sure,' replied Father Brown. 'Do you believe that hagiology is a science?'
'What’s that?' asked the specialist sharply.
'No; it’s not the study of hags, and has nothing to do with burning witches,' said the priest, smiling. 'It’s the study of holy things, saints and so on. You see, the Dark Ages tried to make a science about good people. But our own humane and enlightened age is only interested in a science about bad ones.'

  •  

Сельские жители рассказывают о своих соседях правдивые и выдуманные истории; но любопытные обитатели современного пригорода верят всему, что говорится в газетах о безнравственности римского Папы или о страданиях царька тихоокеанских островов, и, взволнованные этими сообщениями, совершенно не представляют себе, что происходит в соседнем доме.

 

Rustic villagers tell tales about their neighbours, true and false; but the curious culture of the modern suburb will believe anything it is told in the papers about the wickedness of the Pope, or the martyrdom of the King of the Cannibal Islands, and, in the excitement of these topics, never knows what is happening next door.

  •  

— Кто же хуже убийцы?
— Эгоист, — сказал отец Браун. — Она из тех, кто смотрит в зеркало раньше, чем взглянуть в окно, а это самое скверное, на что способен человек.

 

“Well, it can’t be very nice to elope with a murderess,” said the other dispassionately. “But as a matter of fact she was something very much worse than a murderess.”
“And what is that?”
“An egoist,” said Father Brown. “She was the sort of person who had looked in the mirror before looking out of the window, and it is the worst calamity of mortal life.”

  •  

Если вы хотите узнать женщину, не присматривайтесь к ней — она может оказаться слишком умной для вас. Не присматривайтесь к окружающим ее мужчинам — они могут видеть ее по-своему. Присмотритесь к женщине, которая всегда с ней, лучше всего — к ее подчиненной. В этом зеркале вы увидите ее настоящее лицо.

 

If you want to know what a lady is really like, don’t look at her; for she may be too clever for you. Don’t look at the men round her, for they may be too silly about her. But look at some other woman who is always near to her, and especially one who is under her. You will see in that mirror her real face.

  •  

Те, кто жалуется, — просто обычные, хорошие, надоедливые люди; я ничего против них не имею. Но те, кто жалуется, что никогда не жалуется, — это черт знает что! Да, именно черт. Разве это хвастовство своей стойкостью — не самая суть байроновского культа сатаны?

 

People who complain are just jolly, human Christian nuisances; I don’t mind them. But people who complain that they never complain are the devil. They are really the devil; isn’t that swagger of stoicism the whole point of the Byronic cult of Satan?

  •  

Только два типа мужчин могут смеяться, когда останутся одни. Тот, кто смеется один, почти наверняка или очень плох, или очень хорош. Видите ли, он поверяет шутку или Богу, или дьяволу. Во всяком случае, у него есть внутренняя жизнь.

 

There are two types of men who can laugh when they are alone. One might almost say the man who does it is either very good or very bad. You see, he is either confiding the joke to God or confiding it to the Devil. But anyhow he has an inner life.

  •  

Но все знали, что Маунтиглы свихнулись, то есть, в переводе на язык науки, что они занимаются восточной культурой и восточными верованиями.

 

But everyone knew that the Mounteagles were mad; which was the popular way of saying that she and her husband were interested in the creeds and culture of the East.

  •  

Вы прощаете темную кожу, потому что кто-то достиг высшей мудрости. Я прощаю высшую мудрость, потому что кто-то другого цвета, чем я. По правде говоря, меня не так уж волнуют духовные силы, мое дело — духовные слабости.

 

“You excuse his being brown because he is brahminical; and I excuse his being brahminical because he is brown. Frankly, I don’t care for spiritual powers much myself. I’ve got much more sympathy with spiritual weaknesses.”

  •  

Вам скажут, что теории неважны, что логика и философия не связаны с жизнью. Не верьте. Разум — от Бога, и далеко не безразлично, разумно ли то, что происходит. Если оно неразумно, что-то не так.

 

People will tell you that theories don’t matter and that logic and philosophy aren’t practical. Don’t you believe them. Reason is from God, and when things are unreasonable there is something the matter.

  •  

Они никак не хотят понять одного. Леди Маунтигл говорит, что все религии одинаковы. Как бы не так! Они бывают настолько разными, что лучший человек одной веры и не пошевельнется в том случае, который глубоко заденет человека другой веры. Я сказал, что я не очень жалую духовную силу, потому что они подчеркивают силу, а не духовность. <…> Индус гордится духовной силой. Но то, что он зовет духовным, совсем не совпадает с тем, что мы зовем праведным. Это значит скорее «не относящийся к плоти» или «властвующий над материей», словом — относится не к нравственности, а к естеству, к господству над стихиями.

 

“Ah!” cried Father Brown, with a sharp note in his voice: “there you come up against it! Against everything these people don’t and won’t understand. All religions are the same, says Lady Mounteagle. Are they, by George! I tell you some of them are so different that the best man of one creed will be callous, where the worst man of another will be sensitive. I told you I didn’t like spiritual power, because the accent is on the word power. <…> He is very proud of having what he calls spiritual powers. But what he calls spiritual doesn’t mean what we call moral. It means rather mental; the power of the mind over matter; the magician controlling the elements.”

  •  

Тому, кто может выразить себя в песне, незачем выражать себя в самоубийстве.

 

A man who can express himself in song need not express himself in suicide.

  •  

Я подумал, что, если бы не благодать, я сам бы стал, быть может, человеком, для которого реален только блеск электрических ламп, мирским светским человеком, который живет только для этого мира и не верит в другой, тем, кто может вырвать из тьмы кромешной только успех и удовольствия. Вот кто пойдет на все, если встанет под угрозу его единственный мир!

 

I thought that, save for the grace of God, I might have been a man for whom the world was a blaze of electric lights, with nothing but utter darkness beyond and around it. The worldly man, who really lives only for this world and believes in no other, whose worldly success and pleasure are all he can ever snatch out of nothingness — that is the man who will really do anything, when he is in danger of losing the whole world and saving nothing.

  •  

Не мятежник, а мещанин способен на любое преступление, чтобы спасти свою мещанскую честь.

 

It is not the revolutionary man but the respectable man who would commit any crime — to save his respectability.

  •  

Есть два пути борьбы со злом, — сказал он. — И разница между этими двумя путями, быть может, глубочайшая пропасть в современном сознании. Одни боятся зла, потому что оно далеко. Другие — потому что оно близко. И ни одна добродетель, и ни один порок не отдалены так друг от друга, как эти два страха.

 

“There are two ways of renouncing the devil,” he said; “and the difference is perhaps the deepest chasm in modern religion. One is to have a horror of him because he is so far off; and the other to have it because he is so near. And no virtue and vice are so much divided as those two virtues.”

  •  

Человек, который должен на глазах у публики вести безупречную личную жизнь, испытывает свои трудности — чувствует себя манекеном в витрине, где для всеобщего обозрения оборудован уютный домашний уголок.

 

There are disadvantages in conducting the perfect private life in public; like a domestic interior in a shop-window.

  •  

Вы, например, видите человека с поэтической внешностью и думаете, что он — поэт? А вы знаете, как обычно выглядят поэты? Сколько недоразумений породило одно совпадение в начале девятнадцатого века, когда жили три красавца, аристократа и поэта: Байрон, Гете и Шелли! Но в большинстве случаев, поверьте, человек может написать: «Красота запечатлела у меня на устах свой пламенный поцелуй», — или что там еще писал этот толстяк, отнюдь не отличаясь при этом красотой. Кроме того, представляете ли вы себе, какого возраста обычно достигает человек к тому времени, когда слава его распространяется по всему свету? Уотс нарисовал Суинберна с пышным ореолом волос, но Суинберн был лысым еще до того, как его поклонники в Америке или в Австралии впервые услыхали об его гиацинтовых локонах. И Д’Аннунцио тоже.

 

‘For instance, you see somebody looking poetical, and you assume he is a poet. Do you know what the majority of poets look like? What a wild confusion was created by that coincidence of three good-looking aristocrats at the beginning of the nineteenth century: Byron and Goethe and Shelley! Believe me, in the common way, a man may write: “Beauty has laid her flaming lips on mine,” or whatever that chap wrote, without being himself particularly beautiful. Besides, do you realize how old a man generally is by the time his fame has filled the world? Watts painted Swinburne with a halo of hair; but Swinburne was bald before most of his last American or Australian admirers had heard of his hyacinthine locks. So was D’Annunzio.’

  •  

У него лицо человека, обладающего утонченным интеллектом, как оно и есть на самом деле. К несчастью, подобно многим другим обладателям утонченного интеллекта, он глуп.

 

He looks like an intellectual man; and he is. Unfortunately, like a good many other intellectual men, he’s a fool.

  •  

Вы посылаете проклятия кинозвездам и говорите, что ненавидите романтику. Неужели вы думаете, что кинозвезду, в пятый раз выходящую замуж, свела с пути истинного романтика? Такие люди очень практичны, практичнее, чем вы, например.

 

You curse the Film Stars and tell me you hate romance. Do you suppose the Film Star, who is married for the fifth time, is misled by any romance? Such people are very practical; more practical than you are.

  •  

Я хочу только сказать вам, что на свете было бы гораздо меньше скандалов и неприятностей, если бы люди не идеализировали грех и не стремились прославиться в роли грешников. Может быть, эти бедные мексиканцы кое-где и живут, как звери, или, вернее, грешат, как люди, но, по крайней мере, они не увлекаются «идеалами». В этом следует отдать им должное.

 

But what I mean to say, first and last, is that there’d be a lot less scandal if people didn’t idealize sin and pose as sinners. These poor Mexicans may seem sometimes to live like beasts, or rather sin like men; but they don’t go in for Ideals. You must at least give them credit for that.

  •  

Истина и по сей день отстает на полчаса от клеветы, и никто не знает, где и когда она ее настигнет.

 

The truth is still half an hour behind the slander; and nobody can be certain when or where it will catch up with it.

  •  

Вот говорят — преступность свила гнездо в грязных притонах, в домах с нечистой репутацией. Как раз наоборот! У них нечистая репутация не потому, что там совершаются преступления, а потому, что совершенные там преступления выходят наружу. Уж если где преступность и свила гнездо, то в домах безукоризненно чистых, незапятнанных. Нет грязи — нет и следов на полу, стакан вымыт — поди узнай, был в нем яд или нет. Если расторопные слуги вот так ненароком уничтожают улики, что стоит хозяину безнаказанно убить шестерых жен и сжечь трупы?

 

Everybody talks about foul dens and filthy slums in which crime can run riot; but it’s just the other way. They are called foul, not because crimes are committed, but because crimes are discovered. It’s in the neat, spotless, clean and tidy places that crime can run riot; no mud to make footprints; no dregs to contain poison; kind servants washing out all traces of the murder; and the murderer killing and cremating six wives and all for want of a little Christian dirt.

  •  

Мне кажется, самое трудное — убедить человека, что ноль плюс ноль плюс ноль равняется нулю. Люди верят в самые невероятные вещи, если они повторяются.

 

‘I suppose the hardest thing is to convince anybody that 0+0+0=0. Men believe the oddest things if they are in a series.’

  •  

— Видите, он признает, что он — дурак и неудачник.
— Да, — произнес отец Браун. — Я очень люблю людей, признающих себя дураками и неудачниками.
— Не понимаю, — огрызнулся секретарь.
— Наверное, — задумчиво добавил отец Браун, — я потому люблю их, что столько дураков и неудачников себя такими не признают.

 

‘He’s a pretty rotten fool and failure, on his own confession.’
‘Yes,’ said Father Brown. ‘I’m rather fond of people who are fools and failures on their own confession.’
‘I don’t know what you mean,’ snapped the other.
‘Perhaps,’ said Father Brown, wistfully, ‘it’s because so many people are fools and failures without any confession.’

  •  

Разве может быть праведной жизнь, если представление о жизни ложно? Вся эта нынешняя путаница оттого и возникла, что люди не знают, какими различными бывают представления о жизни. Баптисты и методисты знали, что не слишком расходятся в нравственности; но ведь и в религии, и в философии они не слишком далеки друг от друга. А вот между баптистами и анабаптистами разница огромная; или между теософами и индийской сектой душителей. Если ересь достаточно еретична, она всегда влияет на мораль. Человек может честно верить, что воровать — похвально. Но разумно ли говорить, что он честно верит в бесчестность?

 

How can his life be in the right, if his whole view of life is wrong? That’s a modern muddle that arose because people didn’t know how much views of life can differ. Baptists and Methodists knew they didn’t differ very much in morality; but then they didn’t differ very much in religion or philosophy. It’s quite different when you pass from the Baptists to the Anabaptists; or from the Theosophists to the Thugs. Heresy always does affect morality, if it’s heretical enough. I suppose a man may honestly believe that thieving isn’t wrong. But what’s the good of saying that he honestly believes in dishonesty?

  •  

Ереси и ложные доктрины стали доступными и привычными. К ним притерпелись; их не замечают. … Без сомнения, коммунизм — ересь; но не из тех ересей, которые вы принимаете как должное. Как должное все принимают капитализм, нет, скорее пороки капитализма, скрытые под маской дарвинизма. Вспомните, о чем вы толковали в столовой: что жизнь — это непрерывная борьба, и выживет сильнейший, и вообще не важно, по справедливости заплатили бедняку или нет. Вот где настоящая ересь, дорогие друзья. К ней вы приспособились, а она во всем страшнее коммунизма. Вы принимаете как должное антихристианскую мораль или отсутствие всякой морали.

 

I told you that heresies and false doctrines had become common and conversational; that everybody was used to them; that nobody really noticed them. … Communism is a heresy; but it isn’t a heresy that you people take for granted. It is Capitalism you take for granted; or rather the vices of Capitalism disguised as a dead Darwinism. Do you recall what you were all saying in the Common Room, about life being only a scramble, and nature demanding the survival of the fittest, and how it doesn’t matter whether the poor are paid justly or not? Why, that is the heresy that you have grown accustomed to, my friends; and it’s every bit as much a heresy as Communism. That’s the anti-Christian morality or immorality that you take quite naturally.

  •  

Быть плохим — одно, совершать преступления — другое, это не всегда связано. Самые страшные преступники не совершают никаких преступлений.

 

Being bad inside has very little to do with committing crimes outside. The worst criminals have committed no crimes.

  •  

Мне бы хотелось, чтобы все дома прекращали строить, пока они еще в лесах. Какая жалость, что дома достраивают! Они кажутся такими свежими, обнадеживающими, пока покрыты волшебной белой филигранью досок. А ведь как часто человек завершает постройку дома тем, что обращает его в свою могилу!

 

I wish all houses would stop while they still have the scaffolding up. It seems almost a pity that houses are ever finished. They look so fresh and hopeful with all that fairy filigree of white wood, all light and bright in the sun; and a man so often only finishes a house by turning it into a tomb.

Рассказы вне сборников

править

Отец Браун и дело Даннингтонов (The Donnington Affair)

править
  •  

Друг мой, я хочу открыть вам и современному миру одну тайну: вы никогда не поймете, что в людях хорошего, пока не узнаете, что в них плохо.[2]

 

My friend, I want to tell you and all your modern world a secret. You will never get to the good in people till you have been through the bad in them.

Источники

править
  1. Сапфировый крест. Из сборника «Неведение отца Брауна»
  2. Гилберт Кийт Честертон. Полное собрание произведений об отце Брауне в одном томе. — Альфа-книга, 2008. — С. 833—842. — ISBN 978-5-93556-996-9