Обед у графа де Буленвилье

«Обед у графа де Буленвилье в 1728 году» (фр. Le diner du comte de Boulainvilliers, 1728) — диалог Вольтера, впервые изданный в декабре 1767 года. Его участниками являются реальные, но к тому времени умершие лица. Парижский парламент приговорил книгу к сожжению.

Цитаты

Аббат Куэ. … законы Залевка, Харонда, поучения Конфуция, нравственные наставления Зороастра и правила Пифагора показались мне продиктованными мудростью для блага рода человеческого <…>. Но тем не менее все эти люди не знали богословия, они не знали, какая разница между херувимом и серафимом, между действенной благодатью, которой нельзя противиться, и благодатью достаточной, которой бывает недостаточно; они не знали, что бог умирал и, будучи распят для блага всех, был вместе с тем распят лишь ради немногих. Граф. <…> неужели души этих великих мужей черти вечно поджаривают на вертеле в ожидании, когда они найдут свои тела, которые тоже будут жариться вместе с ними <…>? Аббат. Единственно, что меня утешает, так это то, что мы, богословы, можем извлекать из ада кого хотим… — беседа первая

L'abbé. … les lois de Zaleucus, de Charondas, les conseils de Confucius, les commandements moraux de Zoroastre, les maximes de Pythagore, me parurent dictés par la sagesse pour le bonheur du genre humain <…>. Mais enfin tous ces gens-là ne connaissaientpas la théologie; ils ne savaient pas quelle est la différence entre un chérubin et un séraphin, entre la grâce efficace, à laquelle on ne peut résister, et la grâce suffisante, qui ne suffit pas ; ils ignoraient que Dieu était mort, et qu'ayant été crucifié. pour tous il n'avait pourtant été crucifié que pour quelques-uns. Le comte. <…> que les âmes de ces grands hommes soient à la broche, éternellement rôties par les diables, en attendant qu'elles aient trouvé leur corps, qui sera éternellement rôti avec elles <…> ? L'abbé. Il y a une chose qui me console, c'est que nous autres théologiens nous pouvons tirer des enfers qui nous voulons…

Беседа вторая

Аббат. … во многих наших провинциях менее чем 100 лет тому назад приговаривали к повешению людей, которые во время великого поста ели скоромное. <…> Графиня. Боже мой! Как это назидательно! И как сразу видно, что ваша религия божественна! Аббат. Настолько божественна, что в этой же самой стране, где вешали тех, кто ел яичницу с салом, сжигали тех, кто снимал жир с фаршированного цыплёнка, и церковь ещё и теперь прибегает иногда к таким мерам; настолько она умеет приспособляться к различным человеческим слабостям!

L'abbé. … dans plus d'une province, il n'y a pas un siècle que l'on condamnait les gens qui mangeaient gras en carême à être pendus. <…> La comtesse. Mon Dieu ! que cela est édifiant, et qu'on voit bien que votre religion est divine ! L'abbé. Si divine que, dans le pays même où Ton faisait pendre ceux qui avaient mangé d'une omelette au lard, on faisait brûler ceux qui avaient ôté le lard d'un poulet piqué, et que l'Église en use encore ainsi quelquefois : tant elle sait se proportionner aux différentes faiblesses des hommes !

Г-н Фрере. Осмелитесь ли вы отрицать своё идолопоклонство, вы, которые в тысячах церквей поклоняетесь молоку богородицы, крайней плоти и пупку её сына, терниям, из которых, по вашим словам, был сплетён ему венец, гнилому дереву, на котором якобы умерло вечное существо; вы, наконец, которые поклоняетесь вместо бога кусочку теста и прячете это тесто в коробочку из боязни мышей! Ваши римские католики простирают свою вселенскую экстравагантность до того, что говорят, будто они превращают этот кусок теста в бога при помощи нескольких латинских слов и что все крошки этого теста становятся тоже богами, творцами вселенной. Бродяга, сделавшись попом или монахом, прямо из объятий блудницы идёт за 12 су, одевшись в скомороший наряд, бормотать на непонятном языке то, что вы называете обедней, махать тремя пальцами в воздухе, сгибаться и выпрямляться, вертеться направо и налево, взад и вперёд и делать столько богов, сколько ему нравится, есть и пить их и затем отправить их в свой ночной горшок. И вы не признаёте, что это самое чудовищное, самое смехотворное идолопоклонство, какое когда-либо позорило род человеческий?

Oseriez-vous nier votre idolâtrie, vous qui adorez du culte de dulie dans mihe églises le lait de la Vierge, le prépuce et le nombril de son fils, les épines dont vous dites qu'on lui fit une couronne, le bois pourri sur lequel vous prétendez que l'Être éternel est mort ? vous enfin qui adorez d'un culte de latrie un morceau de pâte que vous enfermez dans une boite, de peur des souris ? Vos catholiques romains ont poussé leur catholique extravagance jusqu'à dire qu'ils changent ce morceau de pâte en Dieu par la vertu de quelques mots latins, et que toutes les miettes de cette pâte deviennent autant de dieux créateurs de l'univers. Un gueux qu'on aura fait prêtre, un moine sortant des hras d'une prostituée, vient pour douze sous, revêtu d'un habit de comédien, me marmotter en une langue étrangère ce que vous appelez une messe, fendre l'air en quatre avec trois doigts, se courber, se redresser, tourner à droite et à gauche, par devant et par derrière, et faire autant de dieux qu'il lui plaît, les boire et les manger, et les rendre ensuite à son pot de chambre ! et vous n'avouerez pas que c'est la plus monstrueuse et la plus ridicule idolâtrie qui ait jamais déshonoré la nature humaine ?

	Г-н Фрере. Зачем нужно было ангелу-истребителю перерезать всех первенцев Египта и заставить умереть всех животных для того, чтобы израильтяне в числе 630 тысяч воинов могли убежать, как трусливые воры? Для чего было открывать им лоно Красного моря, чтобы они шли умирать с голоду в пустыне? Чувствуете вы чудовищность этой нелепой чепухи?..
	Pourquoi faire égorger par l'ange exter minateur tous les aînés d'Egypte, et faire mourir tous les ani maux, afin que les Israélites, au nombre de six cent trente mille combattants, s'enfuissent comme de lâches voleurs? Pourquoi leur ouvrir le sein de la mer Rouge, afin qu'ils allassent mourir de faim dans un désert? Vous sentez l'énormité de ces absurdes bêtises…

	Г-н Фрере. … как много неверного и невежественного у Паскаля! Читая его, можно подумать, будто он видел, как допрашивали апостолов, и присутствовал при расправе над ними.
	… que de mauvaise foi et d'ignorance dans Pascal ! On croirait, à l'entendre, qu'il a vu les interrogatoires des apôtres, et qu'il a été témoin de leur supplice.

Аббат. Но как же могла христианская религия вознестись так высоко, если она не имела иной основы, кроме лжи и фанатизма? Граф. А как же магометанство вознеслось ещё выше? По крейней мере его ложь была благороднее и фанатизм великодушнее. По крайней мере Магомет писал и сражался, а Иисус не умел ни писать, ни защищаться. У Магомета была храбрость Александра и разум Нумы, а ваш Иисус только потел кровавым потом, когда был осуждён своими судьями. Магометанство никогда не менялось, а вы — вы по крайней мере раз двадцать переделывали всю вашу религию. Между вашей сегодняшней религией и той, какою она была в первых веках, больше разницы, чем между нашими обычаями и обычаями короля Дагоберта. <…> Аббат. А между тем как раз эти смехотворные вещи св. Августин нашёл божественными <…>. Г-н Фрере. Э, какое нам дело до бредней этого африканца, то манихея, то христианина, то развратника, то ханжи, то приверженца веротерпимости, то гонителя? Что нам до его богословской чепухи? Неужели вы хотите, чтобы я уважал этого свихнувшегося ритора, когда он говорит в своей XXII проповеди, что ангел сделал Марии ребёнка через ухо (impraegnavit per aurem)?

L'abbé. Mais comment la religion chrétienne aurait-elle pu s'élever si haut, si elle n'avait eu pour base que le fanatisme et le mensonge? Le comte. Et comment le mahométisme s'est-il élevé encore plus haut? Du moins ses mensonges ont été plus nobles, et son fanatisme plus généreux. Du moins Mahomet a écrit et combattu ; et Jésus n'a su ni écrire ni se défendre. Mahomet avait le courage d'Alexandre avec l'esprit de Numa ; et votre Jésus a sué sang et eau dès qu'il a été condamné par ses juges. Le mahométisme n'a jamais changé, et vous autres vous avez changé vingt fois toute votre religion. Il y a plus de différence entre ce qu'elle est aujourd'hui et ce qu'elle était dans vos premiers temps, qu'entre vos usages et ceux du roi Dagobert. <…> L'abbé. C'est pourtant ce ridicule que saint Augustin a trouvé divin <…>. M. Fréret. Eh ! que nous importent les rêveries d'un Africain, tantôt manichéen, tantôt chrétien, tantôt débauché, tantôt dévot, tantôt tolérant, tantôt persécuteur? <…> Voudriez-vous que je respectasse cet insensé rhéteur, quand il dit, dans son sermon XXII, que l'ange fit un enfant à Marie par l'oreille, impraegnavit per aurem?

	Графиня. Энтузиазм начинает — мошенничество довершает. С религией получается то же, что с азартной игрой: Начав дураком, кончить плутом.
	L'enthousiasme commence, la fourberie achève. Il en est de la religion comme du jeu : On commence par être dupe, On finit par être fripon.

	Г-н Фрере. … когда Константин, сделавшийся императором благодаря их деньгам, посадил их религию на трон. Тогда плуты стали кровопийцами. Смею вас уверить, что со времени Никейского собора и до восстания в Севеннах не прошло ни одного года, чтобы христианство не явилось причиной кровопролития.
	… jusqu'au temps où Constantin, devenu empereur avec leur argent, mit leur religion sur le trône; Alors les fripons furent sanguinaires. J'ose vous assurer que depuis le concile de Nicée jusqu'à la sédition des Cévennes, il ne s'est pas écoulé une seule année où le christianisme n'ait versé le sang.

Граф. … если очевидно, что вся история церкви есть длинный ряд ссор, обманов, притеснений, мошенничеств, грабительств и убийств, тогда становится ясно, что злоупотребления лежат в самой сущности её, как ясно, что волк всегда был разбойником и что это отнюдь не случайное злоупотребление, если он отведал крови наших овец. <…> не думаю, чтобы вы могли мне указать хотя бы одну войну, вспыхнувшую из-за догматов хотя бы в одной из сект древности. Не думаю, чтобы вы могли мне указать у римлян хотя бы одного человека, преследуемого за свои убеждения — со времён Ромула и до тех пор, пока христиане не явились и не перевернули всё вверх дном. Это нелепое варварство досталось в удел нам одним.

… qui avaient gardé quelques dragmes pour leur subsistance; s'il est évident que l'histoire de l'Église est une suite continuelle de querelles, d'impostures, de vexations, de fourberies, de rapines et de meurtres; alors il est démontré que l'abus est dans la chose même, comrhe il est démontré qu'un loup a toujours été carnassier, et que ce n'est point par quelques abus passagers qu'il a sucé le sang de nos moutons. <…> je vous défie de me montrer une seule guerre excitée pour le dogme dans une seule secte de l'antiquité. Je vous défie de me montrer chez les Romains un seul homme persécuté pour ses opinions, depuis Romulus jusqu'au temps où les chrétiens vinrent tout bouleverser. Cette absurde barbarie n'était réservée qu'à nous.

Граф. С государством дело обстоит иначе, чем с религией. Венеция изменила свои законы и процветает, но когда захотели реформировать католицизм, Европа потонула в крови, и, наконец, когда знаменитый Локк, желая примирить гнусности этой религии с правами человечества, написал свою книгу о разумном христианстве, у него не нашлось и четырёх последователей. Это достаточно сильное доказательство того, что религия и разум не могут существовать одновременно. При таком положении вещей есть только одно средство, да и то паллиативное: сделать религию абсолютно зависимой от короля и гражданских властей. Г-н Фрере. Да, при условии, что король и гражданская власть будут просвещены, при условии, если они сумеют быть одинаково терпимыми ко всякой религии, будут смотреть на всех людей, как на своих братьев, будут следить не за тем, что они думают, но за тем, что они делают; предоставят им свободу в их отношениях к богу и будут сдерживать их законами только в их отношениях к людям. Ибо нужно считать дикими зверями тех правителей, которые поддерживают свою религию при помощи палачей.

Le comte. Il n'en est pas d'un État comme d'une religion. Venise a ré formé ses lois, et a été florissante; mais quand on a voulu réformer le catholicisme, l'Europe a nagé dans le sang; et en dernier lieu, quand le célèbre Locke, voulant ménager à la fois les impostures de cette religion et les droits de l'humanité, a écrit son livre du Christianisme raisonnable, il n'a pas eu quatre disciples : preuve assez forte que le christianisme et la raison ne peuvent subsister ensemble. Il ne reste qu'un seul remède dans l'état où sont les choses, encore n'est-il qu'un palliatif : c'est de rendre la religion absolument dépendante du souverain et des magistrats. M. Fréret. Oui, pourvu que le souverain et les magistrats soient éclairés, pourvu qu'ils sachent tolérer également toute religion, regarder tous les hommes comme leurs frères, n'avoir aucun égard à ce qu'ils pensent, et en avoir beaucoup à ce qu'ils font; les laisser libres dans leur commerce avec Dieu, et ne les enchaîner qu'aux lois dans tout ce qu'ils doivent aux hommes. Car il faudrait traiter comme des bêtes féroces des magistrats qui soutiendraient leur religion par des bourreaux.

Беседа третья

Г-н Фрере. В отношении религии <…> поведение наше было прямо противоположно тому, что было в отношении пищи, одежды и жилища. Мы начали с пещер, хижин, одежды из звериных шкур и желудей. Потом мы приобрели хлеб, сытное кушанье, одежду из холста и крученого шёлка, удобные и опрятные дома; но что касается религии, мы вернулись к желудям, звериным шкурам и пещерам. Аббат. <…> люди недостаточно разумны, чтобы удовольствоваться чистой религией, достойной Бога.

M. Fréret. En fait de religion <…> on a eu une conduite directement contraire à celle qu’on a eue en fait de vêtement, de logement, et de nourriture. Nous avons commencé par des cavernes, des huttes, des habits de peaux de bêtes, et du gland ; nous avons eu ensuite du pain, des mets salutaires, des habits de laine et de soie filées, des maisons propres et commodes ; mais, dans ce qui concerne la religion, nous sommes revenus au gland, aux peaux de bêtes, et aux cavernes. L'abbé. <…> les hommes ne sont pas assez raisonnables pour se contenter d'une religion pure et digne de Dieu.

	Аббат. … [в древности] не было каноников с крупными доходами, <…> ни папы с 16 или 18 миллионами. Быть может, чтобы вернуть человеческому обществу его достояние, понадобились бы такие же кровопролитные войны, как и те, при помощи которых оно было у него исторгнуто.
	… il n'y avait ni chanoine à grosse prébende, <…> ni pape avec seize ou dix-huit millions. Il faudrait peut-être, pour rendre à la société humaine tous ces biens, des guerres aussi sanglantes qu'il en a fallu pour les lui arracher.

Аббат. Весьма неразумно <…> снимать с безумцев цепи, которые они почитают. Парижская чернь побила бы вас камнями, если бы вы во время дождя запретили ей возить по улицам так называемые мощи св. Женевьевы с целью вернуть хорошую погоду. Г-н Фрере. <…> разум сделал такие успехи, что уже больше 10 лет в Париже не возят эти мощи, равно как и мощи Марселя. Я думаю, что очень легко постепенно вырвать с корнем все предрассудки, лишившие нас разума. Уже не верят больше в колдунов, уже не изгоняют бесов. <…> самый Рим оставляют папе потому, что не хотят, чтобы им завладел император; ему ещё продолжают платить подати, хотя это смешно и позорно и очевидное торгашество; не хотят поднимать скандал из-за такой незначительной суммы. Люди, в силу привычки, не прекращают разом невыгодной сделки, заключённой около трёх веков тому назад. Но если бы у папы хватило наглости посылать, как прежде, легатов a latere накладывать на народ десятину, отлучать от церкви королей, налагать интердикты на их государства и отдавать их короны другим, вы бы увидали, как приняли бы такого легата a latere, — я даже надеюсь, что парижский парламент или парламент Экса приказал бы его повесить.

L'abbé. Il est bien malaisé <…> d'ôter à des insensés des chaînes qu'ils révèrent. Vous vous feriez peutêtre lapider par le peuple de Paris, si, dans un temps de pluie, vous empêchiez qu'on ne promenât la prétendue carcasse de sainte Geneviève par les rues pour avoir du beau temps. M. Fréret. <…> la raison a déjà fait tant de progrès que depuis plus de dix ans on n'a fait promener cette prétendue carcasse et celle de Marcel dans Paris. Je pense qu'il est très-aisé de déraciner par degrés toutes les superstitions qui nous ont abrutis. On ne croit plus aux sorciers, on n'exorcise plus les diables. <…> on laisse Rome même aux papes, parce qu'on ne veut pas que l'empereur s'en empare; on lui veut bien payer encore des annales, quoique ce soit un ridicule honteux et une simonie évidente; on ne veut pas faire d'éclat pour un subside si modique. Les hommes, subjugués par la coutume, ne rompent pas tout d'un coup un mauvais marché fait depuis près de trois siècles. Mais que les papes aient l'insolence d'envoyer comme autrefois des légats a latere pour imposer des décimes sur les peuples, pour excommunier les rois, pour mettre leurs États en interdit, pour donner leurs couronnes à d'autres, vous verrez comme on recevra un légat a latere : je ne désespérerais pas que le parlement d'Aix ou de Paris ne le fît pendre.

Г-н Фрере. «Est quodam prodire tenus, si non datur ultra», — скажу я вам вместе с Горацием. Ваш врач никогда не даст вам кошачьего зрения, пусть же он хоть снимет бельма с ваших глаз. Мы стонем под тяжестью стопудовых цепей, разрешите, чтобы нас освободили хоть на три четверти. Название «христианина» уже принято нами, пусть оно остаётся, но мало-помалу будут почитать бога без примеси, не навязывая ему ни матери, ни сына, ни мнимого отца, не будут говорить ему, что он умер позорной смертью, не будут верить, что из муки можно делать богов, и, наконец, откажутся от множества суеверий, которые ставят просвещённые народы настолько ниже дикарей. Почитание чистого верховного существа становится теперь религией всех честных людей и скоро дойдёт до лучшей части простонародья.

Est quodam prodire tenus, si non datur ultra. Je vous dirai avec Horace : Votre médecin ne vous donnera jamais la vue du lynx, mais souffrez qu'il vous ôte une taie de vos yeux. Nous gémissons sous le poids de cent livres déchaînes, permettez qu'on nous délivre des trois quarts. Le mot de chrétien a prévalu, il restera; mais peu à peu on adorera Dieu sans mélange, sans lui donner ni une mère, ni un lils; ni un père putatif, sans lui dire qu'il est mort par un supplice infâme, sans croire qu'on fasse des dieux avec de la farine, enfin sans cet amas de superstitions qui mettent des peuples policés si au-dessous des sauvages. L'adoration pure de l'Être suprême commence à être aujourd'hui la religion de tous les honnêtes gens, et bientôt elle descendra dans une partie saine du peuple même.

Г-н Фрере. У древних, как и у нас, были покаяния и отпущения, но им не отпускалось вторичное преступление. Им не прощалось убийство отца и матери. Мы все взяли у греков и у римлян и всё испортили. Их ад был отвратителен, <…> но наши дьяволы глупее их фурий. Эти фурии сами не были осуждёнными, на них смотрели, как на исполнительниц божественной мести, а не как на жертвы. Быть одновременно палачами и жертвами, жечь других в вечном огне и гореть самим, как наши дьяволы, — это нелепое противоречие, достойное нас, тем более нелепей, что о падении ангелов, этом основании христианства, ничего не сказано ни в книге Бытия, ни в евангелиях; это древняя браманская легенда.

Les anciens avaient, comme nous, leur confession et leurs expiations; mais on n'était pas expié pour un second crime. On ne pardonnait point deux parricides. Nous avons tout pris des Grecs et des Romains, et nous avons tout gâté. Leur enfer était impertinent, <…> mais nos diables sont plus sots que leurs furies. Ces furies n'étaient pas elles-mêmes damnées; on les regardait comme les exécutrices, et non comme les victimes des vengeances divines. Être à la fois bourreaux et patients, brûlants et brûlés, comme le sont nos diables, c'est une contradiction absurde, digne de nous, et d'autant plus absurde que la chute des anges, ce fondement du christianisme, ne se trouve ni dans la Genèse, ni dans l'Évangile. C'est une ancienne fable des brachmanes.

Граф. Монастыри — места покаяния, но особенно для мужчин монастырь — это возрождение душевного разлада и желаний; монахи — добровольные каторжники, которые дерутся в то время, как им приходится вместе грести на галере; за исключением небольшого числа тех, кто действительно кается или приносит пользу. Но, в самом деле, не для того же бог создал мужчину и женщину на земле, чтобы они влачили свою жизнь в кельях, навсегда разлученные друг с другом? <…> Так где же те великие утешения, которые религия даёт человеку? Богатый монах, конечно, утешается, но деньгами, а не верой. Если он наслаждается некоторым счастьем, он получает его, только нарушив законы своего звания. Он счастлив только как мирянин, но не как духовное лицо. Отец семейства, разумный, покорный богу, преданный родине, окружённый детьми и друзьями, получает от бога в тысячу раз более ощутительные благодеяния.

Les moines sont des forçats volontaires qui se battent en ramant en semble; j'en excepte un très-petit nombre qui sont ou véritable ment pénitents ou utiles; mais, en vérité, Dieu a-t-il mis l'homme et la femme sur la terre pour qu'ils traînassent leur vie dans des cachots, séparés les uns des autres à jamais? <…> Où sont donc ces grandes consolations que votre religion donne aux hommes? Un riche bé néficier est consolé, sans doute; mais c'est par son argent, et non par sa foi. S'il jouit de quelque bonheur, il ne le goûte qu'en vio lant les règles de son état. Il n'est heureux que comme homme du monde, et non pas comme homme d'église. Un père de famille, sage, résigné à Dieu, attaché à sa patrie, environné d'enfants et d'amis, reçoit de Dieu des bénédictions mille fois plus sensibles.

Перевод

Под редакцией А. Н. Горлина и П. К. Губера (с незначительными уточнениями)