Не жалейте флагов

«Не жалейте флагов» (англ. Put Out More Flags) — роман Ивлина Во 1942 года.

Цитаты

Глава первая

Мармеладный папашка. Старый пидер. Оригинальность костюма, своя интонация голоса, элегантно-насмешливая манера, которая восхищала и вызывала желание подражать, счастливый дар быстрого, не мужского и не женского ума, искусство ошеломлять и сбивать с толку тех, кого он презирал, — всё это было его когда-то, а теперь стало разменной монетой в руках пошлых шутов; теперь оставалось совсем немного ресторанов, куда он мог зайти без риска быть осмеянным, да и там его, словно кривые зеркала, окружали карикатурные портреты его самого. Неужели именно так суждено было выдохнуться сильнейшей страсти, обуревавшей Грецию, Аравию, Ренессанс? — V

A pansy. An old queen. A habit of dress, a tone of voice, an elegant, humorous deportment that had been admired and imitated, a swift, epicene felicity of wit, the art of dazzling and confusing those he despised — these had been his; and now they were the current exchange of comedians; there were only a few restaurants, now, which he frequent without fear of ridicule, and there he was surrounded, as though by distorting mirrors, with gross reflections and caricatures of himself. Was it thus that the rich passions of Greece and Arabia and the Renaissance had worn themselves out?

	Любопытно, <…> что всякая религия обещает рай, который абсолютно неприемлем для человека с развитым вкусом. — VII; вариант распространённой мысли
	It is a curious thing <…> that every creed promises a paradise which will be absolutely uninhabitable for anyone of civilized taste.

— К нам приходит слишком много людей. Вы не можете себе представить сколько. Это ужасно затрудняет нашу работу. — А в чём состоит ваша работа, Джефри? — Главным образом в том, чтобы отсылать посетителей, которые хотят видеть меня, к тем, кого они не хотят видеть. Я никогда не любил пишущих людей — разумеется, мои личные друзья не в счёт, — добавил он, — Я и не подозревал, что их такая уйма. Наверное, если подумать хорошенько, это и объясняет, почему на свете так много книг. Ну, а я никогда не любил книг — разумеется, книги моих личных друзей не в счёт. Они поднялись на лифте и, проходя по широкому коридору, обошли стороной Безила. Он разговаривал на каком-то иностранном языке, состоящем сплошь из отхаркиваний, с болезненного вида человеком в феске. — Этот не входит в число моих личных друзей, — с горечью сказал Бентли. — Он здесь работает? — Не думаю. В отделе Ближнего Востока вообще никто не работает. Просто шляются без дела и болтают. — Традиция восточного базара. — Традиция министерств. — VII

"Far too many people get in as it is. You’ve no conception how many. It adds terribly to our work." "What is your work, Geoffrey?" "Well mostly it consists of sending people who want to see me on to someone they don’t want to see. I’ve never liked authors—except of course," he added, "my personal friends. I’d no idea there were so many of them. I suppose, now I come to think of it, that explains why there are so many books. And I’ve never liked books—except, of course, books by personal friends." They rose in a lift and walked down a wide corridor, passing on the way Basil who was talking a foreign language which sounded like a series of expectorations to a sallow man in a taboosh. "That’s not one of my personal friends," said Mr Bentley bitterly. "Does he work here?" "I don’t suppose so. No one works in the Near East department. They just lounge about talking." "The tradition of the bazaar." "The tradition of the Civil Service."

	Человеческий ум не нуждается в подхлёстывании, когда дело идёт об изобретении ужасов; он обнаруживает неповоротливость лишь тогда, когда тужится изобрести небо. — VII
	The human mind is inspired enough when it comes to inventing horrors; it is when it tries to invent a Heaven that it shows itself cloddish.

Глава вторая

Он заседал в следственной комиссии. Битых три часа он и ещё два офицера опрашивали свидетелей на предмет исчезновения помойной лохани из расположения штаба и подробнейшим образом записывали их показания. В конце концов стало ясно, что либо все свидетели сговорились о лжесвидетельстве, либо лохань улетучилась каким-то сверхъестественным путем без всякого человеческого содействия. В результате комиссия вынесла решение, что ни один подозреваемый не может быть обвинен в упущении по службе, и рекомендовала возместить ущерб за казённый счёт. Председатель комиссии сказал: — Я не думаю, что командир одобрит наше решение. Скорее всего он завернет нам бумаги для нового расследования. — V

He was sitting on a Court of Enquiry. For three hours he and two other officers heard evidence, and recorded it at length, on the loss of a swill tub from H.Q. lines. At length it was clear that there was a conspiracy of perjury on the part of all the witnesses, or that the tub had disappeared by some supernatural means independent of human agency; the Court therefore entered a verdict that no negligence was attributable to anyone in the matter and recommended that the loss be made good out of public funds. The President said, "I don't expect the C.O. will approve that verdict. He'll send the papers back for fresh evidence to be taken."

Пупка Грин и её приятели были в Лондоне. — Эмброуз стал фашистом, — сказала она. — Не может быть! — Работает на правительство в министерстве информации, ею подкупили, и он издает новую газету. — Фашистскую? — А то нет. — Я слышал, она будет называться «Башня из слоновой кости». — Это и есть фашизм, если хотите. — Эскапизм. — Троцкизм. — У Эмброуза никогда не было пролетарского мировоззрения. — VIII

Poppet Green was in London with her friends. "Ambrose has turned fascist," she said. "Not really?" "He's working for the Government in the Ministry of Information and they've bribed him to start a new paper." "Is it a fascist paper?" "You bet it is." "I heard it was to be called the Ivory Tower." "That's fascist if you like." "Escapist." "Trotskyist." "Ambrose never had the proletarian outlook."

Глава третья

	И вот они поехали в Лондон ранним утренним поездом. «Давай сделаем ей сюрприз», — сказал Найджел. Но Седрик прежде позвонил, с отвращением вспомнив анекдот про педантичного прелюбодея: «Дорогая моя, для меня это только сюрприз. Для тебя же это удар». — III
	So the two of them went to London by the early morning train. 'Let's surprise her,' said Nigel, but Cedric telephoned first, wryly remembering the story of the pedantic adulterer — "My dear, it is I who am surprised; you are astounded."

	— Что там у вас? — Документик. Прямо из гнезда «пятой колонны». — <…> Я забираю это с собой в Скотленд-Ярд. Кто все эти люди — Пасквилл, Почечуй и Абрахам-Уиперли-Кости? — Вам не кажется, что это псевдонимы? — Чепуха. Когда человек берёт вымышленное имя, он подписывается Смит или Браун. — V
	"What have you got there?" "Documentary evidence. A fifth column nest." "<…> I'm taking this round to Scotland Yard. Who are these men Squib, Grass and Barebones-Abraham?" "Don't you think they sound like pseudonyms?" "Nonsense. When a man chooses an alias he calls himself Smith or Brown."

Перевод

В. А. Смирнов, 1971

О романе

Даже победа Англии в войне не может остановить наступление биверов, силов и пламов, в этом Во уверен. Именно поэтому так горько саркастичны его романы. Он <…> с бессильной улыбкой мудреца, так и не нашедшего истину, подписывает смертный приговор дорогим его сердцу чудакам, людям не от мира сего. Время Тони Ласта и Седрика Лина ушло. <…> Но кто в состоянии противостоять миру Бивера и Сила, он так и не понял до конца своих дней. Именно поэтому его смех — это смех сквозь видимые миру слёзы.

— Георгий Анджапаридзе, «Смех и слёзы Ивлина Во»

	... главные герои <…> прописаны полнокровно; для каждого из них найдётся с дюжину виньеток людей и мест, набросанных, казалось бы, походя, с почти презрительным мастерством. Так, одна из самых очаровательных женщин в художественной литературе, юная леди Молли Медоус, <…> отважная и очаровательная, появляется перед глазами читателя всего на четырёх с половиной страницах. Так, затхлая, порождающая эхо, путаная аура крупного бюрократического военного министерства Лондона навсегда поймана в одной или двух строчках, в одном головокружительном наблюдательном росчерке.
	... its major characters <…> drawn at full length; for each of these, there are a dozen vignettes of people and places, sketched, it would seem, in a second with an artist's almost contemptuous skill. Thus one of the most enchanting women in fiction, the young Lady Molly Meadowes <…> materializes, doughty and adorable, before the reader's eyes in a mere four and a half pages. Thus the fusty, echoing, and obfuscatory aura of the great bureaucratic ministries of wartime London is caught forever in a line or two, in a single dizzying stroke of observation.
	— Льюис Сиссман, «Ивлин Во в расцвете сил»

	Глухой к музыке, он был безумно прекрасен, когда обращался к музыке английского языка. Я люблю прозрачность его сочинений, их шокирующую ясность. «Не жалейте флагов» жёстко построен на контрапунктности — как барочная фуга.
	Tone-deaf to music, he was pitch-perfect when it came to the music of the English language. I love the limpidness of his writing, its shocking clarity. Put Out More Flags is as tightly constructed — point and counterpoint — as a baroque fugue.
	— Джонатан Рабан, «Приход Гитлера: Время для коктейлей и сплетен»