Крупные и мелкие «сюрпризы» в моей жизни

«Крупные и мелкие «сюрпризы» в моей жизни. Интервью с самим собой» (нем. Größere und kleinere Ironien meines Lebens. Interview mit sich selbst) — эссе Эриха Марии Ремарка 1966 года.

Цитаты

— Я почти сорок лет никогда не опровергал того, что было обо мне написано, как бы ошибочно оно ни было. Вопрос: Почему же? — Всё равно никто бы не поверил. Это один из первых уроков, усваиваемых человеком, имеющим успех. Когда это знаешь, избавляешь себя от волнений, адвокатов, лишних судебных издержек, язвы желудка и инфаркта. Газета всегда права — уже потому, что каждый день выходит снова. Что толку вам от одинокого уточнения, если его напечатают на двадцать четвёртой странице вперемежку с объявлениями?

— ... я — своего рода несостоявшийся драматург; то есть говорю с читателем напрямую, без обиняков. Все мои книги написаны, как пьесы. Эпизод следует за эпизодом. Автор в качестве Deus ex machina исключён; он не выступает ни как истолкователь, ни как всеведущий посредник. Я много раз пытался облегчить свой труд обычными мостиками переходов, описаниями и наблюдениями, но в конце концов всегда приходилось всё это вычёркивать. События и персонажи должны были говорить сами за себя. <…> Я, по-видимому, просто не могу иначе. Во всяком случае, у меня вспомогательных средств намного меньше. Автор, как Святой Дух, носящийся над водами, отсутствует; его место занимает герой (или антигерой, или рассказчик от первого лица). Лишь его интеллект, его жизненный опыт и его реакции играют решающую роль — только он один наблюдает, и больше никто. Это означает, во-первых, что он всегда должен присутствовать. Значит, сюжет должен быть построен так, чтобы он всегда был на месте действия. В книге выполнить это требование ещё труднее, чем в театре, где он может удалиться, а второстепенные персонажи возьмут на себя развитие действия. В книге он всегда в свете прожекторов; без него книга кончается. Смена сцен или глав без него невозможна. И не только это; вся книга рассматривается лишь с одной-единственной точки зрения — с точки зрения героя. Если ему двадцать лет, то это книга двадцатилетнего, и никак иначе. В.: Это всё ограничения, а что вы получаете взамен? — Наглядность и, вероятно, напряжённость, которая возникает даже независимо от действия. Предпосылка этого заключается в том, что читатель обязательно вовлекается в диалог, который очень важен. Напряжённость сюжета сама по себе — это лишь репортаж. Напряжённость изложения — это нечто иное. Её, в особенности если она удаётся, легко путают с репортажем даже критики, поскольку она пользуется теми же средствами. Но она выходит далеко за рамки репортажа. Она не только сообщает; она отбирает, оценивает, изображает и содержит некую идею.

В.: А что было идеей вашей книги «Искра жизни»? — Её название: «Искра жизни», которая не до конца гаснет даже под сапогами варваров. В.: Вы считаете, что идея важна? — Только общечеловеческая, а не программная: программа — не дело художника. По этой причине «На Западном фронте без перемен» не была в первую очередь пацифистской книгой. Она оказывала пацифистское воздействие, но темой её была общечеловеческая проблема. Что разумные люди были против войны, казалось мне тогда настолько само собой разумеющимся, что только об этом я ни за что и писать бы не стал.

— Повсюду появлялись пиратские издания <«На Западном фронте без перемен»>. В одном из них, в Индии, благодаря дюжине плохих переводов из этого романа в конце концов получилась драма ревности между лесничим и браконьером. За железным занавесом так и так печатают без разрешения всё, что хотят. В России все мои книги опубликованы воровским путём и вышли очень большими тиражами. В.: Разве это не обидно? — Не намного обиднее, чем когда в Германии конфискуют мои счёта в банке и десять лет спустя, ссылаясь на инфляцию, возвращают мне десять процентов. Выгодное дельце для империи, но инфляцию создали не эмигранты, а пенсии генералов и бывших нацистов наверняка не снижены до десяти процентов из-за инфляции. И всё же эмигранты, пожалуй, могут в конечном счёте радоваться уже тому, что вообще получили хоть что-то, ведь они лишены гражданства, а значит, по-прежнему недостойны считаться немцами. <…> Лишение эмигрантов гражданства не было, как ожидалось, повсеместно аннулировано с концом Третьего рейха. Им только разрешили индивидуально подавать прошения о восстановлении гражданства. Может быть, этим не хотели их обидеть, но поскольку эмигранты в своё время не подавали прошений о лишении их гражданства, то требовать этого, скорее, унизительно и почти оскорбительно. В.: Есть ли для этого причина? — Конечно, в Германии всегда и для всего есть причина. Утверждают, что не хотят создавать трудности из-за восстановления германского гражданства для эмигрантов, которые уже получили гражданство какой-то другой страны. Это как минимум грубый просчёт. Отмена лишения гражданства, то есть тягчайшей кары в любой стране, не имеет ничего общего с автоматическим восстановлением гражданства. Германская империя не может против воли эмигранта принудить его восстановить гражданство, но она могла бы снять с себя позор лишения гражданства, чтобы потом предоставить дальнейшее самим эмигрантам. А так возникла нелепая ситуация, когда эмигранты практически продолжают оставаться изгоями в Германии. Насколько мне известно, никто из участников массовых убийств Третьего рейха не лишен гражданства. То есть положение эмигрантов хуже, чем у них. Какая жестокая ирония судьбы, не правда ли?

В.: Что было самым острым чувством для вас, как писателя? — Ощущение нереальности. Оно никогда меня не покидало. А пришло благодаря успеху моей первой книги. Я счёл его абсолютно выходящим за все разумные рамки. Так оно и было. К счастью, я всегда это понимал. Это оградило меня от мании величия; даже наоборот — меня сковала неуверенность в себе. Ведь я не видел перспективы для развития. Я вдруг вознёсся до небес и мог оттуда только грохнуться вниз. Из-за этого успеха все позабыли, что я всего лишь желторотый птенец. Сам я этого не забывал; это меня и спасло, как мне кажется. Я отгородился от всех, не верил хвалебным отзывам, зато верил критическим — и работал.

... я не питаю большой привязанности к книгам, которые уже вышли. За исключением первых. Я обычно так долго над ними работал, что потом долгое время не хотелось перечитывать. Вы же знаете: «One doesn't finish а book — one abandons it». Не очень-то приятно вспоминать о депрессиях, которыми сопровождалось написание книги. Она окончена и должна сама идти своим путём.

Перевод

Е. Е. Михелевич, 2002