«…Забыть Герострата!»

«…Забыть Герострата!» — сатирическая пьеса Григория Горина 1970 года.

Цитаты

Часть первая

Герострат. Я верну тебе долг, да ещё с такими процентами, которые тебе и не снились. Я хочу продать тебе это… (Достаёт папирусный свиток.) <…> Записки Герострата! Мемуары человека, поджёгшего самый великий храм в мире. Здесь есть всё: жизнеописание, стихи, философия. Крисипп. И зачем мне нужна эта пачкотня? Герострат. Глупец, я предлагаю тебе чистое золото! Ты отдашь это переписчикам и будешь продавать по триста драхм каждый свиток. Крисипп. Оставь это золото себе. Кто сейчас делает деньги на сочинениях? Мы живём в беспокойное время. Люди стали много кушать и мало читать. Торговцы папирусами едва сводят концы с концами. Эсхила никто не берёт. Аристофан идёт по дешёвке. Да что Аристофан?! Гомером завалены склады, великим Гомером! Кто же будет покупать произведения такого графомана, как ты? Герострат. Ты дурак, Крисипп! Извини меня, но ты большой дурак! Не понимаю, как с твоей сообразительностью ты до сих пор не разорился? Что ты равняешь вино и молоко? Я предлагаю тебе не занудливые мифы, а «Записки поджигателя храма Артемиды Эфесской»! Да такой папирус у тебя с руками оторвут. Подумай, Крисипп! Разве не интересны мысли такого чудовища, как я? Обыватель будет смаковать каждую строчку! Я уже вижу, как он читает эту рукопись своей жене, а та повизгивает от страха и восторга. Крисипп (задумавшись). Правители города запретят продажу твоего папируса. Герострат. Тем лучше! Значит, цена повысится!

Тиссаферн. Эти историки и поэты так и шныряют по двору, так и смотрят, чего бы описать и запечатлеть. Сегодня утром зачесалась спина, подошёл к колонне, прислонился, только хотел передернуть плечами, гляжу — уже какой-то летописец достал папирус и приготовился строчить. Ну, что скажешь? Мука, а не жизнь!

Тиссаферн. У тебя самые умные сандалии в мире, Клементина, они всегда развязываются, когда в этом зале говорят о чём-нибудь интересном.

Часть вторая

Человек театра. Ты читал это сочинение? Клеон. Разумеется. Суду надо знать всё о преступнике. Человек театра. В нём есть какая-то программа? Клеон (презрительно). Нет. Герострат — не философ. Полуграмотный недоучка, возомнивший себя сверхчеловеком. (Цитирует.) «Делай что хочешь, богов не боясь и с людьми не считаясь! Этим ты славу добудешь себе и покорность!» Вот и вся теория, до какой он сумел додуматься. Человек театра. <…> Не спеши отмахиваться от этих слов, Клеон. В них есть притягательная сила. Поверь мне, я прожил на две с лишним тысячи лет больше тебя и знаю, как такие недоучки могут дурманить головы миллионам. Ты стоишь у истоков болезни, которая впоследствии принесла горе человечеству.

Герострат. Кому же любишь тюремщиков, как не их подопечным…

Григорий Горин о пьесе

Кто послал пули в президента Джона Кеннеди? Ли Харви Освальд. А кто эти пули вынимал?.. <…> Как фамилии хирургов, боровшихся за жизнь президента? Ведь о них тоже писали тогда газеты. Их лица тоже появлялись на экранах телевизоров… Не помню! Не помню! Таков парадокс памяти: всё её внимание направлено на того, кто пролил кровь, а не на того, кто переливал. Человек, вершивший злодеяние, покрывший себя «геростратовой славой», навсегда остался в истории, десятки и сотни людей, свершавшие благородные поступки, растаяли в безвестности… Вот так впервые, в те далекие дни далласской трагедии я задумался о человеке по имени Герострат <…>. Историки и летописцы старательно обходили личность злодея <…>. Какой-то подсознательный протест совести: ты мечтал о славе? Не получится! Вычеркнем! Сотрём! Заставим забыть! В знак солидарности я прекратил работу над пьесой. Я — не штрейкбрехер, думал я. Зачем через две с лишним тысячи лет выполнять волю мерзавца и упоминать его имя? <…> Каждый день через толщу веков Герострат пытался напомнить о себе… Угонялись самолеты! Стреляли в депутатов, сенаторов, священников! И каждый раз убийца не только не стремился прятаться во мраке безвестности, а наоборот — глядел на меня с экрана телевизора или с газетного снимка, стоило где-то взорваться подложенной «неизвестным» бомбе, как сразу несколько экстремистских организаций звонили по телефону в редакции газет с требованием записать это преступление на их счёт… Зло сделалось привлекательней добра, разрушение и уничтожение делалось вдохновенно, о нём говорилось как о творческом процессе… И помимо своей воли я вновь и вновь мысленно стал возвращаться к зловещей фигуре маленького торговца из города Эфеса. Зачем себя обманывать, думал я. Забвения нет, есть смирение. Есть привыкание к злу и насилию. Простите меня, историки и летописцы. Я — не штрейкбрехер, но я и не пособник бессмыслице. Нельзя не обращать внимания на болезнь, разрушающую организм. (Я <…> несколько лет работал врачом и прекрасно понимаю, что растущая опухоль убьёт жизнь вне зависимости от того, думает о ней пациент или делает вид, что он здоров и прекрасно себя чувствует.) <…> Я писал не историческую вещь, ибо историей должны заниматься историки, а писатель всегда занимается современностью, даже если пишет про Адама и Еву. <…> Герострат добился того, чего хотел, — о нём помнят. Но в этой победе таится его поражение и его гибель. Забыть о нём — значит простить ему всё. Помнить о нём — значит не смириться с ним, не простить ему ничего и никогда…

— «Забыть — значит простить! или Почему была написана пьеса „…Забыть Герострата!“», 15 января 1979

В 1970-м я написал первую свою историческую пьесу-притчу «Забыть Герострата!». …Древний греческий город Эфес, сожжённый храм и беспородный хам, рвущийся к власти… Мне казалось, это более чем злободневно и думающие зрители меня поймут. Пьеса имела успех. Люди все поняли. Цензоры ломали голову, находя понятное для себя объяснение прочитанного… Работник Министерства культуры с выразительной фамилией Калдобин задал мне уникальный по идиотизму вопрос. — Григорий Израилевич, — сказал он мне, — вы же русский писатель? Так?! Зачем же вы тогда про греков пишете, а? Я не нашёлся, что сказать в ответ. Да и как можно было объяснить этому чиновнику, что, кроме его учреждения, существует иное пространство, имя которому — Вселенная и кроме его календарика с красными датами, существует иное время, имя которому — Вечность. И если жить по такому летосчислению, то получается, что нет «вчера» или «завтра», а все люди — современники.

— «Мои автобиографии», 1999