Животные — большее, чем машины

«Животные — большее, чем машины» (фр. Les Animaux plus que Machines) — сочинение Жюльена Ламетри, изданное анонимно в 1750 году в ответ на книгу врача Б. Л. Траллеса 1749 года, который христиански критиковал «Человека-машину» Ламетри. Это одно из ироничных автокритических произведений, на деле способствовавших успеху «Человека-машины». С конца XVIII века сочинение впервые переиздано лишь в 1976 году на русском языке.

Цитаты

	Те, кто хотел бы, чтобы животные совсем не имели души, опасаясь, что в противном случае человек неизбежно попадёт в разряд животных и окажется лишь первым среди равных, напрасно стараются изо всех сил, нагромождают аргумент на аргумент: стрелы, выпущенные этими смельчаками, попадают в них же самих и совсем не достигают той возвышенной субстанции, о которой идёт речь.
	Ceux qui veulent que les animaux n’aient point d’ame, de peur que l’homme ne puisse se dispenser de se mettre dans leur classe, & de n’être que le premier entre égaux, ont beau entasser forces sur forces, augumens sur argumens, les traits que lancent ces téméraires retombent sur eux, Se n’atteignent point cette sublime substance.

Люди говорят, но они должны понимать, что не всегда говорили. Пока они проходили курс обучения у природы, их первым языком были неартикулируемые звуки, такие же, как у животных. Язык машины, предшествуя искусству и слову, принадлежит только ей одной. Но и самый немой язык может заставить услышать себя, используя огромное количество жестов и знаков. Какая простодушная и наивная выразительность, какая энергия, поражающая всех и всем понятная, звенят в воздухе вместе с произвольными звуками, ничего не выражающими для чужака, который их слышит! Нужно ли говорить, чтобы казаться существом чувствующим и размышляющим? Говорит тот, кто способен выразить чувство. Это — первое доказательство наличия души у животных.

Мы не осмеливаемся считать <глазное яблоко> местопребыванием души, что было бы слишком ново; но, может быть, она не погнушалась завершить это замечательное творение. Во всяком случае возможно, что она, наподобие саламандры, как бы превратившейся в сильфа, охотно покидала огонь мозга, чтобы время от времени выйти подышать свежим воздухом глаза, в котором она если и не все очистила, подобно второму Сократу, то по крайней мере оставила, уходя, неизгладимые следы своей божественности.

Толчок отступающих жидких или твёрдых тел, сотрясение которых обязательно вызывает сотрясение в душе, находящейся, если можно так выразиться, на конце палки, где, как известно, движение, передаваемое от волокна к волокну, чувствуется особенно сильно.

Идеи разумные, духовные, несомненно, так же тесно связаны с идеями чувственными, как эти последние — с материальными. Повсюду мы наблюдаем ту же самую цепочку и ту же зависимость. Мозг получает новое впечатление? В душе появляется новая идея. Душа испытывает на себе воздействие новой идеи? Результат этого не только соответствующие движения и ощущения тела: если эта идея глубоко затронула душу, сюда вмешивается внимание; именно оно изучает и рассматривает со всех сторон воздействие новой идеи на душу. <…> Так, например, душе остаётся лишь как бы замкнуться в самой себе для того, чтобы развивать и увеличивать самые блестящие свои способности и показать свой талант, силу, проницательность; она подобна лучу, который совсем не отражается, если не становится более активным, или, если хотите, её можно сравнить с драпировкой, которую украшает складка, удачно найденная художником.

… приятно созерцать замечательную согласованность тела и души при взаимном порождении ими их вкусов и идей; предлагаю вашему вниманию оригинальную притчу — не знаю уж какого автора-шутника, разыгравшего перед нами маленький философский спектакль. Мозг спрашивает, душа отвечает: М. Каким кажется Вам сахар? Д. Сладким, как и Вам. М. А лимонный сок? Д. Кислым. <…> Д. Глупые вопросы! Мне всё кажется таким же, как и Вам, повторяю, всегда таким же, как и Вам. Знайте же, с тех пор как я утратила врождённые идеи и те замечательные привилегии, коими меня так щедро наградили Декарт и Шталь, я всё получаю только от Вас, а Вы от меня; мною руководят только Ваши желания, а Вами управляют мои. Итак, никаких споров, полное молчание: мы созданы для того, чтобы всегда быть в согласии. Только предрассудки способны привести к разладу там, где естественны снисходительность и одинаковые склонности.

Если вы хотите иметь правильное представление о воле, вообразите её себе, устремляя своё сознание с высоты своей мозговой желёзки или ещё откуда-нибудь, <…> подобно тому как Юпитер низвергает молнию с высоты облаков.

Душа, которую сладострастие, казалось бы, совсем поглотило, уступает ему и исчезает лишь на время; она как бы скрывается лишь для того, чтобы вновь появиться в большем или меньшем блеске в зависимости от того, насколько сдержанно мы предавались любви. То же самое можно наблюдать при апоплексии, когда душа, как бы поражённая ударом грома, то возрождается во всём своём великолепии, подобно солнцу, поднимающемуся над горизонтом, то появляется, лишённая памяти и проницательности, часто слабоумная. Чем же в таком случае она отличается от слабого зяблика, подумавшего было, что его раздавили в его клетке, или протиснувшегося в узкий проход и оставившего там самые красивые свои перья?

Кто может сосчитать бесчисленное множество промежуточных душ, которые находятся где-то посредине между душами самых простейших растений и душой гениального человека, сверкающей на противоположном конце. Будем считать, что такое удивительное разнообразие душ соответствует разнообразию тел, и я не думаю, что мы рискуем сильно ошибиться. Если мы встречаемся с глупостью в роде человеческом и с сообразительностью животных, если в растительном царстве зерна хороших растений всегда перемешаны с плевелом, то и царство минералов не менее пестро, не менее смешанно, чем два других. Как нет двух одинаковых листочков на дереве и двух одинаковых песчинок и каждое тело имеет, так сказать, свой облик, так нет и минерала, который не имел бы своего облика и не отличался бы хоть чем-нибудь от другого минерала, весьма сходного с ним. Во Вселенной нет ничего абсолютно чистого, ничто не свободно от примесей — ни огонь, ни воздух, ни вода, ни земля; как же может не быть множества примесей, грязи и отбросов в самых ценных металлах? А что вы скажете о той силе, благодаря которой некоторые ископаемые как бы ищут друг друга и притягиваются друг к другу для того, чтобы, объединившись с себе подобными, образовать самую однородную массу, какую только возможно? В то же время другие ископаемые как бы взаимно отталкиваются и, по-видимому, друг друга не выносят. Смейтесь сколько угодно над такими оккультными свойствами ископаемых, как симпатия и антипатия, — они здесь чётко обозначены: сходные и разнородные начала порождают их на каждом шагу. И наконец, разве не встречаются минералы-паразиты? Разве не убедительна подобная аналогия? Эта разновидность нередко встречается и среди нас. Можно ли после всего сказанного не даровать душу, хотя бы второсортную, телам, которые растут и уменьшаются, следуя тем же физическим законам, что и тела животного и растительного царств? Итак, всё во Вселенной имеет душу. <…> Но каким муравейником было бы каждое одушёвленное тело, если бы оно состояло из такого количества крошечных животных, которое необходимо, чтобы образовалась цепь, идущая от кончиков пальцев до самой души, которую последовательное движение вспять этих животных уведомляло бы обо всём происходящем вокруг. Может быть, те, кто никак не хочет верить доказательствам того, что ощущения производятся через посредство нервов, предпочтут эту последнюю гипотезу? Но мне возразят, что, насколько можно судить, камни, скалы, металлы и т.п. ничего не чувствуют, а значит, они ничего не ощущают. Прекрасный вывод! При полной апоплексии, когда мозг и все нервы сожжены и растерзаны и так же нечувствительны, как алмаз или кремень, душа ещё присутствует в теле; эта «прекрасная птичка» улетает лишь после смерти. И разве случайно простейшие тела постоянно пребывают в состоянии, абсолютно сходном с состоянием апоплектика? Монадам свойственно скрытое восприятие, о чём природа поведала по секрету последователям Лейбница.

Перевод

Э. А. Гроссман, 1976