Марина и Сергей Дяченко

	Марина и Сергей Дяченко
	Статья в Википедии
	Медиафайлы на Викискладе

Мари́на и Серге́й Дяче́нко (укр. Марина та Сергій Дяченки) — супруги Марина Юрьевна Дяченко-Ширшова (р. в 1968) и Сергей Сергеевич Дяченко (р. в 1945), украинские писатели, сценаристы, пишущие в соавторстве на русском и украинском языках, в жанрах научной фантастики, фэнтези, сказки.

Цитаты

— Реально все, что человек способен вообразить, — сказал Аира. — Представляешь себе такой мир?
— Вполне. Человека моментально пожрут чудовища, которых он придумает, и дальше некому будет воображать.

Весенний ветер в сравнении с женщиной — да он педант, он прямо образец последовательности… Флюгер на крыше в сравнении с женщиной-зануда.

Нет ничего хуже — привязаться, перегореть, а потом привязаться опять. Это мучительно. Это — почти наверняка смертельно

…если не решиться посмотреть судьбе в глаза, она обязательно догонит и пнет в спину.

Жить — значит быть уязвимым. Любить — значит бояться. А кто не боится — тот спокоен, как удав, и не может любить.

Бывают слова — полова, мусор, и они превращаются в ничто, едва прозвучав. Другие отбрасывают тени, уродливые и жалкие, а иногда прекрасные и могучие, способные спасти погибающего. Но только некоторые из этих слов становятся людьми и тоже говорят слова. И у каждого в мире есть шанс встретить того, кого он сам когда-то произнес вслух…

— Куратор Мавин приготовил отчет, патрон. И по первому же вашему требованию…
— Я по ночам не требую соблюдения субординации, — уронил Клавдий глухо. — Не утомляй меня, Федора, я и без того малость устал… Как дети?
— Дети… хорошо, — медленно ответила Федора. — Все… хорошо.
Женщина перевела дыхание. Потупилась.
— Знаешь… Мне было бы проще, если бы мы остались в рамках субординации.
— Мы можем вернуться в эти рамки, — сказал он примирительно.
Федора отвернулась:
— Поздно… Теперь это меня оскорбит.

— Они все слова, — сказал Костя за Сашкиной спиной. — Все люди были кем-то когда-то произнесены вслух. И продолжают говорить слова, понятия не имея об их истинном значении.

С учетом нелюбви к «понаехали тут» и поголовного умения попадать суслику в глаз, ополчение было реальной силой

— Как это типично, — кивнул он, щелкая зажигалкой. — Весь мир — чайник, а люди в нем — уроды, луна — собутыльник, больше ничего не надо и пошли вы все к чертям собачьим, а что я при этом кушаю и так сладко на двоих с луной выпиваю, — это, извините, этнографическая пищевая загадка… Ладно.

– Что будет?
– Да что обычно. То же и будет.
– Мы все привязаны. Мы все сидим у экранов.
– Так и раньше сидели.
– Не так. Раньше была и… нормальная жизнь. А теперь – только та, что за монитором.
– Иногда она лучше так называемой нормальной. Ярче. И больше похожа на настоящую.

Любовь предполагает немножко глупости. Наивности. Доверия… Тот, кто начинает…докапываться до сути, не умеет любить.

-Мамочка… У меня все тоже хорошо, я учусь нормально, кормят хорошо…
Перекатывались, как пустые горошины, ничего не значащие слова — туда-сюда по проводам. Хорошо. Хорошо. Шорох, шов, капюшон; Сашка была собеседницами на разных концах провода. Она говорила сама с собой и, как это часто бывает, сама себе не верила.
-Мама!!!
Крик прокатился по телефонному кабелю — под замершими речушками. Под заснеженными полями. Отозвался в пластмассовой трубке:
-Санечка? Что с тобой?
Вот они, слова истинной Речи. Эйдосы, смыслы. Надо изъявить: «Ты ни в чем не виновата, сбрось с себя груз, живи и будь счастлива»…
Но если сказать это по-человечески, вслух — получится ужасно. Получится вздор и вранье. И ничего не изменится — будет только хуже.
-Мамочка… Поцелуй за меня малого, все хорошо…
-Ага. Пока, Сашхен, до свидания…
Короткие гудки.

В лесополосе пахло осенью. До наступления вечности оставалось не более получаса.

Поездка сквозь снег похожа на полет сквозь звезды.

— Можешь, — устало возразил Разбиватель. — Ты всё можешь… Но «не могу» — удобнее. Да?

Противоречивость какого-либо утверждения почти наверняка означает, что оно верно.

Во время ночных полетов Стерх не столько учил ее, сколько — она понимала — позволял реализоваться. Надзирал и одергивал — очень тактично; она сорвалась только один раз — поднявшись особенно высоко над Торпой и своими глазами увидев, что город представляет собой фразу, длинное сложноподчиненное предложение, и запятую легко можно переставить.

Но время от времени – два или три раза в неделю – звезды над Торпой на секунду закрывала огромная тень, и темная фигура усаживалась на крыше напротив. Это бывало на границе вечера и ночи, когда небо на западе еще светлело, но на улицах уже стояла плотная темнота.
Тогда Сашка, задыхаясь от радости, прыгала с подоконника на улицу и разворачивала крылья – иногда над самой мостовой.

– Сначала я думал, что вы просто зубрилка, – пробормотал Портнов. – Потом я заподозрил, что вы талантливы… Потом я догадался, что вы глагол. Это было, когда вы заговорили. Когда я велел вам молчать, а вы нашли нужное слово очень быстро, чуть ли не за несколько дней… Помните?
Сашка кивнула.
– Потом все повисло на волоске, казалось, я ошибся… И Николай Валерьевич ошибся тоже… И вы переродились скачком. Стало ясно, что вы глагол, и возникло сильнейшее подозрение, – Портнов подался вперед, не сводя с Сашки глаз, – что вы глагол в повелительном наклонении. Вы повеление, Саша.

– Простите, какой это вагон?!
Маленький красноглазый человечек, куривший в тамбуре, отшатнулся и чуть не упал. Снаружи, из приоткрытого окна на него смотрела, свесившись вниз головой, девушка.
– Какой это…
– Сгинь! – закричал мужичок, и Сашка поняла, что он много пил вчера. А может быть, и позавчера тоже.

Она надела перчатки, чтобы скрыть свои руки. Она надела самые черные колготки и самые плотные джинсы. Два свитера один на другой. Теперь она видела мир только кожей лица, и картинка получалась привычной, хотя и неполной.
Ее темные очки не были достаточно темными, чтобы скрыть белые слепые глаза. Тогда она нарисовала глаза фломастером на веках. Трудно и неудобно было ходить с закрытыми глазами, но ничего лучшего она не могла придумать.

— Понимаешь, Егорка, собственный опыт, он… средство индивидуального пользования. Когда что-то понимаешь, знаешь наверняка, но не можешь объяснить другому человеку, у которого просто нет такого опыта. Очень неприятное чувство. Воображаю, как мучилась эта самая Кассандра.

Время — самое страшное, что есть на свете. Мы так привыкли к нему… Нас пугает война, голод, моровая язва… тогда как время — хуже войны и мора, мы ничего не можем с ним сделать. Ни заключить мир. Ни найти лекарство. Ни повернуть вспять. Время — полная тьма, и если кто-то потерял в нем что-то — воспоминание… счастливый день… или человека… уже никогда не вернет его.

Потребовались годы, чтобы осознать легенду не взвесишь в руке, а некоторые вопросы не имеют ответов, их некому задавать, кроме себя самого…

Идея, которая находится в конфликте - это сумасшествие. Люди выдумывают болезни и умирают от них. Дети, которых нет, оставляют на земле следы ботинок. Девушка придумывает себе друга, любит его, рожает ребенка.
- Как девушка может родить ребенка от воображаемого мужчины?!
- Для нее он реален. Яйцеклетка оплодотворяется. Делится. Вот тебе и сын.

Это была ее любимая игра — В-ТО-ЧТО-Я-УХОЖУ-НАВСЕГДА. Юта играла в нее когда на душе становилось совсем уж скверно.

… Так какой у тебя индекс ответственности?
— Один к пяти миллиардам, — признался Крокодил.
Аира недоверчиво поднял брови:
— Ты что же, анкету ногой заполнял?
— Как умел, так и заполнил.
— Ну ты и мигрант, — Аира покачал головой. — Права получил, а обязанностями подтерся?

- Вот видите, ваша дыра в мироздании затянулась… Разве нет? Не затянулась?
- Она стала шире. Но я привык.

Я боюсь людей, которые сперва кажутся живыми, а потом оказывается, что они не просто мертвецы — они уже сгнили.

Ведь ты не хочешь бессмертия<…>? Вообрази: ты стал бы классиком, мирового уровня писателем, а это значит — столетия и столетия подряд терпеть мерзких птиц, гадящих тебе на макушку…

Паша сделан не из «линеек и батареек», как положено мальчишке, а из чатов, понтов и информационных пакетов неясного происхождения.

Нет ничего темнее ноябрьской ночи. Нет ничего длиннее извилистого пути от подъезда до автобусной остановки, лысого пути, кое-как прикрытого паричком фальшивого разговора.

Он был её мужчина, а она — его женщина. Не осталось ни девчонок, ни девок, ни чикс, ни парней, ни пацанов — все ненужные слова-ярлычки смылись, будто с доски мокрой тряпкой. И счастливое безвременье длилось очень долго. Наверное, минут тридцать.

Послушай… Если ты поймал муравья и муравей просит тебя — человеческим голосом — просто отпустить его. Просто. Не давить между пальцами. Может быть, всё-таки можно отпустить? Чтобы было потом приятно вспомнить? Это ведь высшее проявление власти над живым существом — отпустить его…

Счастье — то, что чувствует любой человек, совпавший со своим предназначением.

Мы все — пленники ритма, хозяева ритма. Утро — ночь. Сон — явь. Вдох — выдох. Наше сердце — ударная установка. Наш мозг подчинен ритму и производит ритм

Любопытство — первейшее человеческое свойство, очень опасное. Очень полезное. Индикатор нормы.

Но однажды Смогу я спрыгнуть, Быть может, в пропасть, А может, в небо Смогу..

Оказывается, можно не только говорить сквозь зубы — некоторые ухитряются сквозь зубы думать…

— Мистическое ощущение… — Она запнулась. — Философское обобщение, художественный образ: всё на земле взаимосвязано, всё едино, и жизнь продолжается, пока замкнута цепь. Это красиво и логично: человек связан с муравьём, муравей — с солнцем, сонце — с водой, вода — с озарением в душе, с самой неожиданной мыслью… Это чистой воды поэзия — Система.

Каждый человек — слово, просто слово. А другие — знаки препинания.

Для чего мы, если задуматься, живем? Для того, чтобы все таланты, отпущенные нам природой, развивались нам на радость и на радость людям…

	Рисую на кафельном полу круг. — Значит, так. Я — внутри. А вы — снаружи. Я не боюсь вас. Мне на вас наплевать. Я здесь. Вы там. Я независима, я ни от кого не завишу. Я здесь, вы — там, мне на вас начхать!
	— «Две»

	Ничего личного: его не хотели убить. Просто так вышло.
	— «Мир наизнанку»

	— Там жизнь, — сказала Дана, — там небо. Жёлтое-жёлтое небо и синее солнце.
	— «Вне»

	Нет, если водить веслом по воде — можно удержать лодку, готовую перевернуться. На воду можно опираться — если сильно и размеренно грести. Но если ты тонешь — рука пройдёт сквозь воду.
	— «История доступа»

…людям отведено столько лет жизни, сколько нужно для исполнения жизненной задачи(…) Дольше всех живут мастера-ремесленники. Для них возраст — инструмент, они должны накопить умения и передать их. Умения, а не знания. Чуть меньше живут учёные и колдуны — они учителя, они должны засадить молодежь за книги и потом спросить урок. Женщины живут дольше мужчин — рожают, нянчат, потом передают опыт, как нянчить и рожать. Мужчины живут, пока есть силы работать. А короли умирают в тот момент, когда наследник входит в возраст.

— «История доступа»

Возьми два множества, множество женщин и множество дурочек. Множество женщин, безусловно, включает в себя все множество дур, но остается крохотная прослойка, тоненькая полоса на графике, отображающая подмножество женщин, не являющихся дурами.

— «История доступа»