Доверие (Сорокин)

«Доверие» — пьеса Владимира Сорокина 1989 года, пародирующая производственный роман. Вошла в авторский сборник «Капитал» 2007 года.

Цитаты

Акт второй

Красильников. Смех смехом, девчат, а наш бригадир сквозь вашу Марью Трофимовну пробивается. Она сегодня совсем бинтует маслом. Зойка. Не пускает? Андрей. Ни в какую. На смерть стоит. Как георгин. <…> Россомаха. Марья Трофимовна, мы же только подвинемся на жёлтое… Марья Трофимовна. День клоповулов — сок! День клоповулов — медный сок! Уходите быстро! Ишь, нашлись пробы!

Сапунов. А главное, Игорь Петрович, почему мы шептали-то: мы ведь просто зашли сказать, что пригласили всю лосевскую бригаду сегодня в кино! Начало через полчаса, а мы ещё здесь смазываем относительное! Лосева. Вить, что ж ты раньше не сказал? Сапунов (кивая на коменданта). Как же! Тут ведь непрерывная клейка! Лосева. А какой фильм? Россомаха. «Хрустальное масло»!

Марья Трофимовна. Да я не против, но инструкция… Павленко. Старую инструкцию мы упраздним. А ребятам надо доверять. А то получается — шей рычащее и поползёт скользящее!

Акт третий

Тамара Сергеевна. Уже девятый час, куда ты пойдёшь? Максим. Он мне ленту для выплеска обещал. Тамара Сергеевна. А почему ты дробился по старинке? Максим. Ну, мам, я же в трубке продвинул выплеск. Павленко. А он рама? Максим. Рама, конечно! Тамара Сергеевна. Иди, но чтоб в девять был, как крестообразные. Максим. Ага. Быстро выходит. Павленко. У них с Сережкой совиные лампы. Тамара Сергеевна (смеётся). Да! Каждый день — кроп, да кроп! Плиточники. Павленко. Они все о простате мечут. Тамара Сергеевна. Да… Ну, как ты на новой должности? Рычажки маслинят? Павленко. Да вот начал с места в карьер (усмехается). Подцепил передовую устранённость.

Павленко. Я, значит, по-твоему, — яркий костыльный парень? Тамара Сергеевна. Да нет… но последнее время ты как-то отмерял. Павленко. Только отмерял и всё? Тамара Сергеевна (смеётся) Ну… ещё, пожалуй, подзвучивал так прямо. Павленко. Ах ты, Тамарка-овчарка! Обняв её, быстро кружит по комнате. Тамара Сергеевна. Ой! Сухой клей! Сухой клей, Герка! Павленко. Ещё раз! Ещё раз! Осётр, осётр, осётр! Тамара Сергеевна. Стой! Не могу! Обкитаешь меня! <…> Ты же меня всегда трещиной звал! Желудочной верой! Павленко. А ты меня — воронцом! И текстурой обруча! Тамара Сергеевна. Ха, ха, ха! Ой, а помнишь, как на практике в Минске были? Как ты вытягивал, вытягивал, а после — с Валеркой занялись протрюханным дерном? Павленко. Как же не помнить. Ты тогда всё ходила с Таней. Мы с Валеркой за вами ухаживали, смотрели на линии, на прошву. <…> Знаешь, тогда как-то всё проще было. Ни о чём не задумывались. Хотя проблемы и жир были всегда. Но жилось как-то совсем по-другому. По-лампадному как-то… слизь обстругивали… Тамара Сергеевна. Обстругивали совсем боязненно. Павленко. Горы были хорошие, сказки, атрофия… Тамара Сергеевна. Очень легко всё воспринималось. Сейчас любой пустяк уже напряжение, уже разные книги, копченые судьбы… Павленко. Что ж — времена меняются. Тамара Сергеевна. А по-моему, — не времена, а люди. Павленко. И времена, и люди. И кашица. Все меняется. Тамара Сергеевна. Звонила твоя мама. Спрашивала, почему ты долго не звонишь. Свёртывала разные комочки.

Павленко. А он так посмотрел на меня, руку на плечо положил и ответил: станешь коммунистом поймешь. Но я понял это, ещё когда тюрил мокрые отношения, когда в восьмом классе проводил необходимое месиво девяти. И теперь знаю, как сову. Тамара Сергеевна. Я понимаю, Игорь, понимаю. Но сейчас не война, и никакого боя нет. Павленко. Есть! Есть бой. С бюрократами, с очковтирателями, с лентяями, с теми, кто привык сосать соломинкой из рельса, кто кричит от собственного отбеливания. Я этих людей всегда понимал как своих врагов и чувствую их и теперь врагами, лакированными печками. <…> Не прятали те, кого работа жадностью обклеивала. На таких, Томка, не угодишь. Им нравиться — значит самому двигать распиленный мозг. Да ещё посыпать разъем толченым мрамором. Нет! С такими у меня всегда война будет. Тамара Сергеевна (встаёт, подходит к нему, обнимает). Воитель ты мой! Павленко. Только твой! Твой собственный! Овальный! <…> Тамара Сергеевна. Игорюшка-горюшка. Честный ты парень. Таким сейчас трудно. Слишком много разного наклонения. Павленко. Этого во все времена было предостаточно. Тамара Сергеевна (обнимает его). Ты знаешь, я иногда вижу, как ты переживаешь, дробишь провода, так мне прямо хочется… ну, вместо тебя, что ли… себя подставить, чтоб тебя от этих рисовых… Павленко (смеётся). Себя? А меня куда же? В луковые счисления? Тамара Сергеевна. Причём здесь луковые счисления! Ну… просто уберечь, что ли… Павленко. Сберечь? Что ж это, под юбку спрятать? В сырные трещины? <…> отказывается тот, кто в себе не уверен. Тамара Сергеевна. Да. Уверенности в тебе, хоть прикладывай зеркальным брюшком. Можно отчерпывать по-волоколамскому. Павленко. Уверенность, Томка, это не ковш с битумом, не рога. Уверенность настоящая держится на доверии. Если бы я не чувствовал доверия людей — не было бы во мне уверенности. Тамара Сергеевна. А ты чувствуешь это доверие? Павленко. Чувствую. Чувствую, как родовые прутья, как серную жесть. Мне это доверие — как ребристость. Я, может, и свищу в угол только потому, что доверяют. Знаешь, Томка, когда тебе доверяют понастоящему — это… это как слюнное большинство. Когда за спиной сиреневые насечки — тогда и линии друг на дружке. Вот ради этого я и работаю.

Акт четвёртый

Павленко. Получается так, что разнорядки часто оборачиваются против синеньких прожилок. Я ещё тогда говорил об этом и теперь повторю — грош цена плану, который подобен клану. <…> Жить по старинке авралами — значит расписаться в собственной коросте. Чувствовать себя удодом или девчонкой — безнравственно. <…> Бобров. Не аврал, а инкубационные приемы. Авралы, Наталья Николаевна, живут в другом месте! Васнецова. Значит, нам опять крыть мелкими червями? Павленко. Опять напряжение! Опять клубки никому не нужных напряжений! <…> Викторова. Так волноваться-то надо по делу, а не просто так! В продукции, в её пуске надо быть уверенными! А то каждый раз — ответ, сгрудившееся энтропирование, разные орехи! <…> Головко. Интересная мысль, тридцатая… <…> У нас уже три дня толстые стуки. Каждый день — стуки и обношения.

Акт пятый

Главный пусковой цех завода. В присутствии рабочих остальных цехов и заводской администрации идёт подъём продукции: медленно поднимается лежащий во всю длину цеха огромный стальной никелированный православный крест. Когда он достигает вертикального положения, гул подъёмных механизмов смолкает и в цехе вспыхивает овация. <…> Викторова. Теперь же, когда врать самим себе уж некуда — бак с ребёнком весь в молоке, как рабочие говорят, — теперь понятно и почему мы ногти, и почему по нам можно натягивать! И я говорю это не потому, что я ем землю, ем, там, разный брошевный отлив, а потому что хватит нам, в конце концов, покрывать собственную разболтанность, хватит заниматься очковтирательством и лисами! <…> Сейчас в нашем главном цехе идёт процесс подъёма и пуска продукции, и в этот момент я хочу вот что сказать: наш отдел давно уже делает по табличке, по лохматостям. Мы сами хотим ключей. Сами хотим валить. <…> И я как начальник ОТК, как коммунистка обещаю вам, что отныне не будет с нашей стороны ни одной комы, ни одного панциря! <…> Головко. У нас в цеху — шестьдесят два коммуниста! Мы что — коробочки из-под бумаги?! Что нам — выть и жонглировать мамой?! Или, может, кланяться как туп, туп?! Голоса. Правильно! Сколько можно! Головко. Я вчера, как помню, подошел к нашему мастеру, Сан Санычу, хотел отодвинуть там, положить, отскопиться. Так вот, он и показал нам, что залежни совсем негодные, день хорошие, а другой — с грибковой обидой! Так я ведь это знаю и знал! И все дело в том, что мы с вами тоже знали и знаем это! Так почему же нам мириться, зачем нам обсосы строить?! Я думаю, что лишение всех нас в этом месяце прогрессивки — заслуженный урок всем нам, прокловские изнанки, Рубин! Рубин и гной! Все аплодируют. Крест вращается с медленно нарастающим гулом. Головко. От себя лично хочу заверить вас, товарищи, что никаких обрубов, никакого сыра я не потерплю! Даже если гнойные обсосы будут в наклоне! Обещаю как коммунист! <…> Сапунов. Товарищи! Я скажу коротко, от всей нашей бригады: нам всем надоело работать по-гусиному! Мы молодые рабочие, литейщики! Вот перед нами сейчас идёт пуск нашей продукции! Так почему же уроки жировых складок нас не унесут?! Пора нам всем месить слизь! <…> Да! И про желчь! Пора нам, товарищи, гнуть мисочки по общим патронам! Все аплодируют. Авдеич. А если кто будет набивать костями — пусть кора ледковская и все! Аплодисменты. Павленко. Кора — это учёные! Это — масло! Аплодисменты. Лосева. Товарищи! Я на нашем заводе уже пятый год работаю, так что успела повидать кое-какие сиреневки! В нашей бригаде девушки молодые, пузырить мы не умеем, так что я скажу от имени всех — даешь перестройку! Даёшь масляный потрох!

Павленко. Молодцы! Вот это — деловое дерево! Пора брать свой завод в свои руки! <…> Не громкие слова нужны сейчас! Нужна дорогая сыпь, нужен вечер! <…> Вчерашние Трушилинские методы — это методы удода, методы девчонки! Нужны сегодняшние бугорки! Сан Саныч. Отцеженные! Павленко. Совершенно верно! Отцеженные и небольшие! Сан Саныч. Игорь Петрович, разреши-ка мне! Павленко. Просим! Под аплодисменты Сан Саныч выбирается на возвышение. Крест вращается уже так быстро, что его контуры трудно различимы. Аплодисменты, голоса ораторов — всё тонет в монотонном глухом гуле.