Дневник путешествия в Россию в 1867 году

Льюис Кэрролл во время путешествия в Россию в июле — сентябре 1867 года вёл «Русский дневник» (англ. The Russian Journal), впервые изданный в 1928-м тиражом 66 экземпляров, полностью — в 1999-м.

Цитаты

Из Бландэна, на бельгийской границе, <…> — в Брюссель <…>. Основная особенность ландшафта, на которую я обратил внимание: деревья здесь посажены длинными ровными рядами, и так как все они клонятся в одну сторону, чудится, что это разбросанные по равнине длинные ряды измученных солдат; некоторые выстроились в каре, другие стоят по стойке «смирно», но большинство бредет безнадежно вперёд, сгибаясь, словно под тяжестью невидимых глазу вещевых мешков. — 13 июля

Художественное великолепие, щедро разбросанное по Потсдаму, поражает; на крышах некоторых дворцов возвышается прямо-таки лес статуй; в парке тоже великое множество статуй, установленных на пьедесталах. Вообще говоря, архитектура Берлина, на мой взгляд, основана на двух принципах. Если на крыше дома найдётся удобное местечко, туда необходимо поставить фигуру человека. Лучше всего, если он будет стоять на одной ноге. Если местечко найдётся на земле, то на нем следует расставить по кругу бюсты на пьедесталах так, чтобы лицом они были обращены внутрь и как бы совещались о чём-то между собой, или воздвигнуть гигантскую фигуру человека, убивающего, намеревающегося убить или убившего (предпочтение отдаётся настоящему времени) какое-нибудь живое существо. Чем больше шипов у этого существа, тем лучше. Наиболее подходящим считается дракон, но если изобразить его художнику не под силу, то можно ограничиться львом или свиньёй. Принцип звероубийства выдержан повсеместно с неуклонной монотонностью, что превращает некоторые кварталы Берлина в подобие окаменевших боен. — 20 июля

фрагменты: a colossal figure of a man killing, about to kill or having killed . . . a beast. [Parts of the city look like] a fossil slaughter house.

Лучше всего в Кёнигсберге должны продаваться 2 вещи, которые видишь едва ли не во всех лавках: перчатки и шутихи. Тем не менее я видел немало господ, которые шли по улице без перчаток; возможно, они имеют обыкновение надевать их только в тех случаях, когда пускают шутихи. — 25 июля

Чрезвычайная ширина улиц (даже второстепенные шире любой в Лондоне), крошечные дрожки, шмыгающие вокруг, явно не заботясь о безопасности прохожих (вскоре мы поняли, что тут надо смотреть в оба, ибо извозчики и не думают кричать, как бы близко они ни оказались), огромные пёстрые вывески над лавками, гигантские церкви с усыпанными золотыми звёздами синими куполами, и диковинный говор местного люда — всё приводило нас в изумление во время нашей первой прогулки по Санкт-Петербургу. — 27 июля

Возле Адмиралтейства стоит прекрасная конная статуя Петра Великого. <…> Конь взвился на дыбы, а вокруг его задних ног обвилась змея, которую, насколько я мог рассмотреть, он попирает. Если бы этот памятник стоял в Берлине, Пётр, несомненно, был бы занят непосредственным убийством сего монстра, но тут он на него даже не глядит: очевидно, «убийственный» принцип здесь не признаётся. Мы видели двух колоссальных каменных львов, до того миролюбивых, что оба, словно котята, катят перед собой огромные шары. — 28 июля

Разнообразием красот и совершенством в сочетании природы и искусства, парки Петергофа, по-моему, превосходят Сан-Суси. В каждом уголке, в конце дорожки или аллеи, которые можно бы украсить скульптурой, мы неизменно находили бронзовые или беломраморные статуи;.. — 1 августа

В Москве <…> мостовые изрезаны ухабами, словно вспаханное поле, а извозчики требуют, чтобы им надбавили 30 процентов, «потому как сегодня Императрица — именинница». — 3 августа

Нижний Новгород <…>. Вечером я отправился <…> в здешний театр; более простого здания я не видывал: единственным украшением внутри были побеленные стены. <…> Больше всего мне понравилась первая пьеса, бурлеск «Аладдин и волшебная лампа» — играли превосходно, <…> я никогда не видел актёров, которые бы так внимательно следили за действием и своими партнёрами и так мало смотрели в зал. Лучше всех был актёр, по имени «Ленский», игравший «Аладдина», и одна из актрис в другой пьесе по имени «Соронина». — 6 августа (проницательно отмечены 20-летний Ленский и Анна Петровна Сорокина, которая позже вышла за него замуж)

Приятно было наблюдать, как по мере приближения к Пруссии земли становились всё более обитаемыми и возделанными — грубого и сурового русского солдата сменил более мягкий и сообразительный пруссак — даже крестьяне, казалось, менялись к лучшему, в них чувствовалось больше индивидуальности и независимости; русский крестьянин с его мягким, тонким, часто благородным лицом всегда, как мне кажется, более походит на покорное животное, привыкшее молча сносить жестокость и несправедливость, чем на человека, способного и готового себя защитить. — 29 августа

Перевод

Нина Демурова, 2013 («Дневник путешествия в Россию в 1867 году»)

О дневнике

… преподобный Чарльз Лутвидж Доджсон носил звание священника, которым гордился и дорожил. Полагают в связи с этим, что его путешествие было направлено английским духовенством с почти закрытой целью, преследовавшей решение каких-то внутрицерковных вопросов между англиканизмом и православием. Действительно, осмотру церквей и беседам с влиятельными русскими священниками, содержание которых в дневниках писателя не раскрыто, Льюис Кэрролл уделял, путешествуя по России, наибольшее внимание: буквально как образцовый миссионер или паломник, он кочует из одного собора в другой <…>. Можно даже сказать, что, вглядываясь в иконы и росписи, он почти не смотрит по сторонам и, вслушиваясь в литургии, почти не обращает внимания на жизнь вокруг. Льюис Кэрролл мало чем, кроме беглых зрительных впечатлений, нарушает свою прежнюю неосведомлённость. <…> Вообще Льюису Кэрроллу была свойственна удивительная безучастность в отношении ко всему, что сколько-нибудь превышало, так сказать, пределы его натуры. <…> Он и едет так далеко, кажется, только за тем, чтобы всюду, на каждом шагу подмечать всякие мелкие несоответствия и нелепицы.

— Дмитрий Урнов, «В Зазеркалье»

	«Русский дневник» <…> позволяет внимательнее вглядеться в его автора. Заметки в этом дневнике более подробны и нередко более открыты, чем обычные ежедневные записи. <…> Есть там и гротески, и «нонсенсы», и <…> его личные оценки, порой весьма тонкие, которых, как правило, не хватает в других его дневниках. Это даёт нам редкую возможность глубже заглянуть в мысли и чувства Кэрролла.
	— Нина Демурова