Г-н Н. Щедрин (Анненков)

«Г-н Н. Щедрин» — статья Павла Анненкова 1863 года[1].

Цитаты

править
  •  

«Губернские очерки» доставили пресловутой Крутогорской губернии и городу Крутогорску такую же почётную известность, какой пользуются другие географические местности империи, существующие на картах. Эта грязная «Атлантида» своего рода умела представить в одно время данные для административной поверки страны вообще, и для общественных и нравственных соображений публики в особенности. С тех пор г. Щедрин изменял редко деловому своему направлению, которое так удалось ему при дебюте, и почти никогда не употреблял пера своего на описание чего-либо, лишённого строгого гражданского характера, на какие-либо пустяки, касающиеся судьбы частного, безвестного лица или истории сердца, движимого интересами, которых прямо нельзя связать с интересами всего общества. Г-н Щедрин не знает таких случаев в жизни, которые важны были бы одним своим нравственным или художническим значением; он вполне свободен от сочувствия к эгоистическим радостям, надеждам и страданиям человека, самовольно прорастающим иногда в среде важных стремлений и вопросов эпохи без явного отношения к ней, как прорастают кустарники и деревья на каменных сводах старых построек, не спросясь никого. Всё это даёт деятельности г. Щедрина какой-то суровый характер, несмотря на откровенный его юмор и на замечательную способность к политической карикатуре и к «шаржу» вообще. Правда, почти рядом с официальным миром Крутогорской губернии г. Щедрин вывел нам другой мир — мир простонародья — и показал признаки умиления, рассказывая нам об его религиозно-созерцательной жизни, <…> об его простоте в перенесении зол и нищеты и об оригинальном способе его воззрений на призвание человека, на отношения к людям, властям, учреждениям; но такое отступление отдела, в строгом смысле слова, было один только раз в его жизни. Г. Щедрин, кажется, первый усомнился в истине того рода поэзии, которую открыл за русским человеком, и поспешил стряхнуть с себя обаяние сладкой, но неверной мечты. Впрочем, можно допустить и другое объяснение этому факту. Временное уклонение г. Щедрина от постоянной его манеры было, может статься, только невольной данью, выплаченной им поэтическим элементам жизни, которые, не находя себе места в его обычной деятельности, должны были хоть раз сказаться в ней, и тем с большей силой, чем реже имели случай обнаружить себя.

  •  

… «Сатиры в прозе» <…>. Прежде всего мы видим тут, что автор уже покинул форму правильного рассказа, которой он ещё держался в «Губернских очерках», и изобрёл для себя новую, именно: форму повествовательных размышлений. Оно и понятно: ведь настоящий рассказ есть тоже своего рода недозволенное развлечение для человека, занимающегося делом, и не только развлечение, но, по требованиям отчёта за всю свою постройку и по требованиям правомерного распределения красок, он есть ещё и стеснение. <…> Картина, представленная г. Щедриным, <…> как домашняя история общества, — может быть противопоставлена газетной или официальной истории нравственного положения образованных классов в знаменитую эпоху перелома, хотя вопрос — которая из этих историй вернее, остаётся вполне нетронутым. <…> Публика наша ещё и не видала такого прямого, простого и ясного способа относиться к современности, но эта цельность воззрения всего более послужила г. Щедрину. Отсюда он получил свой особенный тон речи, необычайную изобретательность в приискании самого живописного слова для своей мысли и вообще характеристический стиль, чего нет ни у одного из его подражателей.
<…> одна страница размышлений, указаний и выводов г. Щедрина, даже без всякого признака потрясающего анекдота, сильнее действует на нервы человека, умеющего понимать слова, чем все их кропотливые и даже талантливые разыскания. Это оттого, что факты, как бы страшны ни были и как бы ни были ловко сгруппированы, ещё не составляют всего на свете: страшнее и важнее их мысль, порождающая факты, а мыслию-то человека именно и занимается г. Щедрин с особенной любовью и с особенным искусством. <…>
Крайне любопытно становится поэтому узнать поближе те нравственные источники, из которых рождается одушевление г. Щедрина <…>. Сколько нам кажется, в основе его одушевления нет определённого, законченного, установившегося созерцания, и едва ли возможно связать происхождение его с каким-либо продуманным политическим или социальным учением. Намёки, которые существуют в его произведениях на то и другое, или противоречат друг другу, или не имеют тех признаков, по которым узнаются части обработанной системы непоколебимого верования. По нашему мнению, источник этого одушевления кроется в органическом, прирождённом и, стало быть, непреодолимом отвращении к быту, из которого вырос сам г. Щедрин, со всем своим поколением, и в инстинктивной потребности: преследовать его везде, где бы он ещё оказался налицо.

  •  

Мы полагаем, что нет человека, который бы так понял «Сатиры в прозе», как они написаны, и обошёлся бы без тайных поправок и оговорок при чтении их, а если есть добродушные люди, не испытавшие нужды ограждать чем-либо своё суждение при этом, то они не выразумели г. Щедрина и приняли за достоверное указание, за результат наблюдения и обобщения явлений многое из того, что порождено у г. Щедрина единственно складом литературной речи и капризной игрой его юмора.

  •  

… читающая публика <…> беспрестанно поясняет слова автора, мысленно вводит их в меру, как нам неоднократно случалось замечать, проверяет их всеми известными ей явлениями и очень часто находит возможность не отчаиваться там, где для г. Щедрина начинается непробудная ночь.

  •  

… «Невинные рассказы», <…> отчего теперь <…> он снова возвращается к упразднённому крепостному праву, даже к преждебывшим формам его, и возвращается не как строгий историк, а опять с жаром и пылом бойца и сатирика. Он созидает страшные психические этюды, уже без ясной общественной цели, да и без претензии на художническое достоинство. Этюды эти производят впечатление «посмертных сочинений», и даже самая страстность благородного одушевления уже не производит на читателя прежнего действия: ему всё кажется, что это старое, подержанное одушевление, оставшееся у г. Щедрина в экономии от прошлой эпохи.

Примечания

править
  1. Санкт-Петербургские ведомости. — 1863. — № 85 (19 апреля).