Воспоминания Варлама Шаламова о Колыме
Воспоминания Варлама Шаламова о Колыме написаны в начале 1970-х. Общее авторское название отсутствует.
Цитаты
правитьВ литературе считается бесспорным, что писатель может хорошо написать лишь о том, что он знает хорошо и глубоко; чем лучше он знает «материал», чем глубже его личный опыт в этом плане, тем серьёзней и значительней то, что выходит из-под его пера. |
Никогда я не задумался ни одной длительной мыслью. Попытки это сделать причиняли прямо физическую боль. Ни разу я в эти годы не восхитился пейзажем — если что-либо запомнилось, то запомнилось позднее. Ни разу я не нашел в себе силы для энергичного возмущения. Я думал обо всем покорно, тупо. Эта нравственная и духовная тупость имела одну хорошую сторону — я не боялся смерти и спокойно думал о ней. Больше, чем мысль о смерти, меня занимала мысль об обеде, о холоде, о тяжести работы — словом, мысль о жизни. Да и мысль ли это была? Это было какое-то инстинктивное, примитивное мышление. Как вернуть себя в это состояние и каким языком об этом рассказать? Обогащение языка — это обеднение рассказа в смысле фактичности, правдивости. <…> |
На волю из Бутырок не выходят. И не из-за престижа государства («ГПУ не арестовывает зря»), а просто из-за бюрократического вращения этого смертного колеса, которому не хотят, не умеют, не могут, не имеют права придать другой темп вращения, изменить его ход. Бутырки — государственное колесо. — [Арест] |
Искусство жить — это искусство забывать. |
Селёдку всегда ели с кожей, с головой, с костями… — Дом Васькова |
Всю войну (четыре года) был американский хлеб из белой канадской пшеницы с кукурузной мукой. Заключённые любили этот пышный хлеб, огромные «пайки», но скептики говорили: |
Каждый дневальный имеет своих работяг, которые всё делают за супчик, за кусок хлеба, — так и на прииске. |
Доплыть за три недели — это нормальный срок для всякого человека — при побоях, голоде, холоде и четырнадцатичасовой работе. Именно три недели тот срок, который делает инвалида из силача. — там же |
Мастер цеха обучал меня в числе двадцати или тридцати человек держать иглу, шить. Работа была превосходная, но и эта работа была мне не по силам. Я что-то делал, едва двигался, запинался за каждую щепку и внезапно понял, что я теперь доходяга, как на «Партизане» в 1938 году, но и это мне было всё равно. <…> |
От пеллагры у меня сходили с рук перчатки, с ног — концы ступней, кожа всегда там шелушилась. <…> |
… Колыма устроена ещё и так, что за сорок километров рядом можно проехать через Москву, к тому же я доплыл ещё в 1938 году навеки и продолжал доплывать многократно, то подплывая к спасению, то отталкиваясь от него. — Ася |
Со мной поочерёдно ложились на этот трон любви звёзды венских борделей, могущие сдвинуть ход мировой истории, особы вроде Маты Хари. Ложились звёзды подпольного экрана, которым давалась возможность явиться из небытия на мировую сцену в какие-нибудь пятнадцать минут без ущерба для их анкеты и несмотря на их анкеты. |
Я лёг в первую же ночь по незнанию на верхние нары в инвалидной транзитке. Там было такое количество клопов, что, как я ни устал, я должен был смахивать со щёк несколько раз клопов, уже въевшихся в щёки и в несколько слоёв, потом вышел на улицу, счистил с себя клопов и попытался заснуть прямо на улице, на холоде. — Спокойный |
Сколько раз в меня стреляли? Угрожали оружием? Много. Больше, наверное, чем в любого солдата Второй мировой войны. — Рогоз |
Реабилитация внесла в столицу такой жестокий мордобой и за то, что было, и за то, чего не было. Мордобой — родственный — стал своего рода общественным явлением. |
Тридцать восьмой
правитьРодственники твердили — намеренно не отяжелить их судьбы. Но как это сделать? Покончить с собой — бесполезно. Родственников это не спасёт от кары. Попросить не слать посылок и держаться своим счастьем, своей удачей до конца? Так и было. |
Доносят все, доносят друг на друга с самых первых дней. Крестьянин же стучал на всех тех, кто стоял с ним рядом в забоях и на несколько дней раньше него самого умирал. |
У нас не было газет, а переписки я был лишён ещё по московской бумажке. Не было желания что-либо знать о событиях вне нашего барака. Всё это было так бесконечно не важно, вытеснено надолго — на десяток, а то и более лет за круг моих интересов. |
Арестант на предложение «давай» отвечает всеми мускулами — нет. Это есть и физическое, и духовное сопротивление. Государство и человек встречаются лицом к лицу на дорожке золотого забоя в наиболее яркой, открытой форме, без художников, литераторов, философов и экономистов, без историков. |
… шахтёров учили и все товарищи, учили на ходу, что надо делать, в отличие от взаимной ненависти в золотых бригадах. Я стал привыкать к шахте. Неудача была ещё в том, что у меня очень сухая и тонкая кожа — клопы и вши едят меня ужасно. При сухой коже я очень редко потел при работе. Товарищи считали это просто ленью, а начальство, особенно приисковое, — филонством, вредительством. |
И вдруг всё изменилось. Оказалось, что все эти распоряжения об ущемлении на случай войны были сделаны по мобплану, составленному вредителями, какими-нибудь Тухачевскими. Что Москва не утверждает всех этих мер. Наоборот, всех заключённых не считают врагами народа, а надеются, что в трудный час они поддержат родину. Паёк будет увеличен <…>. Продукты будут только американские. Подписан договор с Америкой, и первые корабли уже разгружаются в Магадане. Первые американские даймонды, студебеккеры уже побежали по трассе, развозя на все участки Колымы пшеничную муку с кукурузой и костью. Миллионы банок свиной тушёнки, бульдозеры, солидол, американские лопаты и топоры. Приказом было запрещено называть троцкистов фашистами и врагами народа. Начались митинги: |
Большие пожары
правитьВ 49-м году на ключе Дусканья вытолкнулось на перо нечто неукротимое, как смертельная рвота… Я устоял, оклемался, очнулся от этого потока бормотания смеси из разных поэтов и продолжал жить, к своему удивлению. Все первые стихи написаны мною на оберточной бумаге, предназначенной для рецептов. Я был фельдшер и по казённой развёрстке получал бумагу по норме, экономил её. |
Родилась в 37-м году горькая острота: «Человек разглядывает себя в зеркало при утреннем бритье — один из нас предатель». |
… всё, что не вышло за изгородь зубов, — твоё, всё, что вышло, — может, твоё, а может быть, и нет. |
Большей фальши, чем забота о будущем, в человеческом поведении нет. Каждый знает, что тут сто процентов ошибок. |
Примечания
править- ↑ Фёдор Ефимович Лоскутов (1897—1972) — был заключённым на Колыме в 1937-1954. Работал там доктором с 1940. (прим. И. П. Сиротинской)