Быстро наступает вечер

«Быстро наступает вечер» (англ. Fast Falls the Eventide) — фантастический рассказ Эрика Рассела 1952 года. Вошел в авторский сборник «Лучшее Эрика Фрэнка Рассела» 1978 года.

Цитаты

Это был старый мир, невероятно старый, с луной, словно переболевшей оспой, с умирающим солнцем, с небом, таким бессильным, что оно даже не могло удержать летние облака. — начало рассказа

Детьми этой планеты были жуки. И птицы. И двуногие. Мошки, сороки и люди были родственниками. Они происходили от одной матери — древней планеты, которая вращалась вокруг сияющего оранжевого светила, того самого, что однажды вспыхнет в последний раз и погаснет навсегда. Они долго и тяжело готовились к наступлению этого дня, иногда сами того не желая, иногда сознательно. Сейчас наступило их время: век реализации возможностей, которыми обладали все. Вот почему не было ничего странного в том, что Мелисанда разговаривала с жучком, который с самым серьезным видом сидел на её бледной длиннопалой руке — крошечное существо, черное с малиновыми пятнышками, чистое и сверкающее, словно кто-то провел не один час, терпеливо полируя его спинку. Естественно, божья коровка не понимала ни слова из того, что ей говорили. Она была не настолько умна. Прошел столь большой срок и атмосфера так сильно изменилась, что теперь у жучка были крылышки в два раза больше, чем у его сородичей из далекого прошлого. Малюсенький, точно булавочная головка, мозг тоже подвергся изменениям. Эта божья коровка забралась на несколько ступенек по эволюционной лестнице, и, хотя не понимала значения слов, она знала, когда к ней обращаются, старалась держаться поближе к людям, успокаивалась, слыша их голоса. Точно так же обстояло дело и с остальными. С птицами. И с потомками пчёл. Со всеми созданиями, что прежде робко прятались от людей в темноте. Те, кому удалось выжить — а многим видам это не удалось, — больше не были робкими. Вне зависимости от того, понимали они произносимые людьми слова или нет, им нравилось, когда с ними разговаривали, словно люди признавали их существование на этом свете. Они могли слушать часами, получая необычайное удовольствие от звуков, даривших ощущение тепла и близости. А порой они даже менялись ролями с людьми, которые замирали, очарованно прислушиваясь к мелодичному языку дроздов или соловьев, изливающих миру свою душу.

Рассматривая звёзды, Мелисанда не испытывала никакого страха. Только лёгкое любопытство. Ей атмосфера, заканчивающаяся на высоте пяти миль, тусклое солнце и сияющие днём звёзды не казались чем-то необычным.

На эту древнюю планету часто прилетали космические корабли <…>. Члены команды <…> говорили на разных языках, эти гости из сияющего мрака. Некоторые <…> не обладали телепатическими способностями и даром речи, они изъяснялись <…> сверхбыстрыми шевелениями ресниц.

Каждая планетарная система, чьё солнце превращалось в огромный огарок, становилась добычей гигантского жадного кретина, чьё имя Вечный Холод. Он не желал делить свои владения ни с кем, кроме мёртвых.

— Мы начнём с главного предмета, который называется космической этикой, — сообщила она. Повернувшись к широкому тёмному прямоугольнику — такому же точно, как в любом классе любой школы, в которой преподают земляне, — она сняла с его основания белую палочку и твёрдой рукой написала на доске: «Урок номер один. Разум можно сравнить с конфетами. Он имеет бесконечное количество форм, размеров и цветов, и ни один из его представителей не хуже другого». — вариант трюизма

Перевод

В. А. Гольдич, И. А. Оганесова, 2006

О рассказе

	Было высказано предположение, что эта история, как и «Милый дьявол», и «Свидетельствую», фактически не притча о расовой терпимости вообще, а просто выражение всеобщей любви Рассела к большей части птиц, животных и даже насекомых. Рассел признался, что имел «друзей» в своём саду и продолжительный «беседы» с ними. Он также проговорился, что часто был объектом подозрений в зоопарках. <…> Когда Рассел пишет <о Мелисанде>, он пишет о себе.
	It has been suggested that this story, like Dear Devil and The Witness, is not actually a parable of racial tolerance at all, but merely an expression of Russell's encompassing love of most birds, animals, and even insects. Russell has admitted to having "friends" in his garden and to prolonged "discussions" with them. He has also let slip that he is frequently an object of suspicion at zoos. <…> When Russell writes <about Melisande>, he is writing of himself.
	— Сэм Московиц, «Эрик Фрэнк Рассел: смерть сомневающегося», 1963