Чёрный писатель перед лицом своей страны

«Чёрный писатель перед лицом своей страны» (англ. The Black Writer Vis-à-Vis His Country) — публицистическая статья Джона Килленса, вошедшая в авторский сборник «Бремя чёрного человека» (Black Man's Burden) 1965 года.

Цитаты

Мы испытываем крайнюю нужду в культурной революции, которая должна начаться безотлагательно и которая призвана очистить сознание всего американского народа — как чёрных, так и белых. Дело в том, что народ нашей страны стал жертвой непрерывной обработки сознания, беспрепятственно продолжавшейся все последние четыреста лет. Быть может, основную роль в этой культурной революции придётся взять на себя негритянским художникам: ведь, будучи представителями чёрного народа, они знают Америку лучше, чем она сама себя знает. Закон самосохранения повелел рабам научиться предугадывать какие угодно капризы, перемены настроений и уловки своих хозяев. Более того, негр лучше всех других помнит, что такое американская мечта, позабытая и равнодушно отвергнутая большинством американцев. Он помнит о ней, ибо в собственной своей жизни на каждом шагу убеждается в том, что от мечты отреклись, и всё же живёт с одной надеждой, чтобы мечта когда-нибудь стала реальностью. Он никогда не мог относиться к Биллю о правах, Декларации Независимости, Конституции США как к чему-то надёжному и незыблемому.

1-е предложение: A cultural revolution is desperately needed, here and now, to un-brainwash the entire American people, black and white.

Поскольку так называемый американский индеец, по сути дела, полностью исчез с лица земли, весьма вероятно, что единственной исконно американской культурой нужно считать культуру американских негров. <…> В основе своей негритянская культура всегда была культурой, поощрявшей настроения бунта, мятежа, протеста; сущность её очень ясно выступает в негритянских духовных гимнах. Эти гимны и сегодня обычно считают песнями счастливого народа, так и не повзрослевшего, вполне довольного доставшимся ему в этом мире жребием и с воодушевлением ожидающего перехода в мир иной, где улицы замощены брусками из золота и меж медовых берегов текут молочные реки.

Негритянский художник подвергается со всех сторон давлению, и цель при этом одна: заставить его отречься от своей культуры, своих корней, своей личности. Сколько уже раз приходилось видеть, как писатель-негр, позабыв стыд, начинал поносить самого себя: «Я не считаю себя негритянским писателем. Я просто писатель, который волей случая родился чернокожим». А на самом-то деле все мы, чёрные американцы, — негры (или, если угодно, афроамериканцы), которые волей случая стали <…> кем угодно. А между тем повсюду, от Голливуда до Бродвея и Мэдисон-авеню, меня преследует один и тот же надоевший вопрос: «Послушай, Джонни, зачем ты с таким упорством пишешь все о неграх да о неграх? Почему бы тебе не написать просто о том, как живут люди?» И хотя мне приходилось слышать этот вопрос десятки раз, он неизменно режет мне слух, потому что я всегда считал и считаю, что негры — это и есть люди. Или вот ещё: «Знаешь, Джон, больше всего в твоем рассказе мне нравится то, что он универсален. Он мог бы быть про кого угодно из нас». Что ж, мне-то, наоборот, кажется, что рассказ, который «про кого угодно», на самом деле рассказ «про никого». Негры — единственный на земле народ, который отчуждён потому, что состоит из негров, и который в то же время хотят заставить позабыть о том, что он народ. <…> Я убеждён, что, говоря об универсальности, человек Запада подразумевает универсальность, не преступающую границ англосаксонского мира — весьма незначительной части нашей юной и уже стареющей вселенной. Любая строка Шона О'Кейси даёт почувствовать, что с нами говорит ирландец. Достоевский открыл миру русскую душу. И ни одному из критиков и в голову не пришло поставить под сомнение их универсальность. А вот писать об американском негре — это уже само по себе «не универсально»!

Главный поток изобилует писателями наподобие Апдайка и Сэлинджера, из-под пера которых страница за страницей выходит великолепно отшлифованная проза, повествующая решительно ни о чём. Их материалом в принципе может служить весь западный мир; но мир этот быстро катится по наклонной плоскости, отчаянно пытаясь увлечь за собой и всю цивилизацию, а эти и им подобные писатели бросаются в паническое бегство, ибо Новый Свет стал для их нервов слишком уж сильным испытанием. Они и хотят от него спрятаться на своих крошечных островках, где можно вдосталь насладиться мыслью о собственном ничтожестве и копанием в эдиповых комплексах. Главный поток в Америке вынес на поверхность целый выводок литературных блохоловов, большей частью и представления не имеющих о том, что такое мужчина.

Художник находится в состоянии вечной войны с обществом, и, если это художник-негр, живущий в «свободном мире», война становится вдвойне ожесточенной и её последствия всегда тяжки, ибо приспособленчество порождает страх, чреватый ещё большими опасностями для писателя.

Что, например, довело до самоубийства Ван Гога? Его наивное стремление придать смысл лишившемуся смысла миру. Все его безумие состояло лишь в том, что он относился к жизни серьёзно и любил всех людей. А тем самым для окружающих он уже явно был ненормальным. <…> Кого теперь помнит мир — Ван Гога или его окружение? Хотя мы стали свидетелями негритянского протеста (еще не вылившегося в революцию, как иногда считают), в культурном отношении американский негр представляет собой ничто, если судить по книгам, телевидению, кино и театрам Бродвея. Похоже, что двадцать миллионов американцев вообще не существуют на земле; похоже, что эти двадцать миллионов обречены умереть, не оставив до себе никакой памяти.

Ощущение, что ты только «черномазый», передаётся от поколения к поколению, наследуется от отца сыном. Ощущение, что белый значит настоящий, а чёрный — ненастоящий. Что белое — символ чистоты, невинности и всего прекрасного, могучего и непреходящего. О, сколько раз в юности приходилось мне слышать в негритянских церквах с их скудным убранством, как мои чёрные сестры, прекрасные, удивительные женщины с натруженными руками и чуткой душой, возносили к небесам тщетные мольбы: «Отмой меня, отец мой небесный, и я стану белой как снег!» <…> Вы привезли сюда с великого континента великий народ и превратили его в «черномазых». Вы сделали это для того, чтобы «цивилизовать дикарей» и «обратить в истинную веру язычников». Но с точки зрения чернокожего, Америка может быть охарактеризована только так: это страна, создавшая «черномазых».

Жан Жене и писатели его ориентации, творцы «театра абсурда», битники, «новая волна» — всё это не более чем новоиспечённые киплинги. Ревнители белого превосходства не спешат сойти со сцены и просто принимают новые обличья. У авангардистов за позой бунтарей в тёмных очках и с запущенными бородами стоит стремление всё рационально объяснить и всему найти оправдание. <…> По сути дела, так называемый авангард — просто замаскированный арьергард. Сколько бы он ни делал вид, что представляет собой движение революционное, антибуржуазное, выступающее против засилья белых, на самом деле ничего подобного нет, он даже не противостоит современному обществу. По самому своему характеру он враждебен народу. «Запад — это всё человечество, и всё человечество нужно отождествить с Западом, а мы сыты им уже по горло, так что давайте в последний раз залезем в этот западный свинарник и устроим там такую оргию, после которой вообще ничего не останется».

Нам нужны свои собственные предания и легенды, чтобы вернуть себе утраченное чувство собственного достоинства, веру в себя как народ, способный сдвинуть горы, что стоят на его пути.

Мало в Америке писателей, которые любят свою страну по-настоящему, так, чтобы не бояться подвергнуть критике самые её основания.

И по сей день Америка, созданная, как считают, революцией, боится этого слова. Американцы отшатываются от слова «революция» как от чумы, словно бы американской революции никогда и не было. А в самом деле, была ли она? Постучитесь в любую дверь Гарлема, в любую дверь всех гарлемов, рассыпанных по США. Спросите любого чернокожего — мужчину или женщину — в Алабаме, в Миссисипи: действительно ли был 1776 год? Мы, чёрные, — живое свидетельство того, что ваша революция была скорее обманом, чем настоящей революцией.

Перевод

А. М. Зверев // Писатели США о литературе. — М.: Прогресс, 1974.