Фёдор Иванович Тютчев: различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Ходасевич |
нагибин |
||
Строка 112:
{{Q|Тютчев писал изумительные [[стихи]], и лучше «[[Silentium! (Тютчев)|Silentium]]» не было ничего в [[поэзия|поэзии]]. «Да, да, «волшебные думы», это так. Но он [[самолюбование|собой любовался]], когда это писал, это чувствуется, и это все портит…» Тютчев и [[Достоевский]] ещё настоящими классиками не были...<ref>''[[w:Алданов, Марк Александрович|М.А. Алданов]]''. «Истоки». — Париж: YMCA-Press, 1950 г.</ref>|Автор=[[w:Алданов, Марк Александрович|Марк Алданов]], «Истоки», 1945}}
{{Q|Ему нужно было лишь узнавать лучшие, самые необходимые слова, не только наиточнейше выражающие смысл, но содержащие что-то сверх прямого [[смысл]]а, слова, отбрасывающие [[тень]] и сияние. Конечно, стихи эти не с неба падали, их порождали высшая сосредоточенность, настроенность и бесстрашие. Пустынная [[дорога]], идущая [[трава|травяными]] полями или нивами, купы деревьев, [[лес]] на горизонте, [[небо]] и облака в нем помогали этой настроенности и тому бесстрашию перед богом, что давало ему заключать в слова сотрясающий душу [[ужас]]!
И вот оно — сказалось сразу двустрочием:
:::::::Были очи острее точимой косы
:::::::По зигзице в зенице и по капле [[роса|росы]]…
Ах, бог мой, как хорошо! Но не надо. Рано. Ведь даже «сумеречный свет звезд», «мглистый полдень» или «[[весенняя гроза (Тютчев)Нагибин|громокипящий кубок]]» его юношеского стихотворения вызвали [[бешенство]] пишущей братии, доморощенных знатоков отечественной поэзии. Что будет с очами «острее точимой косы»? Нет, не пришло еще время для этих стихов, оно придет через век, быть может, чуть раньше. Он еще раз, словно прощаясь, повторил вслух эти строки и дал им уйти в горло [[Игорь Северянин|другого, грядущего поэта]].<ref>''[[Юрий Маркович Нагибин|Ю. М. Нагибин]]'', «Остров любви». Повести. — Кишинев.: Литература артистикэ, 1985 г.</ref>|Автор=[[Юрий Маркович Нагибин|Юрий Нагибин]], «Сон о Тютчеве», 1970-е}}
{{Q|А тютчевские [[идея|идеи]], по остроумному определению Экштута, обретались в области [[интуиция|интуитивного]] предвидения и вне области рационального [[расчёт]]а. Их трудно было пустить в дело, и он это знал. Но его «бессильное [[ясновидение]]» жгло его изнутри, и он должен был ежечасно делиться с людьми мучившими его догадками. Странное явление ― этот окруженный слушателями неряшливый [[старик]] в поношенном сюртуке, с летающей прядью седых волос, язвительный, меткий, расточающий свой «очевидный для всех [[божий дар]]» в речах без видимой пользы. Впрочем, в вынужденном [[одиночество|одиночестве]], в дальней дороге, трясясь по российским ухабам, он начинает говорить с тем, пред кем следовало бы вообще-то хранить [[молчание]] ― [[Silentium! (Тютчев)|silentium]], ― а он все-таки говорит. Языком поэзии. Как определить дар, которым наделен этот человек? Определить вроде бы просто, и современники определяли. Это ― «умение охватить все вокруг». Сопрягать несопрягаемое, сцеплять далёкое («далековатое»). Сочетать несочетаемое, подхватывает Экштут, изумленно созерцая амурные [[треугольник]]и великого лирика.<ref>''[[:w:Аннинский, Лев Александрович|Лев Аннинский]]'', «Бессильный ясновидец». — М.: «Дружба народов», №6, 2003 г.</ref>|Автор=[[Лев Александрович Аннинский|Лев Аннинский]], «Бессильный ясновидец», 2003}}
| |||