Владимир Владимирович Маяковский: различия между версиями
| [досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
→Цитаты о Маяковском: Лившиц |
Громокипящий кубок с неба |
||
Строка 207:
{{Q|Центром [[Победа над Солнцем|драматического спектакля]] был, конечно, автор пьесы, превративший свою вещь в монодраму. К этому приводила не только литературная концепция трагедии, но и форма ее воплощения на сцене: единственным подлинно действующим лицом следовало признать самого Маяковского. Остальные персонажи ― старик с кошками, человек без глаза и ноги, человек без уха, человек с двумя поцелуями ― были вполне картонны: не потому, что укрывались за картонажными аксессуарами и казались существами двух измерений, а потому, что, по замыслу автора, являлись только облеченными в зрительные образы интонациями его собственного голоса. Маяковский дробился, плодился и множился в демиургическом исступлении, Себя собою составляя, Собою из себя сияя. При таком подходе, естественно, ни о какой коллизии не могло быть и речи. Это был сплошной монолог, искусственно разбитый на отдельные части, еле отличавшиеся друг от друга интонационными оттенками. Прояви Маяковский большее понимание сущности драматического спектакля или больший режиссерский [[талант]], он как-нибудь постарался бы индивидуализировать своих [[картон]]ажных партнеров, безликие порождения собственной фантазии. Но наивный эгоцентризм становился поперек его поэтического замысла. На сцене двигался, танцевал, декламировал только сам Маяковский, не желавший поступиться ни одним выигрышным жестом, затушевать хотя бы одну ноту в своем роскошном голосе: он, как [[Кронос]], поглощал свои малокровные детища. Впрочем, именно в этом заключалась «[[футуризм|футуристичность]]» спектакля, стиравшего ― пускай бессознательно! ― грань между двумя жанрами, между лирикой и драмой, оставлявшего далеко позади робкое новаторство «[[Балаганчик]]а» и «[[Незнакомка (пьеса)|Незнакомки]]». Играя самого себя, вешая на гвоздь [[гороховое пальто]], оправляя на себе полосатую кофту, закуривая папиросу, читая свои стихи, Маяковский перебрасывал незримый [[мост]] от одного вида искусства к другому и делал это в единственно мыслимой форме, на глазах у публики, не догадывавшейся ни о чем.<ref>''[[:w:Лившиц, Бенедикт Константинович|Б.К.Лившиц]]''. «Полутороглазый стрелец». — Л.: Советский писатель, 1989 г.</ref>|Автор=[[Бенедикт Константинович Лившиц|Бенедикт Лившиц]], «Полутораглазый стрелец», 1933}}
{{Q|Цикл «Париж» заканчивался коротеньким стихотворением «Прощание». Но это прощание с Парижем отнюдь не было окончательным: оно было написано в 1925 году. Последние строки говорили: Я хотел бы жить и умереть в [[Париж]]е, Если б не было такой земли ― [[Москва]]. Драматический отзвук этой фразы имел двойственный смысл. В мыслях советских «контролёров» Маяковского она была лестной для Москвы (иначе говоря ― для советского режима). В их представлении, Маяковский хотел сказать, что Москва привлекала его и звала к себе сильнее, чем Париж. Но для Маяковского та же фраза означала, что он не может остаться в Париже, так как Москва (то есть советская власть) требовала, приказывала, обуславливала его возвращение в [[СССР]]. Эмигрировать, как многие другие русские [[поэт]]ы? Нет, Маяковский слишком любил [[слава|славу]]. И это ― отнюдь не упрёк по его адресу. Кроме того, он все ещё заставлял себя верить, что иллюзии, которым он поддался, ещё окончательно не потеряны. Вернувшись в [[Париж]] в 1927 году, Маяковский остановился, как и раньше, в маленьком отельчике «Истрия» на улице Саmpagne-Première. При нашей первой встрече в кафе «Дом» он ответил мне на мои расспросы о московской жизни: ― Ты не можешь себе вообразить! Тебя не было там уже три года. ― Ну и что же? ― А то, что всё изменилось! Пролетарии моторизованы. Москва кишит [[автомобиль|автомобилями]], невозможно перейти через улицу! Я понял. И спросил: ― Ну, а социалистический реализм? Маяковский взглянул на меня, не ответив, и сказал: ― Что же мы выпьем? Отвратительно, что больше не делают [[абсент]]а. Абсент вызывал в его памяти образ [[Поль Верлен|Верлена]], о котором Маяковский писал (тоже в одной из парижских поэм): Я раньше вас почти не читал, а нынче вышло из моды, ― и рад бы прочесть ― не поймешь ни [[черт]]а: по русски ― дрянь, переводы.<ref>''[[Юрий Павлович Анненков|Юрий Анненков]].'' «Дневник моих встреч», Москва: изд. Захаров, 2001 г.</ref>|Автор=[[Юрий Павлович Анненков|Юрий Анненков]], «Дневник моих встреч», 1966}}
{{Q|Поэтами моего поколения, до [[символизм|символистов]], были [[Афанасий Афанасьевич Фет|Фет]], [[Фёдор Иванович Тютчев|Тютчев]]. Я никогда не слышала, чтобы их читал Маяковский. В дневнике [[Борис Михайлович Эйхенбаум|Б. М. Эйхенбаума]] записано 20 августа 1918 года: «Маяковский ругал Тютчева, нашел только два-три недурных стихотворения: «Громокипящий кубок с неба» и «На ланиты огневые» («[[Весенняя гроза (Тютчев)|Весенняя гроза]]» и, очевидно, «Восток белел. Ладья катилась…») Белого, Бальмонта, Брюсова Маяковский редко читал вслух. Когда мы познакомились, они уже отошли от него в [[прошлое]].<ref>«Современницы о Маяковском». Сост. [[:w:Катанян, Василий Васильевич|В. В. Катанян]]. — М.: «Дружба народов», 1993</ref>|Автор=[[Лиля Юрьевна Брик|Лиля Брик]], Из воспоминаний, 1960-е}}
== См. также ==
| |||