Александр Аркадьевич Галич: различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
О том, что сказал Галич, улетая на чужбину
это «второе искусство» сделало
Строка 123:
 
{{Q|А через несколько недель Галич [[смерть|погиб]]. Та версия, которую приняла на основе следствия [[париж]]ская полиция и с которой поэтому мы должны считаться, сводится к следующему: Галич купил (в [[Италия|Италии]], где они дешевле) [[телевизор]]-комбайн и, привезя в Париж, торопился его опробовать. Случилось так, что они с женой вместе вышли на улицу, она пошла по каким-то своим делам, а он вернулся без нее в пустую якобы квартиру и, еще не раздевшись, вставил почему-то антенну не в антенное [[гнездо]], а в отверстие в задней стенке, коснувшись ею цепей высокого напряжения. Он тут же упал, упершись ногами в батарею, замкнув таким образом [[цепь]]. Когда пришла Ангелина Николаевна, он был уже мертв. Несчастный случай по неосторожности потерпевшего… И все же у меня нет стопроцентной уверенности, что это [[несчастный случай]], а не [[убийство]]. За одиннадцать с половиной месяцев до его смерти мать Саши получила по почте на Новый год странное письмо. Взволновавшись, она пришла к нам. В конверт был вложен листок из календаря, на котором было на машинке напечатано (с маленькой буквы в одну строчку): “принято решение убить вашего сына Александра”. Мы, как сумели, успокоили [[мать]], сказав, в частности, что когда действительно убивают, то не делают таких предупреждений. Но на самом деле в хитроумной практике КГБ бывает и такое (я вспомнил тут [[анекдот]] о [[евреи|еврее]], едущем в [[Житомир]], который рассказывал [[Никита Сергеевич Хрущёв|Хрущев]]). Так что вполне возможно, что телевизор был использован для маскировки ― “по вдохновению”, или это был один из тех [[вариант]]ных планов, которые всегда готовит про запас [[КГБ]].<ref>''[[Андрей Дмитриевич Сахаров|А.Д.Сахаров]]'', «Воспоминания» [http://www.sakharov-archive.ru/ (1983-1989)].</ref>|Автор=[[Андрей Дмитриевич Сахаров|Андрей Сахаров]]. «Воспоминания», 1989}}
 
{{Q|В отличие от лирических [[песня|песенных]] монологов [[Булат Шалвович Окуджава|Булата Окуджавы]], песни Александра Галича, почти всегда персонифицированные, имели острый драматургический [[театр]]альный сюжет. Сочный язык улиц противостоял в них издевательски подчеркнутой канцелярской, безжизненной речи тупой аппаратной [[олигархия|олигархии]]. Именно поэтому многие считают Галича предтечей [[Владимир Высоцкий|Владимира Высоцкого]]. Наконец, горькие, патетические, высокие в своем трагизме песни: «Мы похоронены где-то под [[Нарва|Нарвой]]», «Уходят друзья», «Памяти [[Борис Пастернак|Пастернака]]», «Облака». Именно это «второе искусство» сделало Александра Галича уникальным, неповторимым [[поэт]]ом… и оно же привело к необратимому крушению его житейского благополучия, исключению из Союза советских писателей, изгнанию из страны и трагической смерти на чужбине в 1977 году. Только сейчас песни его, долгие годы уничтожавшиеся как крамольные, вернулись на родину, но вернулись, увы, с большим запозданием.<ref>''[[Александр Моисеевич Городницкий|А. М. Городницкий]]''. «И жить еще надежде». — М.: Вагриус, 2001 г.</ref>|Автор=[[Александр Моисеевич Городницкий|Александр Городницкий]], «И жить ещё надежде», 2001}}
 
{{Q|Метания между гордым [[сознание]]м принадлежности к честной, незапроданной культуре и тоской по легитимности, открывающей доступ к истинно широкой публике, усугублялись, как я понял со временем, совсем уж неожиданным в нем комплексом неуверенности в уровне того, что он делал в [[поэзия|поэзии]]. Мне всегда казалось, что он прекрасно сознает силу своего дарования, ощущает [[магия|магию]] своего мастерства, знает себе цену. Казалось ― до странного эпизода начала 1970-х на засыпанной [[снег]]ом Котельнической набережной. Произошло вот что. Мы ― Галич, его жена Ангелина Николаевна и я ― вышли поздно вечером от журналиста «Известий» Анатолия Аграновского, чтобы поймать такси. Медленно ― после выпитого за [[вечер]] ― передвигавшийся Галич вдруг рухнул в [[сугроб]], наметенный вокруг [[фонарь|фонарного]] столба, и растянулся на спине, уставившись в звездное, студеное московское [[небо]]. Остро кольнул [[страх]]: сердце, очередной [[инфаркт]]!.. «Саша (я уже тогда пытался звать его по имени)! Что? Зачем?! Почему?!» «Володя… я [[говно]]… полное говно», ― простонал Галич. «То есть как это? ― вконец растерялся я. ― Кто же, по-вашему, достоин…» «Он, ― вздохнул Галич, не дав мне закончить вопрос, и почему-то указал на небо. ― [[Осип Эмильевич Мандельштам|Мандельштам]]! Вот он великий… А я кто?» (Об Осипе Эмильевиче Галич только что пел у [[w:Аграновский, Валерий Абрамович|Аграновского]]. Композиция «Возвращение на Итаку» была, пожалуй, самым ярким моментом того [[вечер]]а…) Не берусь сказать, насколько серьезным и устойчивым было у Галича это ощущение своей второсортности. Знаю лишь, что он искренне, по-детски радовался, когда его замечали и отмечали, что он жадно ловил любые свидетельства признания. Похвалы ему были нужны, как [[воздух]].<ref>''[[Владимир Аронович Фрумкин|Владимир Фрумкин]]'' «Уан-мэн-бэн(н)д». — Нью-Йорк: «Вестник США», 29 октября 2003 г.</ref>|Автор=[[Владимир Аронович Фрумкин|Владимир Фрумкин]], «Уан-мэн-бэн(н)д», 2003}}