Провокация (Лем): различия между версиями
| [непроверенная версия] | [непроверенная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
м fix homoglyphs: convert Cyrillic characters in spos[у]b to Latin |
м fix homoglyphs: convert Cyrillic characters in zar[у]wno to Latin |
||
Строка 88:
{{Q|Сходство между <нерелигиозным> терроризмом и гитлеризмом в том, что убийцы опять провозгласили себя справедливыми судьями. Но суд, каков бы он ни был, не от собственного имени действует, а во исполнение воли высших инстанций; так что надо было создать ''видимость'' верховной инстанции, неподвластной традиционным нормам — религиозным, психиатрическим или бандитским. Следовало объявить себя орудием чего-то большего и более высокого, чем они сами; это ясно показывает ''частичность'' названий, которые все они дали своим группировкам («[[w:Фракция Красной Армии|ФРАКЦИЯ Красной Армии]]», а значит, не армия в целом, значит, это целое существует само по себе; «[[w:Первая линия (организация)|Первая Линия]]», а значит, есть ещё какие-то линии, какие-то резервные части; «[[w:Красные бригады|Красные Бригады]]», а значит, опять-таки только подразделения какой-то ''большей'', чем они сами, армии).|Оригинал= podobieństwo terroryzmu do hitleryzmu w tym, że mordercy znуw nazywają siebie sprawiedliwym sądem. Ponieważ jednak każdy sąd nie we własnym działa imieniu, lecz z powołania przez instancje zwierzchnie, musieli stworzyć pozуr istnienia takiej instancji, ktyry okazałby się niepodległy tradycyjnym kryteriom czy to religijnym, czy psychiatrycznym, czy przestępczym. Tym samym musieli się nazwać ramieniem sprawiedliwości większej i wyższej od nich samych, co widać wyraźnie w szczegуlnej, bo powszechnej ''cząstkowości'' nazw, jakie nadawali swym ugrupowaniom („FRAKCJA Armii Czerwonej”, a więc nie ona cała, a więc ta całość istnieje poza nimi; „Pierwsza Linia”, a zatem istnieją jeszcze jakieś linie następne, głębokiego zaplecza; „Czerwone Brygady”, a zatem znуw — pewne tylko oddziały jakiejś ''większej'' od nich samych armii).}}
{{Q|В тоталитарном государстве, где все человеческие дела стали государственным делом, только верховная власть имела право выбора жертвы. В государстве огромных личных свобод самозваные ликвидаторы зла<ref>Также, например, [[w:вигиланты|вигиланты]].</ref> свободны в его распознании и преследовании. Такая зависимость объясняет родство обоих явлений: их роднит отпущение убийцами собственных грехов. И тотальное подчинение авторитетам, и тотальное отрицание всякого подчинения сбрасывают со счетов совесть, по-разному приводя всё к той же кровавой развязке.|Оригинал=W państwie totalitarnym, w ktyrym wszystko co ludzkie uległo upaństwowieniu, tylko najwyższa władza była w prawie typowania ofiar, W państwie wielkich swobуd osobniczych byli samozwańczy likwidatorzy zła swobodni w jego rozpoznawaniu i ściganiu. Ta zależność wyjaśnia pokrewieństwo obu formacji — w rozgrzeszeniach, jakie dają sobie mordercy, bo
{{Q|Терроризм, для которого главное — не революция, а экзекуция, заимствует у левых лишь то, что может ему пригодиться в качестве фигового листка, вычёркивая и опуская все, что затрудняет или исключает убийство как способ существования. Будущее, которое требует человеческих жертв, для него такая же охранная грамота, какой для нацизма была идея тысячелетнего рейха. Террористы, вышедшие из движения и утратившие организационную связь с ним, одновременно утрачивают понимание мотивов своей яростной многолетней активности, и слушателям, которые с затаённым дыханием ожидают сенсаций, сообщают горсточку сплетен о лидерах, сплетен не менее заурядных, чем откровения о скудоумных [[Застольные беседы Гитлера|«Tischgespräche» Гитлера]] в кругу его ближайших соратников. <…> Ожидания тех, кто жаждет посвящения в тайну, напрасны: как передать состояние духа, в котором можно со спокойной совестью убивать? Ведь тайна кроется в дозволенности убийства, а не в умах убийц. Поэтому всё здесь может быть тривиальным и смётанным на скорую руку; пример тому — старания (нацистов и террористов) избегать экзекуций на месте, поскольку убийство на месте — типично уголовный обычай, а речь шла об убийстве санкционированном. Поэтому обреченных на смерть везли к месту казни, если только они не сопротивлялись, что казнящим очень не нравилось: сопротивление означает неуважение к правосудию, а террористы даже больше нацистов заботятся о формах законности в судопроизводстве и вынесении приговора — им, лишенным авторитета государственной власти, приходится самим утверждать собственный авторитет. Но выбранные ими жертвы ни разу не были судимы по-настоящему, их тягчайшая вина всегда известна заранее. В этой непогрешимости терроризм не уступает Ватикану человекоубийства, каким хотел стать нацизм. Никакие убеждения и призывы, никакие мольбы, никакие ссылки на человеческую солидарность, на любые смягчающие обстоятельства, никакие просьбы о милосердии, никакие доказательства бессмысленности или хотя бы практической неэффективности убийства не собьют палачей с толку, ведь в их распоряжении имеется машина для доказательств, согласно которой умеренность и милосердие — вещи не менее подлые, чем антиэкстремистское законодательство и охранительные репрессии. Мотивационная броня террористов достигает предела непробиваемости, при котором любое поведение противной стороны лишь подтверждает её виновность. Только этим можно объяснить и превосходное самочувствие, которое бывшие эсэсовцы демонстрируют на своих ежегодных съездах, и веру уцелевших [[w:Храм народов|гайанских сектантов]] в харизму [[w:Джонс, Джим|их чудовищного пророка]], веру, не поколебленную кошмаром самоистребления секты.
Любое оппозиционное движение, внешне похожее на псевдополитический экстремизм, пусть даже оно имеет все основания для борьбы против совершенно реального угнетения или эксплуатации, невольно играет на руку фальсификаторам, преподносящим убийство как орудие борьбы за правое дело, — поскольку усиливает путаницу в оценке событий и мешает (а то и просто не позволяет) отличить вину-предлог от настоящей вины; впрочем, кто и где в этом мире невинен безусловно, как ангел? Так начинается соревнование в мимикрии, поражающее своей эффективностью. Вымышленное оправдание неотличимо от подлинного, и причиной тому не столько совершенство игры актеров-имитаторов, сколько не вполне чистая совесть общества, породившего послевоенный терроризм.
В конечном счёте убийственную агрессию отражают убийственные репрессии, полиция сперва стреляет, а уж потом идентифицирует личность убитого; демократия, защищаясь, в какой-то степени вынуждена отказываться от себя самой, так что экстремизм с его мистифицированными оправданиями провоцирует наконец такую реакцию, которая превращает фальсифицированное обвинение в обоснованное. Прагматически зло оказывается эффективней добра, коль скоро добро должно изменять себе, чтобы сдержать зло. Выходит, в этом противоборстве нет непогрешимой победной стратегии, и добродетель побеждает постольку, поскольку уподобляется противостоящему ей пороку.
Итак, урок, преподанный нашей эпохе гитлеризмом, не забыт. Можно силой сокрушить преступное тоталитарное государство, как был сокрушен Третий рейх, и тогда вина испаряется, рассыпается как песок, обличенные виновники съеживаются и исчезают — кроме горстки главных конструкторов геноцида и наиболее рьяных исполнителей, забрызганных кровью; но этот посев, рассыпаясь, не гибнет. Процесс непрестанного расширения круга виновных нашел своё логическое завершение. Эсхатологический цикл XX века от лагерей насильственных мук дошел до лагеря добровольного самоубийства. На этом последнем этапе казнящие слились с казнимыми, тем самым доказывая, что виновен каждый; исходная ситуация беспомощности повторилась, ибо воплощенное в этих побегах зла наследие былых преступлений уже нельзя побороть способом столь беспощадно простым, как свержение тирании.|Оригинал=Jako zorientowany egzekucyjnie, a nie rewolucyjnie, to tylko przejmuje terroryzm od lewicy, co jest ideologicznym listkiem figowym jego czynуw, wykreślając i pomijając wszystko, co utrudniłoby mii czy wre.cz udaremniło jako sposyb bycia — mord. Przyszłość, ktyrej składa ofiary z ludzi, jest mu takim samym legalizującym czyny transparentem, jak nim była wizja „Tysiącletniej Rzeszy” dla nazizmu. Terroryści, ktуrzy występują z ruchu, tracąc z nim organizacyjną więź, zatracają jednocześnie to rozumienie jego pobudek, ktyre stanowiło motor ich trwającej lata zaciekłej aktywności i wysłuchiwani przez oczekujących z zapartym tchem rewelacji, dostarczają garść plotek o przywуdcach, rуwnie płaskich jak rewelacje o głupkowatych „Tischgesprache” Hitlera w gronie bliskich wspуłpracownikуw. <…> Daremne jest oczekiwanie wtajemniczeń, bo nieprzekazywalny okazuje się stan, w ktyrym można zadawać śmierć — bo w jej zadawaniu, a nie w umysłach zabуjcуw kryje się tajemnica. Wszystko może być więc płaskie i licho zszyte, jak staranie — nazistуw i terrorystуw — by unikać doraźnych egzekucji, bo zabicie na miejscu to typowa cecha pospolitego mordu, a szło o jego legitymizację, więc ofiary wieziono do miejsca straceń, chyba że się broniły, co było bardzo źle widziane, bo wszelki opуr jest zniewagą sprawiedliwości, a terroryści bardziej nawet od nazistуw dbają o pozory prawomocnego sądzenia i wyrokowania, gdyż sami muszą, wyzbyci państwowej zwierzchności, umacniać swуj autorytet. Lecz typowani na skazańcуw nigdy nie byli i nie są prawdziwie sądzeni. Ich najwyższa wina jest zawsze wiadoma z gуry. W tej nieomylności dorуwnuje terroryzm papiestwu ludobуjstwa, jakim chciał się stać narodowy socjalizm. Żadne perswazje i apele, żadne błagania, żadne powoływania się na ludzką solidarność czy na jakiekolwiek okoliczności łagodzące, żadne prośby o miłosierdzie, żadne dowody bezsensu czy wręcz praktycznej bezskuteczności mordu, żadne argumenty nie zbiją oprawcуw z tropu, ponieważ dysponują maszynką przeuzasadnień, ktyra umiar i łagodność sprowadza do kwalifikacji tej samej nikczemności, co antyekstremistyczną legislację i politykę zachowawczych represji. Motywacyjne opancerzenie terrorystуw osiąga pełnię, gdy każdy typ zachowania strony przeciwnej poczytywany jest za następny dowуd jej winy. Tylko tym daje się wyjaśnić
Zewnętrznie podobny do pseudopolitycznego ekstremizmu, każdy ruch autentycznie opozycyjny, mający rzetelne motywy do walki w sytuacji nie zmyślonego zniewolenia lub wyzysku, niechcący sprzyja fałszerzom, podającym mord za narzędzie walki o dobro, ponieważ zwiększa konfuzję panującą w analizie zajść i utrudnia, jeśli nie udaremnia, odrуżnienie win pretekstowych od win rzeczywistych — a zresztą kto i gdzie na tym świecie jest anielsko bezwinny do samego końca? Tak powstaje zadziwiająca skutecznością gra mimikry. Symulowana racja nie daje się odrуżnić od racji nie zmyślonej, i to nie tyle przez doskonałość aktorstwa symulantуw, lecz przez nie całkiem czyste sumienie społeczeństw, ktyre zrodziły powojenny terroryzm.
Ostatecznie zabуjczą agresję odpiera zabуjcza represja, policja pierwej strzela, niż legitymuje, demokracja, ratując się, musi w jakiejś mierze z siebie rezygnować, toteż ekstremizm o zmistyfikowanych racjach wywołuje wreszcie takie reakcje, ktyre to, co było sfingowane jako oskarżenie, obraca w oskarżenia zasadne. Zło okazuje się pragmatycznie bardziej skuteczne od dobra, skoro w tej dyslokacji sił dobro musi przeczyć sobie, by powstrzymać zło, czyli nie ma w tych rozgrywkach żadnej niepokalanej strategii zwycięskiej, skoro prawość zwycięża w takiej mierze, w jakiej sama się rupodobni do zwalczanej nieprawości.
| |||