Размышления о религии (Марк Твен)

«Избранные места из автобиографических диктовок Марка Твена июня 1906 года о Боге и Библии» (англ. Selected Passages on God and the Bible from Autobiographical Dictations of June 1906) были впервые опубликованы в 1924 или 1959 году.

Цитаты

19 июня

Библия рисует характер бога с исчерпывающей и безжалостной точностью. Портрет, который она нам предлагает, — это в основном портрет человека, если, конечно, можно вообразить человека, исполненного и переполненного злобой вне всяких человеческих пределов; портрет личности, с которой теперь, когда Нерон и Калигула уже скончались, никто, пожалуй, не захотел бы водить знакомство. Все его деяния, изображенные в Ветхом завете, говорят о его злопамятности, несправедливости, мелочности, безжалостности, мстительности. Он только и делает, что карает — карает за ничтожные проступки с тысячекратной строгостью; карает невинных младенцев за проступки их родителей; карает ни в чем не провинившихся обитателей страны за проступки их правителей; и снисходит даже до того, что обрушивает кровавую месть на смирных телят, ягнят, овец и волов, дабы покарать пустяковые грешки их владельцев. Более гнусного и разоблачающего жизнеописания в печатном виде не существует. Начитавшись его, начинаешь считать Нерона ангелом света и совершенства. <…> вероломство — это лейтмотив всей книги. Её начало, наверное, было придумано в детской пирата — настолько оно мерзко и в то же время младенчески наивно. Адаму запрещено вкушать плод некоего дерева, ему без тени улыбки сообщается, что в случае неповиновения он умрет. Как можно было ожидать, что такая угроза произведёт на него хотя бы малейшее впечатление? Ведь Адам был взрослым мужчиной лишь по внешности. А знаниями и опытом он не превосходил двухлетнего младенца. Он не мог знать, что означает слово “смерть”. <…> Это слово не имело для него никакого смысла. С тем же успехом ему могли бы пригрозить, что если он съест это яблоко, то немедленно преобразится в меридиан, — Адам одинаково не мог понять ни того, ни другого слова. Можно было не сомневаться, что жиденький интеллект, измысливший эту достопамятную угрозу, сопроводит всякими другими пошлостями, основанными на весьма низкопробных понятиях о справедливости и правосудии; так оно и вышло. Было объявлено, что все потомки Адама до последнего дня творения будут нести кару, раз этот младенец нарушил закон своей детской, навязанный ему ещё до того, как он вышел из пелёнок. В течение многих тысячелетий все они, один за другим, подвергались неустанной травле и всяческим бедам в наказание за обыкновенную детскую шалость, которую пышно наименовали “грехом Адама”. И на протяжении этого бесконечного времени никогда не было недостатка в раввинах, римских папах, епископах, священниках, пасторах и мирских раболепных душах, которые восторженно прославляли это позорнейшее преступление, провозглашали его неизреченно справедливым и праведным и осыпали сотворившего его такой грубейшей и беспардонной лестью, что кто угодно, кроме бога, услышав что-либо подобное, отвернулся бы со смущением и гадливостью. Хотя долгая привычка к лести и закалила наших восточных монархов, даже они не могли бы снести раздающихся по воскресеньям в церквах бесстыдных восхвалений, которые наш бог выслушивает самодовольно и удовлетворённо.

Bible reveals to us the character of our God with minute and remorseless exactness. The portrait is substantially that of a man—if one can imagine a man charged and overcharged with evil impulses far beyond the human limit; a personage whom no one, perhaps, would desire to associate with, now that Nero and Caligula are dead. In the Old Testament His acts expose His vindictive, unjust, ungenerous, pitiless and vengeful nature constantly. He is always punishing—punishing trifling misdeeds with thousand-fold severity; punishing innocent children for the misdeeds of their parents; punishing unoffending populations for the misdeeds of their rulers; even descending to wreak bloody vengeance upon harmless calves and lambs and sheep and bullocks, as punishment for inconsequential trespasses committed by their proprietors. It is perhaps the most damnatory biography that exists in print anywhere. It makes Nero an angel of light and leading, by contrast. <…> treachery <…> is the keynote of the entire biography. That beginning must have been invented in a pirate’s nursery, it is so malign and so childish. To Adam is forbidden the fruit of a certain tree—and he is gravely informed that if he disobeys he shall die. How could that be expected to impress Adam? Adam was merely a man in stature; in knowledge and experience he was in no way the superior of a baby of two years of age; he could have no idea of what the word death meant. <…> The word meant nothing to him. If the Adam child had been warned that if he ate of the apples he would be transformed into a meridian of longitude, that threat would have been the equivalent of the other, since neither of them could mean anything to him. The watery intellect that invented the memorable threat could be depended on to supplement it with other banalities and low grade notions of justice and fairness, and that is what happened. It was decreed that all of Adam’s descendants, to the latest day, should be punished for the baby’s trespass against a law of his nursery fulminated against him before he was out of his diapers. For thousands and thousands of years, his posterity, individual by individual, has been unceasingly hunted and harried with afflictions in punishment of the juvenile misdemeanor which is grandiloquently called Adam’s Sin. And during all that vast lapse of time, there has been no lack of rabbins and popes and bishops and priests and parsons and lay slaves eager to applaud this infamy, maintain the unassailable justice and righteousness of it, and praise its Author in terms of flattery so gross and extravagant that none but a God could listen to it and not hide His face in disgust and embarrassment. Hardened to flattery as our Oriental potentates are, through long experience, not even they would be able to endure the rank quality of it which our God endures with complacency and satisfaction from our pulpits every Sunday.

20 июня

Священные писания обязательно обладают одними и теми же характерными недостатками. Все они отличаются просто трогательной бедностью фантазии. Это бросается в глаза прежде всего. Второй недостаток заключается в том, что каждое без малейшего на то права претендует на оригинальность. Каждое широко заимствует у предыдущих без ссылок на источник, что, безусловно, является нечестным поступком. Каждое по очереди присваивает обветшавший реквизит предыдущих и с простодушной самоуверенностью пытается выдать его за самое свежее и последнее откровение, только что поступившее с небес.

There are one or two curious defects about Bibles. An almost pathetic poverty of invention characterizes them all. That is one striking defect. Another is that each pretends to originality, without possessing any. Each borrows from the others, and gives no credit, which is a distinctly immoral act. Each, in turn, confiscates decayed old stage-properties from the others, and with naïve confidence puts them forth as fresh new inspirations from on high.

	Наша религия — ужасная религия. В морях невинной крови, которые были ею пролиты, могли бы без помех разместиться все флоты мира. — вариант трюизма
	Ours is a terrible religion. The fleets of the world could swim in spacious comfort in the innocent blood it has spilt.

22 июня

Вот уже два года, как христианство усердно практикует в царской России убийства и резню, с помощью которых оно в каждом столетии на протяжении девятнадцати веков вновь и вновь успешно убеждало христианский мир в том, что оно является единственной истинной религией — единственно подлинной религией мира и любви. Вот уже два года, как ультрахристианское царское правительство России официально устраивает и организует резню и избиение своих еврейских подданных. Эти избиения происходят так часто, что мы стали к ним почти равнодушны. Рассказы о них волнуют нас не больше, чем сообщение о падении железнодорожных акций, в которые мы не вкладывали денег. Мы так привыкли к описаниям этих ужасов, что теперь, читая о них, даже не содрогаемся.

For two years, now, Christianity has been repeating, in Russia, the sort of industries in the way of massacre and mutilation with which it has been successfully persuading Christendom in every century] for nineteen hundred years, that it is the only right and true religion—the one and only religion of peace and love. For two years, now, the ultra-Christian Government of Russia has been officially ordering and conducting massacres of its Jewish subjects. These massacres have been so frequent that we have become almost indifferent to them. The accounts of them hardly affect us more than do accounts of corners in a railroad stock in which we have no money invested. We have become so used to their described horrors that we hardly shudder now when we read of them.

Священники и оптимисты любят проповедовать, что человечество непрерывно движется вперёд к совершенству. Как обычно, они не подкрепляют свое мнение статистикой. Так уж заведено у священников — и у оптимистов тоже. Намного ли продвинулось к терпимости человечество за время, прошедшее между резнёй альбигойцев и этими еврейскими погромами в царской России? Во всяком случае, между ними, несомненно, есть одно различие. Царская бойня далеко превзошла древнюю и зверствами, и утонченной жестокостью. Можно ли заметить какое-либо продвижение вперед между Варфоломеевской ночью и этими погромами? Да, разница та же самая: русские черносотенцы-христиане в 1906 г. и их царь дошли до такой кровожадной и животной жестокости, какая и не снилась их неотёсанным собратьям, жившим 335 лет тому назад.

The pulpit and the optimist are always talking about the human race’s steady march toward ultimate perfection. As usual, they leave out the statistics. It is the pulpit’s way—the optimist’s way. Is there any discoverable advance toward moderation between the massacre of the Albigenses and these massacres of Russian Jews? There is one difference. In elaborate cruelty and brutality the modern massacre exceeds the ancient one. Is any advance discoverable between Bartholomew’s Day and these Jewish massacres? Yes. The same difference again appears: the modern Russian Christian and his Czar have advanced to an extravagance of bloody and bestial atrocity undreamed of by their crude brethren of three hundred and thirty-five years ago.

На протяжении жизни нашего поколения все христианские державы занимались главным образом тем, что искали всё более и более новые, всё более и более эффективные способы убиения христиан — а попутно и парочки-другой язычников, — и тому, кто хочет как можно быстрее разбогатеть в земном царстве Христа, достаточно изобрести пушку, которая одним выстрелом сможет убивать больше христиан, чем любая её предшественница.

Within this last generation each Christian power has turned the bulk of its attention to finding out newer and still newer, and more and more effective ways of killing Christians—and, incidentally, a pagan now and then—and the surest way to get rich quickly, in Christ’s earthly kingdom, is to invent a gun that can kill more Christians at one shot than any other existing gun.

Не было ещё протестантского мальчика или протестантской девочки, чей ум Библия не загрязнила бы. Ни один протестантский ребёнок не остаётся чистым после знакомства с Библией. А воспрепятствовать этому знакомству нельзя. Иногда родители пытаются помочь делу, закрывая детям доступ к гнусным непристойностям, которыми полна Библия, но это только раздразнивает желание ребёнка вкусить от сего запретного плода, и он от него вкушает — разыскивает его тайком и пожирает с неутолимой жадностью. Во всех протестантских семьях мира ежедневно и ежечасно Библия творит своё чёрное дело распространения порока и грязных порочных мыслей среди детей. Она совершает этой пагубной работы больше, чем все другие грязные книги христианского мира, вместе взятые,— и не просто больше, а в тысячу раз больше.

There has never been a Protestant boy nor a Protestant girl whose mind the Bible has not soiled. No Protestant child ever comes clean from association with the Bible. This association cannot be prevented. Sometimes the parents try to prevent it, by not allowing the children to have access to the Bible’s awful obscenities, but this only whets the child’s desire to taste that forbidden fruit, and it does taste it—seeks it out secretly and devours it with a strong and grateful appetite. The Bible does its baleful work in the propagation of vice among children, and vicious and unclean ideas, daily and constantly, in every Protestant family in Christendom. It does more of this deadly work than all the other unclean books in Christendom put together; and not only more, but a thousand-fold more.

Считаю ли я, что христианская религия будет существовать вечно? У меня нет никаких оснований так думать. До её возникновения мир знал тысячи религий. Все они мертвы. Прежде чем был придуман наш бог, мир знал миллионы богов. Но они умерли и давным-давно забыты. Наш бог — вне всякого сравнения наихудший бог, какого только могло породить больное человеческое воображение: неужели же он и его христианство ухитрятся сохранить бессмертие вопреки вероятности, опирающейся на бесчисленные примеры, которые мы находим в теологической истории прошлого? Нет, я считаю, что христианство и его бог не будут исключениями из общего правила. Они в свою очередь должны исчезнуть и освободить место для другого бога и ещё более глупой религии. Но, может быть, она всё-таки будет лучше, чем наша? Нет, это маловероятно. История показывает, что в религиях мы не прогрессируем, а регрессируем. Это, впрочем, неважно: как бы то ни было, обязательно появится новый бог и новая религия. Они будут представлены населению земли и приняты им под давлением единственных аргументов, с помощью которых удавалось убедить какой-либо народ принять христианство или любую другую религию, если только она не была религией их отцов: священное писание, меч, огонь и топор — вот те единственные миссионеры, которым когда-либо удавалось достичь победы с тех пор, как в мире завелись боги и религии. <…> Нет ничего настолько нелепого или настолько невероятного, чтобы средний человек не смог в это поверить.

Do I think the Christian religion is here to stay? Why should I think so? There had been a thousand religions before it was born. They are all dead. There had been millions of gods before ours was invented. Swarms of them are dead and forgotten long ago. Ours is by long odds the worst God that the ingenuity of man has begotten from his insane imagination—and shall He and His Christianity be immortal, against the great array of probabilities furnished by the theological history of the past? No. I think that Christianity, and its God, must follow the rule. They must pass on, in their turn, and make room for another God and a stupider religion. Or perhaps a better than this? No. That is not likely. History shows that in the matter of religions, we progress backward, and not the other way. No matter, there will be a new God and a new religion. They will be introduced to popularity and acceptance with the only arguments that have ever persuaded any people in this earth to adopt Christianity, or any other religion that they werenot born to: the Bible, the sword, the torch, and the axe—the only missionaries that have ever scored a single victory since gods and religions began in the world. <…> There isn’t anything so grotesque or so incredible that the average human being can’t believe it.

23 июня

Теперь давайте поговорим об истинном боге, настоящем боге, великом боге, высочайшем и верховном боге, подлинном творце реальной вселенной, чьи удалённейшие уголки посещают только кометы, для которых невероятно далёкий Нептун — всего лишь маяк у входа в гавань, своего рода Санди-Хук, улыбающийся странникам, в течение многих веков измерявшим глубины пространства и наконец возвращающимся на родину, — вселенной, не изготовленной вручную для астрономической детской, но возникшей в безграничной протяженности пространства по повелению только что упомянутого подлинного бога, бога невообразимо великого и величественного, по сравнению с которым все другие боги, мириадами кишащие в жалком людском воображении, подобны рою комаров, затерявшемуся в бесконечности пустого неба. Когда мы думаем о подобном боге, мы уже не можем приписывать ему ничтожные деяния, лишенные достоинства, лишенные величия. Мы не можем представить себе чтобы он отверг Сириус, дабы избрать своим подножием нашу картофелину. Мы не можем представить себе, чтобы он интересовался делами микроскопического человечества радовался его воскресным хвалам и сердился, если хвала эта слабеет или совсем умолкает, — так же как мы не можем представить себе, чтобы китайский император вдруг заинтересовался пробиркой с микробами и с трепетным беспокойством старался бы им понравиться, дабы упиваться их грубой лестью. И если бы даже мы могли себе представить, что китайский император безумно заинтересовался такой пробиркой с микробами, то на этом мы все-таки поставили бы точку. Уж никакими силами мы не могли бы вообразить, что он изберет из этих бесчисленных мириад четверть наперстка иудейских микробов, наименее привлекательных из всего этого множества, и сделает их своими любимцами, и назовет их своими избранными бациллами, и зайдёт в своей любви к ним так далеко, что обещает холить и лелеять только их одних, а остальных предать вечному проклятию.

Let us now consider the real God, the genuine God, the great God, the sublime and supreme God, the authentic Creator of the real universe, whose remotenesses are visited by comets only—comets unto which incredibly distant Neptune is merely an outpost, a Sandy Hook to homeward bound spectres of the deeps of space that have not glimpsed it before for generations—a universe not made with hands and suited to an astronomical nursery, but spread abroad through the illimitable reaches of space by the fiat of the real God just mentioned; that God of unthinkable grandeur and majesty, by comparison with whom all the other gods whose myriads infest the feeble imaginations of men are as a swarm of gnats scattered and lost in the infinitudes of the empty sky. When we think of such a God as this, we cannot associate with Him anything trivial, anything lacking dignity, anything lacking grandeur. We cannot conceive of His passing by Sirius to choose our potato for a footstool. We cannot conceive of His interesting Himself in the affairs of the microscopic human race and enjoying its Sunday flatteries, and experiencing pangs of jealousy when the flatteries grow lax or fail, any more than we can conceive of the Emperor of China being interested in a bottle of microbes and pathetically anxious to stand well with them and harvest their impertinent compliments. If we could conceive of the Emperor of China taking an intemperate interest in his bottle of microbes, we should have to draw the line there; we could not, by any stretch of imagination, conceive of his selecting from these innumerable millions a quarter of a thimbleful of Jew microbes—the least attractive of the whole swarm—and making pets of them and nominating them as his chosen germs, and carrying his infatuation for them so far as to resolve to keep and coddle them alone, and damn all the rest.

Найдётся ли отец, который захотел бы мучить своего малютку незаслуженными желудочными коликами, незаслуженными муками прорезывания зубов, а затем свинкой, корью, скарлатиной и тысячами других пыток, придуманных для ни в чём не повинного маленького существа? А затем, с юности и до могилы, стал бы терзать его бесчисленными десятитысячекратными карами за любое нарушение закона, как преднамеренное, так и случайное? С тончайшим сарказмом мы облагораживаем бога званием отца — и всё же мы отлично знаем, что, попадись нам в руки отец в его духе, мы бы немедленно его повесили.

Is there a father who would persecute his baby with unearned colics and the unearned miseries of teething, and follow these with mumps, measles, scarlet fever, and the hundred other persecutions appointed for the unoffending creature? And then follow these, from youth to the grave, with a multitude of ten-thousandfold punishments for laws broken either by intention or indiscretion? With a fine sarcasm, we ennoble God with the title of Father—yet we know quite well that we should hang His style of father wherever we might catch him.

Известно ли нам, что он справедлив, благостен, добр, кроток, милосерден, сострадателен? Нет. У нас нет никаких доказательств того, что он обладает хотя бы одним из этих качеств, — и в то же время каждый приходящий день приносит нам сотни тысяч свидетельств — нет, не свидетельств, а неопровержимых доказательств, — что он не обладает ни одним из них. <…> По полному отсутствию у него любого из тех качеств, которые могли бы украсить бога, внушить к нему уважение, вызвать благоговение и поклонение, <…> творец необъятной вселенной ничем не отличается от всех остальных имеющихся в наличии богов. Он каждый день совершенно ясно показывает, что нисколько не интересуется ни человеком, ни другими животными — разве только для того, чтобы пытать их, уничтожать и извлекать из этого занятия какое-то развлечение, делая при этом всё возможное, чтобы его вечное и неизменное однообразие ему не приелось.

Do we also know that He is a moral being, according to our standard of morals? No. If we know anything at all about it, we know that He is destitute of morals—at least of the human pattern. Do we know that He is just, charitable, kindly, gentle, merciful, compassionate? No. There is no evidence that he is any of these things,—whereas each and every day, as it passes, furnishes us a thousand volumes of evidence, and indeed proof, that he possesses none of these qualities. <…> In His destitution of one and all of the qualities which could grace a God and invite respect for Him, and reverence, and worship, <…> the Maker of the mighty universe, is just like all the other gods in the list. He proves, every day, that He takes no interest in man, nor in the other animals, further than to torture them, slay them, and get out of this pastime such entertainment as it may afford—and do what He can not to get weary of the eternal and changeless monotony of it.

25 июня

Согласно свидетельствам, полученным из третьих рук, характер любого значительного бога слагается из любви, справедливости, доброты, всепрощения, сочувствия любому страданию и желания его уничтожить. В противовес этому чудесному портрету (созданному только на основе не имеющих никакой ценности слухов) мы имеем получаемые нами каждый день в году, подтверждаемые нашим зрением и другими чувствами абсолютно точные доказательства того, что на самом деле этим богам совершенно чужды любовь, милосердие, сострадание, справедливость и все другие прекрасные качества, а наоборот, характер их слагается из самой чудовищной жестокости, несправедливости и кровожадной мстительности, какие только можно вообразить. Наше представление о предполагаемом характере бога опирается только на свидетельства, причем весьма сомнительные. Представление же об истинном его характере опирается на доказательства, и на доказательства неопровержимые.

According to the hearsay evidence, the character of every conspicuous god is made up of love, justice, compassion, forgiveness, sorrow for all suffering and desire to extinguish it. Opposed to this beautiful character—built wholly upon valueless hearsay evidence—is the absolutely authentic evidence furnished us every day in the year, and verifiable by our eyes and our other senses, that the real character of these gods is destitute of love, mercy, compassion, justice, and other gentle and excellent qualities, and is made up of all imaginable cruelties, persecutions, and injustices. The hearsay character rests upon evidence only—exceedingly doubtful evidence. The real character rests upon proof—proof unassailable.

	В вопросах морали человек постоянно проводит крайне странное различие между человеком и его творцом. От своих ближних он требует соблюдения весьма достойного морального кодекса, но полное отсутствие морали у его бога не вызывает у него ни стыда, ни неодобрения.
	Man constantly makes a most strange distinction between man and his Maker, in the matter of morals. He requires of his fellow man obedience to a very creditable code of morals, but he observes without shame or disapproval his God’s utter destitution of morals.

Перевод

И. Г. Гурова, 1981 («Размышления о религии»)