Пьяный корабль

«Пьяный корабль» (фр. Le Bateau ivre) — известное стихотворение Артюра Рембо, написанное в конце лета 1871 года.

Цитаты

Здесь приведены одни и те же цитаты в нескольких переводах.

В. В. Набоков (1928)

	И я — который был, зимой недавней, глуше младенческих мозгов — бежал на зов морской, и полуостровам, оторванным от суши, не знать таких боёв и удали такой.
	Dans les clapotements furieux des marées, Moi, l’autre hiver, plus sourd que les cerveaux d’enfants, Je courus ! Et les Péninsules démarrées, N’ont pas subi tohu-bohus plus triomphants.

	Вкусней, чем мальчику плоть яблока сырая, вошла в еловый трюм зелёная вода, меня от пятен вин и рвоты очищая и унося мой руль и якорь навсегда. И вольно с этих пор купался я в поэме кишащих звёздами лучисто-млечных вод, где, очарованный и безучастный, время от времени ко дну утопленник идёт…
	Plus douce qu’aux enfants la chair des pommes sures, L’eau verte pénétra ma coque de sapin Et des taches de vins bleus et des vomissures Me lava, dispersant gouvernail et grappin. Et dès lors, je me suis baigné dans le poème De la mer, infusé d’astres, et latescent, Dévorant les azurs verts où, flottaison blême Et ravie, un noyé pensif parfois descend…

	Брожения болот я видел — словно мрежи, где в тине целиком гниёт левиафан…
	J’ai vu fermenter les marais énormes, nasses Où pourrit dans les joncs tout un Léviathan…

Но я, затерянный в кудрях травы летейской, я, бурей брошенный в эфир глухонемой, <…> я, вольный и живой, дымно-лиловым мраком пробивший небеса, кирпичную их высь, где б высмотрел поэт всё, до чего он лаком, — лазури лишаи и солнечную слизь, — я, дикою доской в трескучих пятнах ярких бежавший средь морских изогнутых коньков, когда дубинами крушило солнце арки ультрамариновых июльских облаков…

Or moi, bateau perdu sous les cheveux des anses, Jeté par l’ouragan dans l’éther sans oiseau, <…> Libre, fumant, monté de brumes violettes, Moi qui trouais le ciel rougeoyant comme un mur Qui porte, confiture exquise aux bons poètes, Des lichens de soleil et des morves d’azur, Qui courais taché de lunules électriques, Plante folle, escorté des hippocampes noirs, Quand les Juillets faisaient crouler à coups de triques Les cieux ultramarins aux ardents entonnoirs…

В. Ю. Эльснер (1909, неполный)

Глухой, словно мозг ещё тусклый ребёнка, Зимы безучастней, я плыл десять дней. По суше циклоны бежали вдогонку… Вывала ли буря той бури сильней?!

Нежнее, чем в тело сок яблок созрелых, В мой кузов проникла морская волна. Корму отделила от скреп заржавелых, Блевотину смыла и пятна вина. И моря поэме отдавшись влюблённо, Следил я мерцавших светил хоровод… Порой опускался, глядя изумлённо, Утопленник в лоно лазурное вод.

Миновал берега и затоны, <…> здесь гнил камышом окружённый, Трясиной затянутый левиафан.

Д. Г. Бродский (1930-е)

С быстротою планеты, возникшей едва, То ныряя на дно, то над бездной воспрянув, Я летел, обгоняя полуострова, По спиралям смещающихся ураганов.

И как детям вкуснее всего в их года Говорит кислота созревающих яблок, — В мой расшатанный трюм прососалась вода И корму отделила от скреповищ дряблых. С той поры я не чувствовал больше ветров — Я всецело ушёл, окунувшись, на зло им, В композицию великолепнейших строф, Отдающих озоном и звёздным настоем.

Область крайних болот… Тростниковый уют — В огуречном рассоле и вспышках метана С незапамятных лет там лежат и гниют Плавники баснословного Левиафана.

Пусть хоть небо расскажет о дикой игре, Как с налету я в нём пробивал амбразуры, Что для добрых поэтов хранят винегрет Из фурункулов солнца и сопель лазури, Как летел мой двойник, сумасшедший эстамп, Отпечатанный сполохами, как за бортом, — По уставу морей, — занимали места Стаи чёрных коньков неизменным эскортом.

Б. К. Лившиц (1935)

Я мчался под морских приливов плеск суровый, Минувшею зимой, как мозг ребёнка, глух, И Полуострова, отдавшие найтовы, В сумятице с трудом переводили дух.

Как мякоть яблока мочёного приятна Дитяти, так волны мне сладок был набег; Омыв блевотиной и вин сапфирных пятна Оставив мне, снесла она и руль и дрек. С тех пор я ринулся, пленён её простором, В поэму моря, в звёзд таинственный настой, Лазури водные глотая, по которым Плывёт задумчивый утопленник порой.

Болота видел я, где, разлагаясь в гнили Необозримых верш, лежит Левиафан…

И вот, ощеренный травою бухт, злодейски Опутавшей меня, <…> Я, весь дымящийся, чей остов фиолетов, Я, пробивавший твердь, как рушат стену, чей Кирпич покрылся сплошь — о лакомство портов! — И лишаями солнц, и соплями дождей; Я, весь в блуждающих огнях, летевший пулей, Сопровождаемый толпой морских коньков, В то время как стекал под палицей июлей Ультрамарин небес в воронки облаков;..

П. Г. Антокольский

Море грозно рычало, качало и мчало, Как ребёнка, всю зиму трепал меня шторм. И сменялись полуострова без причала, Утверждал свою волю солёный простор.

Я дышал кислотою и сладостью сидра. Сквозь гнилую обшивку сочилась волна. Якорь сорван был, руль переломан и выдран, Смыты с палубы синие пятна вина. Так я плыл наугад, погружённый во время, Упивался его многозвёздной игрой, В этой однообразной и грозной поэме, Где ныряет утопленник, праздный герой;..

Я узнал, как гниёт непомерная туша, Содрогается в неводе Левиафан…

Был я спрятан в той бухте лесистой и снова В море выброшен крыльями мудрой грозы, <…> Лишь всклокочен как дым и как воздух непрочен, Продырявив туманы, что мимо неслись, Накопивший — поэтам понравится очень! — Лишь лишайники солнца и мерзкую слизь, Убегавший в огне электрических скатов За морскими коньками по кипени вод, С вечным звоном в ушах от громовых раскатов, Когда рушился ультрамариновый свод…

Л. Н. Мартынов

Зимой я одолел приливов суматоху, К ней глух, как детский мозг, проснувшийся едва. И вот от торжества земных тоху-во-боху Отторглись всштормленные полуострова.

Милей, чем для детей сок яблок кисло-сладкий, В сосновый кокон мой влазурилась вода, Отмыв блевотину и сизых вин осадки, Слизнув тяжёлый дрек, руль выбив из гнезда. И окунулся я в поэму моря, в лоно, Лазурь пожравшее, в медузно-звездный рой, Куда задумчивый, бледнея восхищенно, Пловец-утопленник спускается порой.

Я чуял гниль болот, брожение камышье Тех вершей, где живьем Левиафан гниёт…

Но я корабль, беглец из бухт зеленохвостых В эфир превыше птиц, чтоб, мне подав концы, <…> Я вольный, дымчатый, туманно-фиолетов, Я скребший кручи туч, с чьих красных амбразур Свисают лакомства отрадны для поэтов — Солнц лишаи и зорь сопливая лазурь, Я в электрические лунные кривули, Как щепка вверженный, когда неслась за мной Гиппопотамов тьма, а грозные Июли Дубасили небес ультрамарин взрывной,

Д. Самойлов

В свирепой толчее я мчался в даль морей, Как мозг младенца глух, уже другую зиму. И Полуострова срывались с якорей, От суши отделясь, проскакивали мимо.

В сосновой скорлупе ворочалась волна И мне была сладка, как мальчику кислица, Отмыла все следы блевоты и вина И сорвала рули, когда пошла яриться. С тех пор я был омыт поэзией морей, Густым настоем звезд и призрачным свеченьем, Я жрал голубизну, где странствует ничей Завороженный труп, влеком морским теченьем.

Я чуял смрад болот, подобье старых мреж, Где в тростниках гниёт нутро Левиафана…

И вот, осатанев в лазури ветровой, Я — тот, кто у смерчей заимствовал причёску <…> Я, вольный, мчал в дыму сквозь лиловатый свет, Кирпичный небосвод тараня, словно стены, Заляпанные — чтоб посмаковал поэт! — Сплошь лишаями солнц или соплями пены; Метался, весь в огнях, безумная доска, С толпой морских коньков устраивая гонки, Kогда Июль крушил ударом кулака Ультрамарин небес и прошибал воронки;..

М. П. Кудинов

Средь всплесков яростных стихии одичалой Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг. Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала, Такая кутерьма могла присниться вдруг.

Сладка, как для детей плоть яблок терпко-кислых, Зелёная вода проникла в корпус мой И смыла пятна вин и рвоту; снасть повисла, И был оторван руль играющей волной. С тех пор купался я в Поэме океана, Средь млечности её, средь отблесков светил И пожирающих синь неба неустанно Глубин, где мысль свою утопленник сокрыл;..

Болот раскинувшихся видел я броженье, Где в вершах тростника Левиафан гниёт;..

Итак, опутанный коричневою пряжей, Корабль, познавший хмель морской воды сполна, <…> Свободный, весь в дыму, туманами одетый, Я, небо рушивший, как стены, где б нашлись Все эти лакомства, к которым льнут поэты, — Лишайник солнечный, лазоревая слизь; Я, продолжавший путь, когда за мной вдогонку Эскорты чёрных рыб пускались из глубин, И загонял июль в пылавшую воронку Ультрамарин небес ударами дубин;..

Е. В. Витковский, 2013

Бездумный, как дитя, — в ревущую моряну Я прошлою зимой рванул — и был таков: Так полуострова дрейфуют к океану От торжествующих земных кавардаков.

Как сорванный дичок ребёнку в детстве, сладок Волны зелёный вал — скорлупке корабля, — С меня блевоту смой и синих вин осадок, Без якоря меня оставь и без руля! И стал купаться я в светящемся настое, В поэзии волны, — я жрал, упрям и груб, Зелёную лазурь, где, как бревно сплавное, Задумчиво плывёт скитающийся труп.

В глухих бродилищах, меж тростниковых вершей, Я видел, как в тиши погоды штилевой Всей тушею гниёт Левиафан умерший…

И вот — я пьян водой, я, отданный просторам, Где даже птиц лишён зияющий эфир, <…> Я, вздымленный в туман, в лиловые завесы, Пробивший небосвод краснокирпичный, чьи Парнасские для всех видны деликатесы — Сопля голубизны и солнца лишаи. Доска безумная, — светясь, как скат глубинный, Эскорт морских коньков влекущий за собой, Я мчал, — пока Июль тяжёлою дубиной Воронки прошибал во сфере голубой.

О стихотворении

… большинство легендарных или вымышленных кораблей выражают мотив уютной замкнутости <…>. Чтобы рассеять чары корабельного собственничества в морской мифологии, есть только одно средство — устранить человека и предоставить судно самому себе; тогда корабль перестаёт быть контейнером, жилищем, предметом собственности, он превращается в странствующий глаз, скользящий по бескрайним просторам, он вновь и вновь побуждает к отплытию. <…> «пьяный корабль» Рембо <…> говорит «я» и, освободившись от своей пустотелости, сулит человеку переход от психоанализа пещеры к подлинной поэтике открытий.

— Ролан Барт, «„Наутилус“ и пьяный корабль» (сб. «Мифологии», 1957)