Поэзия и поэтический слог

«Поэзия и поэтический слог» (англ. Poetry and Poetic Diction) — предисловие Уильяма Вордсворта 1800 года ко второму изданию «Лирических баллад».

Цитаты

Считается, что, приступая к созданию стихов, Автор берёт на себя обязательство следовать неким принятым нормам; что он таким образом уведомляет читателя, что определённый круг идей и выражений будет представлен в его книге, всё же прочее решительно исключено из неё. Такого рода показатель, или символ, который содержит в себе поэтическая речь, в разные эпохи развития литературы должен был вызывать совершенно различное отношение…

It is supposed, that by the act of writing in verse an Author makes a formal engagement that he will gratify certain known habits of association; that he not only thus apprises the Reader that certain classes of ideas and expressions will be found in his book, but that others will be carefully excluded. This exponent or symbol held forth by metrical language must in different eras of literature have excited very different expectations…

Главная задача этих Стихотворений состояла в том, чтобы отобрать случаи и ситуации из повседневной жизни и пересказать или описать их, постоянно пользуясь, насколько это возможно, обыденным языком, и в то же время расцветить их красками воображения, благодаря чему обычные вещи предстали бы в непривычном виде; наконец — и это главное — сделать эти случаи и ситуации интересными, выявив в них с правдивостью, но не нарочито, основополагающие законы нашей природы; это в основном касается способа, при помощи которого мы связываем понятия, находясь в состоянии возбуждения.

The principal object <…> proposed in these Poems was to choose incidents and situations from common life, and to relate or describe them, throughout, as far as was possible in a selection of language really used by men, and, at the same time, to throw over them a certain colouring of imagination, whereby ordinary things should be presented to the mind in an unusual aspect; and, further, and above all, to make these incidents and situations interesting by tracing in them, truly though not ostentatiously, the primary laws of our nature: chiefly, as far as regards the manner in which we associate ideas in a state of excitement.

	Можно с лёгкостью доказать, что не только язык большой части любого хорошего стихотворения, даже если оно самого возвышенного характера, ни в чём, кроме размера, не должен отличаться от языка хорошей прозы, но и то, что наиболее содержательные места лучших стихотворений как раз написаны языком хорошей прозы.
	It would be a most easy task to prove to him, that not only the language of a large portion of every good poem, even of the most elevated character, must necessarily, except with reference to the metre, in no respect differ from that of good prose, but likewise that some of the most interesting parts of the best poems will be found to be strictly the language of prose when prose is well written.

Знание и поэта и учёного основано на удовольствии; но знание первого является необходимой частью нашего существования, нашим врождённым и неотъемлемым достоянием; знание второго — частное и индивидуальное приобретение, трудно завоёвываемое и не связывающее нас с другими людьми узами привычной и непосредственной симпатии. Учёный ищет истину, подобно далёкому и неизвестному благодетелю, он любит и лелеет её в одиночестве; поэт, поющий песнь, которую подхватывает всё человечество, радуется истине, подобно близкому другу и постоянному собеседнику. Поэзия является духом и квинтэссенцией познания. Она выражает страсть, вдохновляющую любого учёного. <…> Вопреки различию почвы и климата, языка и нравов, законов и обычаев, вопреки всему, что постепенно ушло или было насильно выброшено из памяти, поэт связует с помощью чувства и знания огромную человеческую империю, охватывающую всю землю и все времена. Мысли поэта направлены на всё окружающее <…>. Поэзия — начало и венец всякого знания, она так же бессмертна, как человеческое сердце. Если труды учёных когда-либо и произведут в прямой или косвенной форме материальную революцию в условиях нашего существования и наших привычных представлениях о вещах, поэт и тогда будет продолжать свой поиск; он не только с готовностью пойдёт вслед за учёным, откликаясь на общие косвенные воздействия, но и встанет рядом с ним, одухотворяя чувством объекты самого исследования. <…> Если настанет время, когда то, что мы сейчас зовём наукой, став общим достоянием, как бы облечётся в плоть и кровь, поэт пожертвует своё божественное вдохновение, чтобы помочь этому преображению, и будет приветствовать возникшее таким образом существо как дорогого ему и полноправного жителя в доме человека.

The knowledge both of the Poet and the Man of Science is pleasure; but the knowledge of the one cleaves to us as a necessary part of our existence, our natural and unalienable inheritance; the other is a personal and individual acquisition, slow to come to us, and by no habitual and direct sympathy connecting us with our fellow— beings. The Man of Science seeks truth as a remote and unknown benefactor; he cherishes and loves it in his solitude: the Poet, singing a song in which all human beings join with him, rejoices in the presence of truth as our visible friend and hourly companion. Poetry is the breath and finer spirit of all knowledge; it is the impassioned expression which is in the countenance of all Science. <…> In spite of difference of soil and climate, of language and manners, of laws and customs: in spite of things silently gone out of mind, and things violently destroyed; the Poet binds together by passion and knowledge the vast empire of human society, as it is spread over the whole earth, and over all time. The objects of the Poet’s thoughts are everywhere <…>. Poetry is the first and last of all knowledge—it is as immortal as the heart of man. If the labours of men of Science should ever create any material revolution, direct or indirect, in our condition, and in the impressions which we habitually receive, the Poet will sleep then no more than at present, but he will be ready to follow the steps of the man of Science, not only in those general indirect effects, but he will be at his side, carrying sensation into the midst of the objects of the Science itself. <…> If the time should ever come when what is now called Science, thus familiarized to men, shall be ready to put on, as it were, a form of flesh and blood, the Poet will lend his divine spirit to aid the transfiguration, and will welcome the Being thus produced, as a dear and genuine inmate of the household of man.

Перевод

А. Горбунов, 1981 («Предисловие к „Лирическим балладам“»)