Порнократия (фильм)
«Анатомия ада» ((фр. Anatomie de l'enfer; также «Порнократия») — эротическая драма режиссёра Катрин Брейя 2004 года.
Цитаты
правитьОн: Вы платите за то, чтобы я смотрел. Вы не можете требовать ничего больше.
Она: Вы правы. Но нельзя запретить себе на что-то надеяться.
Он: Слабость женской плоти вызывает отвращение или жестокость. Следовательно, вы зависите от того или от другого.
Она: Чего мы должны опасаться больше? Небытия или жестокости? Есть целая вечность между предложением и спросом. Есть целая вечность между предложением и тем, когда тебя берут. Это то, что мы называем первым разочарованием. Затем ничто не следует, всё фальшиво. Это всего лишь видимость близости. И неловкость торопливой брутальности.
Он: Вы слишком много говорите. И ваши слова — это жалкие упрёки.
Она: Может, я должна была побрить подмышки?
Он: Всё равно это всегда видно. Брейте сколько угодно. Можете также побрить или эпилировать промежность, это не сотрёт присущей вам силы непристойности. Даже наоборот. Так как кожа остаётся гусиная, как шея ощипанной птицы, каждая пора представляет собой раздражённое вздутие из-за вырванного волоска, словно микроскопическое сексуальное набухание.
Она: Значит, мы ничего не можем с этим поделать?
Он: Нет, ничего. Именно глубине этой непристойности — женской глубине — завидуют молодые люди, которые вас не любят. И её же ненавидят те, кто вас любит. Но не это бросается в глаза. Гораздо большее отвращение нам внушает вид ваших раздвинутых ног. Слишком ярким цветом и бесформенностью и вялостью ваших тайных губ и тонкостью этой неровной кожи, которая выделяет влагу и гной, смрадная, как кожа лягушек, которая приличнее хотя бы тем, что они зелёные; но их ляжки... Их ляжки символизируют безмерную разодранность ваших. Этого не видно, это спрятано, но в наших глазах это самая пугающая непристойность.
Она: А ещё?
Он (про себя): Я впервые задумался, не эта ли неистовая глубинная сила, которую женщины вызывают в своём неподвижном нутри, и отвартила меня от них. До сих пор я был честен, но теперь вы, конечно, можете усомниться в том, что настойчиво приходит мне на память, так как мысли мои рассеиваются, и невозможно долго удерживать их в том направлении, которое им несвойственно. И вы не можете отрицать то, о чём заставляет вас думать этот чёрный пушок, блистающий своей гнилостной густотой: о только что вылупившемся ещё мокром птенце, таком трогательном в своей наивной слабости. И до сих пор ребёнок, который сидит в каждом мужчине, сохранил страх перед этой субстанцией, которая, казалось, насмехалась над ним.
Он: Вы понимаете?
Она: Мне кажется, мне открывается то, что я знала, но не желала понимать: что женское тело взывает об истязании, и не бывает ничего, что было бы слишком. Этот гнев мужчин направлен против невидимого.
Он: Знаете, почему люди обычно пьют, когда собираются вместе? Чтобы не замечать, что им нечего сказать друг другу. Мы надеемся, что интимность комнаты сближает, но всё хуже. Мы пьём, потому что у нас нет никаких мыслей друг для друга. Ничего.
Он: Юноша или девушка — нет никакой разницы, когда они предлагают себя любому в своей тленной плоти. Когда предлагается отверстие в этой плоти. Тогда мне нечего больше смотреть и не о чем говорить. Мне нужен алкоголь. Мне нужно забыть это скотство. Это одиночество.
Она: Женщина — это болезнь мужчины.
Он: Благославляю день, который дал мне родиться вдали от вас и от подобных вам. Упругая элостичность мусжкого ануса не врёт насчёт силы их внутренней материи, их утробы. Отвратительна ложь женской мягкости. Это пагубная ничтожность, которая становится ловушкой. Ужас перед ничем, которое является незыблемым всем.
Он (про себя): Океан, несмотря на своё обманчивое мужское имя, завывал в темноте с регулярностью течной суки. Потому что океан, как женщина, был пустой и мог открыть своё чрево, чтобы сжать тебя в своих объятьях до полного исчезновения. Я почувствовал себя в ловушке околдовывающих непристойных знаков и звуков природы. Со всех сторон окружённый этим назойливым зовом слабых, я один был сильным, безответным, против целого мира.
Она: Этой ночью вы хотели меня убить. И долго боролись с этим желанием.
Он: Откуда вы знаете?
Она: Это желание мужчин. Так это происходит. Для этого они приходят на наше ложе, и фата, которой они желают ритуально украсить нас, предвосхищает наш саван. Но вы тут ничего не можете поделать. Вы во всём этом несведущи. Вы не знаете зла, на которое способны.
Он (входит через открытую дверь): Кто угодно мог войти.
Она: Даже что угодно. Именно этого мужчины не выносят, именно поэтому они хотели запереть женщин во все времена, везде, под всеми широтами: чтобы защитить их от самих себя, как они говорят, «чтобы отвратить рок от женщины». На самом деле они боятся, что женщины не будут им принадлежать. Они не верят в обязательность свободы. Они потрясают своим поясом, своим висячим замком, своим рецептом целомудрия, своей тупой моралью, потому что они всегда нуждаются в самоутешении. Тем не менее, они прекрасно знают, что не нужно требовать доказательств, потому что тогда нет истинности в любви.
Она: Видишь, всё из-за этого. Из-за этой крови они называют нас нечистыми. Иногда они перестают подавать нам руку, не хотят иметь с нами отношений в эти дни, которые называют «нашими днями». В действительности, они боятся этой крови, которая течёт, хотя нет никакой раны. То, что они называют нечистотой, я — наоборот. Ты видишь, я кладу его в стакан с водой, как старуха кладёт свою вставную челюсть, и смотрю, как красная кровь переходит в воду. Разве не принято пить кровь своих врагов, а именно этим являются женщины для мужчин? На, пей. Из этого устраивают целое дело. Ты видишь пространство, которое он может занять в теле так, что ничего не чувствуешь? Это пространство, которое занимают большинство мужских членов, — доказательство того, что коитус является не материальным выражением акта, а его смыслом. Я могу погрузить его вот так, до конца, ничего не почувствовав, не ощутив ни малейшего, самого ничтожного, удовольствия, обычным жестом. И смотри: они придумали целое приспособление, чтобы заставить нас поверить, что это сложно. Его можно ввести на место, не дотрагиваясь до себя, не нарушая своей девственности, не прибегая к исследованию своих гениталий. Видишь? Вводишь картонный наконечник, теперь нажимаешь, как на шприц, словно делаешь укол себе в вену, не чувствуя ничего, кроме тампона гигиенической ваты, словно чтобы собрать гной из болезненной и страшно чувствительной раны. Я ничего не чувствую! Я ничего не чувствую. Тебе это не кажется смехотворным? И я бы от души посмеялась, если б в этом не было чего-то ужасного, так как нужно, чтобы что-то ужасное закралось в мозг того, кто вывел это своим старательным рабским почерком, эту гнусность. Мужчина, ты можешь быть в нём уверен. Мужчина, который считает себя хозяином и защитником, и который... Который не любит нас. На самом деле они никогда не понимали, что мы такое. Они боятся нас, как дети боятся темноты. Скажи, я не потеряла моё достоинство, ведя себя так перед тобой? Скажи.
Она: Это прекрасно. Можно подумать, ты истекаешь кровью. Тебе страшно, поскольку тебе кажется, что это твоя кровь, хотя ты прекрасно знаешь, что нет. Это кровотечение есть истекание крови женского плодородия. Ты боишься, не сглазила ли я тебя и не погубила ли навсегда твой член.
Он: Это так.
Она: Когда ты погружаешься в чрево мужчин, то, вынимая свой член, ты иногда видишь его испачканным, но ты не сердишься за это на них и не испытываешь ни страха, ни уныния.
Он: Такое иногда встречается. Но фекальная субстаниция инертна. Она закончила жизненный цикл. В этом она сродни природе мужчины. Мужчина не может давать жизнь. Он её берёт.
Она: Он даёт смерть, а следовательно, вечную жизнь.
Он (про себя): Перед уходом она сунула мне деньги, которые я заработал. Приняв эти деньги, я потерял смысл мифа: я потерял её. Я понял это сразу же, но, честно говоря, я вдруг смутился и принял деньги, хотя хотел отказаться.
Друг: Ты прав, к ним надо относиться именно так: чем больше, тем лучше. Знаешь, это как прививка от рецидива, потому что если влюбишься хоть в одну, ты пропал. Это поражение.
Он: Она всё у мена забрала, понимаешь, всё.
Друг: Но опьянение она не может у тебя забрать. Этого они не могут, понимаешь, не могут. Не могут.
Он (про себя): Меня охватило желание повторить это, начать с самого начала, на этот раз с полным сознанием дела. Я не хотел понимать, что жизнь не такая, что ничто и никогда нельзя повторить снова.