Питер и Венди

«Питер и Венди» (англ. Peter and Wendy) — роман (повесть) Джеймса Барри 1911 года, переработка его пьесы 1904 г. «Питер Пэн, или Мальчик, который не хотел расти» (Peter Pan; or, the Boy Who Wouldn't Grow Up). Наиболее популярное произведение автора. Самый издаваемый и достаточно близкий к оригиналу русский перевод сделан Н. М. Демуровой.

Цитаты

Глава I

Когда [Венди] было два года, играла она однажды в саду, сорвала цветок и подбежала к матери. Должно быть, она была очень мила в эту минуту, потому что миссис Дарлинг прижала руку к сердцу и воскликнула: — Ах, если б ты осталась такой навсегда! Больше они об этом не говорили, но с тех пор Венди уже твёрдо знала, что вырастет. Об этом всегда узнаёшь, как только тебе исполнится два года. Два — это начало конца.

One day when she was two years old she was playing in a garden, and she plucked another flower and ran with it to her mother. I suppose she must have looked rather delightful, for Mrs. Darling put her hand to her heart and cried, 'Oh, why can't you remain like this for ever!' This was all that passed between them on the subject, but henceforth Wendy knew that she must grow up. You always know after you are two. Two is the beginning of the end.

В день свадьбы миссис Дарлинг была вся в белом; поначалу она записывала все расходы с величайшей тщательностью и даже, казалось, находила в этом удовольствие, будто играла в какую-то весёлую игру; не было случая, чтобы она забыла хоть пучок петрушки; но мало-помалу она стала пропускать целые кочаны брюссельской капусты, а вместо них на страницах её расходной книги появились рисунки каких-то младенцев.

Mrs. Darling was married in white, and at first she kept the books perfectly, almost gleefully, as if it were a game, not so much as a brussels sprout was missing; but by and by whole cauliflowers dropped out, and instead of them there were pictures of babies without faces.

Недели две после появления Венди было неясно, смогут ли Дарлинги оставить её в семье — ведь прокормить лишний рот не так-то просто! Мистер Дарлинг безумно гордился Венди, но он был прежде всего человеком чести. И вот, присев на краешек кровати миссис Дарлинг и взяв её за руку, он занялся подсчётами, в то время как она смотрела на него с мольбой в глазах. — … вопрос теперь в том, сможем ли мы прожить год на девять фунтов семь шиллингов и девять пенсов в неделю? — Ну, конечно, сможем, Джордж! — восклицала она. Сказать по правде, она готова была на всё ради Венди <…>. — Не забывай про свинку! — предупреждал он её чуть ли не с угрозой в голосе. И тут всё начиналось сначала. — Свинка — один фунт… То есть это я только так пишу, на самом деле, конечно, будут все тридцать шиллингов! Не прерывай меня! Корь — один фунт и пять шиллингов, краснуха — полгинеи. Итого — два и пятнадцать с половиной, не маши руками! Коклюш — пятнадцать шиллингов… Так оно и шло, только результат каждый раз получался иной. Но в конце концов Венди всё-таки в семье оставили — свинку свели до двенадцати с половиной шиллингов, а корь и краснуху посчитали заодно.

For a week or two after Wendy came it was doubtful whether they would be able to keep her, as she was another mouth to feed. Mr. Darling was frightfully proud of her, but he was very honourable, and he sat on the edge of Mrs. Darling's bed, holding her hand and calculating expenses, while she looked at him imploringly. '<…> the question is, can we try it for a year on nine nine seven?' 'Of course we can, George,' she cried. But she was prejudiced in Wendy's favour <…>. 'Remember mumps,' he warned her almost threateningly, and off he went again. 'Mumps one pound, that is what I have put down, but I daresay it will be more like thirty shillings—don't speak—measles one five, German measles half a guinea, makes two fifteen six—don't waggle your finger—whooping-cough, say fifteen shillings'—and so on it went, and it added up differently each time; but at last Wendy just got through, with mumps reduced to twelve six, and the two kinds of measles treated as one.

Так как Дарлинги были бедны (ведь дети выпивали столько молока!), в няньки они взяли ньюфаундленда, собаку по кличке Нэна, у которой не было хозяев до тех пор, пока её не наняли Дарлинги. Она была собакой строгих правил и всегда относилась к детям с большим вниманием; Дарлинги познакомились с нею в Кенсингтонских садах, где она проводила большую часть своего свободного времени, заглядывая в детские коляски. К немалой досаде нерадивых нянек, она бежала за ними до самого дома и жаловалась на них хозяйкам. <…> Всем лекарствам до последнего дня своей жизни она предпочитала старинные средства, вроде ревеня, а когда при ней заводили разговор о микробах, она только презрительно фыркала. В детский сад она провожала их по всем правилам: пока они вели себя хорошо — степенно шла рядом, а стоило кому-либо отбежать в сторону — живо возвращала его на место. Если у Джона в этот день был футбол, она никогда не забывала его свитер, а на случай дождя всегда носила в зубах зонтик. В детском саду мисс Фулсом в подвале была комната, где няньки ждали детей, когда приходили за ними. Няньки сидели на скамейках, а Нэна лежала на полу — вот и вся разница! Они притворялись, что не замечают её, потому что она ниже их по своему положению, а она презирала их болтовню. Нэна не любила, чтобы в детскую заходили гости, но если уж этого было не избежать, она мигом срывала с Майкла нагрудник и надевала другой, с голубыми лентами, одёргивала на Венди платье и прилизывала Джону волосы.

As they were poor, owing to the amount of milk the children drank, this nurse was a prim Newfoundland dog, called Nana, who had belonged to no one in particular until the Darlings engaged her. She had always thought children important, however, and the Darlings had become acquainted with her in Kensington Gardens, where she spent most of her spare time peeping into perambulators, and was much hated by careless nursemaids, whom she followed to their homes and complained of to their mistresses. <…> She believed to her last day in old-fashioned remedies like rhubarb leaf, and made sounds of contempt over all this new-fangled talk about germs, and so on. It was a lesson in propriety to see her escorting the children to school, walking sedately by their side when they were well behaved, and butting them back into line if they strayed. On John's footer days she never once forgot his sweater, and she usually carried an umbrella in her mouth in case of rain. There is a room in the basement of Miss Fulsom's school where the nurses wait. They sat on forms, while Nana lay on the floor, but that was the only difference. They affected to ignore her as of an inferior social status to themselves, and she despised their light talk. She resented visits to the nursery from Mrs. Darling's friends, but if they did come she first whipped off Michael's pinafore and put him into the one with blue braiding, and smoothed out Wendy and made a dash at John's hair.

	Иногда [мистеру Дарлингу] казалось, что [Нэна] не восхищается им.
	He had sometimes a feeling that she did not admire him.

По вечерам, когда дети засыпали, хорошие матери начинают разбирать их мысли, раскладывая по местам всё, что накопилось в их головах за целый день. <…> Похоже, будто она прибирает в комоде. Думаю, что некоторые находки ей очень приятны, а другие — нет. Вот она, стоя на коленях, берёт что-то в руки, удивляется, как к тебе попала эта мысль, другую прижимает к щеке и гладит как котёнка, а третью торопливо убирает с глаз долой. А утром, когда ты проснёшься, все шалости и злые побуждения, с которыми ты заснул, будут свёрнуты и спрятаны на дне ящика, а сверху, на самом виду, будут разложены все твои самые лучшие мысли и намерения, вычищенные и выглаженные, — только надевай! А видел ты когда-нибудь карту собственных мыслей? Врачи порой рисуют схемы некоторых частей твоего тела, и это бывает безумно интересно, но сделать карту твоих мыслей нелегко, ибо в голове у тебя всё перепутано и всё время меняется. Чего-чего там только нет! Какие-то зигзаги вроде твоей температуры, вычерченной на листе бумаги; вероятно, это дороги на острове — ведь Небыландия всегда кажется нам островом: и всё там так ярко и удивительно — и коралловые рифы, и быстроходный бриг, ставший на якорь в заливе, и дикари, и пустые приюты, и гномы, но большей частью — портные, и пещера с бьющим из-под земли источником, и принц с шестью старшими братьями, и ветхая хижина, и крошечная старушка, у которой нос крючком. Во всём этом можно бы разобраться, но есть там ещё и первый день в школе, и отцы, и круглый пруд, и рукоделие, и убийства, и виселицы, и глаголы, после которых идёт дательный падеж, и шоколадный пудинг, и больное горло («Ну-ка скажи „а-а!“), и расшатавшийся зуб („Три пенса, если вырвешь его сам!“), и длинные брюки, и многое-многое другое. И то ли это разные части острова, то ли просто одна карта просвечивает сквозь другую, — но только всё это страшно запутано <…>. Конечно, Небыландия у каждого своя. У Джона, например, там была лагуна, над которой летали фламинго, и он на них охотился. А у Майкла, который был ещё очень мал, лагуны летали над фламинго. <…> впрочем, между этими островами всегда есть семейное сходство, и, если б поставить их в ряд и велеть стоять смирно, ты бы увидел, что носы у них одинаковые — да и не только носы! К этим волшебным берегам вечно плывут в своих лодках дети. Там бывали и мы; нам и теперь ещё порой слышен шум нездешнего прибоя, но ступить на те берега нам больше не дано! Из всех чудесных островов Небыландия — самый уютный и удобный: всё в нём рядом, прямо рукой подать, и приключений хоть отбавляй. Там скучать не приходится. Днём, когда играешь в него со стульями и скатертью, он совсем не страшный, но вечером, за те две минуты, пока ты не заснул, он вдруг оживает. Вот потому-то в детской всегда горят ночники.

It is the nightly custom of every good mother after her children are asleep to rummage in their minds and put things straight for next morning, repacking into their proper places the many articles that have wandered during the day. <…> It is quite like tidying up drawers. You would see her on her knees, I expect, lingering humorously over some of your contents, wondering where on earth you had picked this thing up, making discoveries sweet and not so sweet, pressing this to her cheek as if it were as nice as a kitten, and hurriedly stowing that out of sight. When you wake in the morning, the naughtinesses and evil passions with which you went to bed have been folded up small and placed at the bottom of your mind; and on the top, beautifully aired, are spread out your prettier thoughts, ready for you to put on. I don't know whether you have ever seen a map of a person's mind. Doctors sometimes draw maps of other parts of you, and your own map can become intensely interesting, but catch them trying to draw a map of a child's mind, which is not only confused, but keeps going round all the time. There are zigzag lines on it, just like your temperature on a card, and these are probably roads in the island; for the Neverland is always more or less an island, with astonishing splashes of colour here and there, and coral reefs and rakish-looking craft in the offing, and savages and lonely lairs, and gnomes who are mostly tailors, and caves through which a river runs, and princes with six elder brothers, and a hut fast going to decay, and one very small old lady with a hooked nose. It would be an easy map if that were all; but there is also first day at school, religion, fathers, the round pond, needlework, murders, hangings, verbs that take the dative, chocolate pudding day, getting into braces, say ninety-nine, three-pence for pulling out your tooth yourself, and so on; and either these are part of the island or they are another map showing through, and it is all rather confusing <…>. Of course the Neverlands vary a good deal. John's, for instance, had a lagoon with flamingoes flying over it at which John was shooting, while Michael, who was very small, had a flamingo with lagoons flying over it. <…> but on the whole the Neverlands have a family resemblance, and if they stood still in a row you could say of them that they have each other's nose, and so forth. On these magic shores children at play are for ever beaching their coracles. We too have been there; we can still hear the sound of the surf, though we shall land no more. Of all delectable islands the Neverland is the snuggest and most compact; not large and sprawly, you know, with tedious distances between one adventure and another, but nicely crammed. When you play at it by day with the chairs and table-cloth, it is not in the least alarming, but in the two minutes before you go to sleep it becomes very nearly real. That is why there are night-lights.

Среди знакомых у Дарлингов не было никакого Питера, и всё же он то и дело попадался ей в мыслях у Джона и Майкла; ну а у Венди в мыслях он занимал главное место. Вглядевшись в это имя, миссис Дарлинг увидела, что буквы в нём крупнее, чем в других словах, и выглядит оно как-то дерзко. <…> Миссис Дарлинг его не знала, но, задумавшись о своём детстве, припомнила какого-то Питера Пэна, который, по слухам, жил у фей. О нём рассказывали всякие чудеса: будто, когда дети умирают, он летит с ними часть пути, чтобы им не было страшно. В детстве она в него верила, но теперь, когда она вышла замуж и стала благоразумной, она усомнилась в его существовании. — Но теперь уж он, конечно, вырос, — сказала она Венди. — А вот и нет, — уверенно ответила Венди. — Он ростом точь-в-точь как я. <…> неизвестно, откуда она это знала, — просто знала, и всё! Миссис Дарлинг рассказала об этом разговоре мужу, но он только рассмеялся. — Уверяю тебя, — сказал он, — весь этот вздор от Нэны. Такое только собаке может прийти в голову. Ты не волнуйся — и всё забудется!

She knew of no Peter, and yet he was here and there in John and Michael's minds, while Wendy's began to be scrawled all over with him. The name stood out in bolder letters than any of the other words, and as Mrs. Darling gazed she felt that it had an oddly cocky appearance. <…> At first Mrs. Darling did not know, but after thinking back into her childhood she just remembered a Peter Pan who was said to live with the fairies. There were odd stories about him; as that when children died he went part of the way with them, so that they should not be frightened. She had believed in him at the time, but now that she was married and full of sense she quite doubted whether there was any such person. 'Besides,' she said to Wendy, 'he would be grown up by this time.' 'Oh no, he isn't grown up,' Wendy assured her confidently, 'and he is just my size.' <…> she didn't know how she knew it, she just knew it. Mrs. Darling consulted Mr. Darling, but he smiled pooh-pooh. 'Mark my words,' he said, 'it is some nonsense Nana has been putting into their heads; just the sort of idea a dog would have. Leave it alone, and it will blow over.'

Сам по себе сон этот ничего бы не значил, но, пока он ей снился, окно в детской распахнулось, и в комнату прыгнул мальчик. Вместе с ним влетел какой-то странный огонёк, не больше твоего кулака, который заметался по комнате словно живой, и этот-то огонёк, по-моему, и разбудил миссис Дарлинг. Она вскрикнула и проснулась; увидев мальчика, она почему-то сразу поняла, что это Питер Пэн. Если бы в комнате в эту минуту был ты, или я, или Венди, мы бы заметили, что он очень похож на поцелуй, прятавшийся у миссис Дарлинг в уголке рта. Он был очень хорош собой, платье ему заменяли сухие листья и берёзовый сок, а зубы у него (нет, ты только подумай!) были все, как один, молочные. Они так и сверкали, будто жемчужные! Увидев взрослую, он заскрежетал на неё зубами.

The dream by itself would have been a trifle, but while she was dreaming the window of the nursery blew open, and a boy did drop on the floor. He was accompanied by a strange light, no bigger than your fist, which darted about the room like a living thing; and I think it must have been this light that wakened Mrs. Darling. She started up with a cry, and saw the boy, and somehow she knew at once that he was Peter Pan. If you or I or Wendy had been there we should have seen that he was very like Mrs. Darling's kiss. He was a lovely boy, clad in skeleton leaves and the juices that ooze out of trees; but the most entrancing thing about him was that he had all his first teeth. When he saw she was a grown-up, he gnashed the little pearls at her.

Глава II

Миссис Дарлинг закричала, и тотчас же, словно в ответ на звонок, дверь распахнулась, и в детскую вбежала Нэна — она вернулась домой после выходного. Нэна зарычала и бросилась на мальчика, но тот быстро выпрыгнул в окно. <…> [Миссис Дарлинг] <…> увидела, что Нэна что-то держит во рту — как оказалось, это была тень мальчика. Сам-то он ускользнул от Нэниных зубов, но тени его не повезло: она не успела выскочить вместе с ним — окно захлопнулось, и тень осталась в комнате. Можешь не сомневаться, миссис Дарлинг оглядела её со всех сторон, но тень была самой обыкновенной. Нэна тут же решила, как с ней поступить. Она вывесила тень за окно и подумала про себя: „Конечно, он скоро явится за нею; пусть она висит здесь на виду, тогда он легко её достанет, не потревожив детей“. Жаль только, что миссис Дарлинг не могла её там оставить: тень была очень похожа на неглаженое бельё, из-за неё весь дом стал выглядеть некрасиво. <…> Она решила свернуть тень и спрятать её в комод — пусть полежит там, пока не наступит удобный момент рассказать обо всём мужу.

Mrs. Darling screamed, and, as if in answer to a bell, the door opened, and Nana entered, returned from her evening out. She growled and sprang at the boy, who leapt lightly through the window. <…> She <…> found Nana with something in her mouth, which proved to be the boy's shadow. As he leapt at the window Nana had closed it quickly, too late to catch him, but his shadow had not had time to get out; slam went the window and snapped it off. You may be sure Mrs. Darling examined the shadow carefully, but it was quite the ordinary kind. Nana had no doubt of what was the best thing to do with this shadow. She hung it out at the window, meaning 'He is sure to come back for it; let us put it where he can get it easily without disturbing the children.' But unfortunately Mrs. Darling could not leave it hanging out at the window; it looked so like the washing and lowered the whole tone of the house. <…> She decided to roll the shadow up and put it away carefully in a drawer, until a fitting opportunity came for telling her husband.

Так они сидели длинными вечерами, перебирая мельчайшие подробности этого рокового дня, пока они не запечатлелись в их памяти, словно голова монарха на бракованных монетах, где изображение бывает пробито насквозь. — Зачем только я обещала пойти на обед в дом номер двадцать семь! — говорила миссис Дарлинг. — Зачем только я вылил лекарство в Нэнину миску! — говорил мистер Дарлинг. — Зачем только я не притворилась, что лекарство вкусное! — говорили Нэнины глаза, полные слёз. — А всё моя любовь к развлечениям, Джордж! — А всё моё роковое чувство юмора, дорогая! — А всё моя обидчивость по пустякам, дорогие хозяева! И тут всегда кто-нибудь из них начинал рыдать. И Нэна при этом неизменно думала: „Да, конечно, не следовало им брать в няньки собаку!“ И не раз мистер Дарлинг сам утирал Нэне слёзы.

They sat thus night after night recalling that fatal Friday, till every detail of it was stamped on their brains and came through on the other side like the faces on a bad coinage. 'If only I had not accepted that invitation to dine at 27,' Mrs. Darling said. 'If only I had not poured my medicine into Nana's bowl,' said Mr. Darling. 'If only I had pretended to like the medicine,' was what Nana's wet eyes said. 'My liking for parties, George.' 'My fatal gift of humour, dearest.' 'My touchiness about trifles, dear master and mistress.' Then one or more of them would break down altogether; Nana at the thought, 'It's true, it's true, they ought not to have had a dog for a nurse.' Many a time it was Mr. Darling who put the handkerchief to Nana's eyes.

… старшие дети играют: Венди была миссис Дарлинг, Джон — мистер Дарлинг, а Венди только что родилась. — Я счастлив сообщить вам, миссис Дарлинг, что вы стали матерью, — говорил Джон точь-в-точь таким голосом, каким, возможно, говорил в тот день и сам мистер Дарлинг. А Венди заплясала от радости, как, конечно, поступила в своё время и сама миссис Дарлинг. Затем родился Джон, с торжественностью, подобающей, по его мнению, мужчине, а потом Майкл выскочил из ванны и сказал, что он тоже хочет родиться, но Джон грубо заявил, что больше детей им не нужно. Майкл чуть не заплакал.

… two older children playing at being herself and father on the occasion of Wendy's birth, and John was saying: 'I am happy to inform you, Mrs. Darling, that you are now a mother,' in just such a tone as Mr. Darling himself may have used on the real occasion. Wendy had danced with joy, just as the real Mrs. Darling must have done. Then John was born, with the extra pomp that he conceived due to the birth of a male, and Michael came from his bath to ask to be born also, but John said brutally that they did not want any more. Michael had nearly cried.

	— Не так громко, пожалуйста. Слуги тебя услышат… Почему-то они называли Лизу слугами.
	'Not so loud; the servants will hear you.' Somehow they had got into the way of calling Liza the servants.

	… ночное небо было густо усыпано звёздами. Они толпились вокруг дома, словно им не терпелось посмотреть, что там произойдёт,..
	the night was peppered with stars. They were crowding round the house, as if curious to see what was to take place there,..

Звёзды очень красивы, но они могут только наблюдать за тем, что происходит, а сделать ничего не могут. Это наказание наложено на них за какой-то проступок, который они совершили так давно, что ни одна звезда уже не помнит, что это было. Старым звёздам давно уже всё наскучило, и они смотрят на мир стеклянным взглядом и молчат, но юным всё внове, и они без устали мигают, переговариваясь друг с другом. Звёзды не очень-то любят Питера, потому что он часто подкрадывается к ним сзади и пытается их задуть;..

Stars are beautiful, but they may not take an active part in anything, they must just look on for ever. It is a punishment put on them for something they did so long ago that no star now knows what it was. So the older ones have become glassy-eyed and seldom speak (winking is the star language), but the little ones still wonder. They are not really friendly to Peter, who has a mischievous way of stealing up behind them and trying to blow them out;..

Глава III

	Это были очень милые ночники, и нам остается только пожалеть, что они заснули и проглядели Питера; но Вендин ночник почему-то заморгал и так широко зевнул, что два других тоже принялись зевать и так, не закрывая ртов, и заснули.
	They were awfully nice little night-lights, and one cannot help wishing that they could have kept awake to see Peter; but Wendy's light blinked and gave such a yawn that the other two yawned also, and before they could close their mouths all the three went out.

	… маленькая фея, не больше твоей ладони (правда, она ещё росла); она так быстро носилась по комнате, что казалось, будто это огонёк пляшет в воздухе. Звали её Динь-Динь; одета она была очень изысканно — высохший листок с глубоким квадратным вырезом у шеи изящно облегал её фигурку. Она была слегка склонна к полноте.
	… a fairy, no longer than your hand, but still growing. It was a girl called Tinker Bell exquisitely gowned in a skeleton leaf, cut low and square, through which her figure could be seen to the best advantage. She was slightly inclined to embonpoint.

Она засыпала его вопросами о [феях], что очень удивило Питера, ибо феи ему часто надоедали, лезли под ноги и прочее, так что порой ему приходилось задавать им трёпку. Всё же в целом они ему нравились, и он рассказал ей, как феи появились. — Знаешь, Венди, когда первый младенец впервые засмеялся, смех его разлетелся на тысячи кусочков — вот откуда пошли феи. <…> Так что в результате, — сказал он добродушно, — на каждого мальчика и девочку должна быть одна фея. — Должна? Но разве так оно и есть? — Нет. Дети сейчас так много знают, что очень рано перестают верить в фей, а всякий раз, когда кто-нибудь из них говорит: „Я в фей не верю“, какая-нибудь фея тут же падает и умирает.

She poured out questions about them, to his surprise, for they were rather a nuisance to him, getting in his way and so on, and indeed he sometimes had to give them a hiding. Still, he liked them on the whole, and he told her about the beginning of fairies. 'You see, Wendy, when the first baby laughed for the first time, its laugh broke into a thousand pieces, and they all went skipping about, and that was the beginning of fairies. <…> And so,' he went on good-naturedly, 'there ought to be one fairy for every boy and girl.' 'Ought to be? Isn't there?' 'No. You see children know such a lot now, they soon don't believe in fairies, and every time a child says, 'I don't believe in fairies,' there is a fairy somewhere that falls down dead.'

— А чаще где же ты живёшь? — С пропавшими мальчишками. <…> Это мальчики, которые выпали из колясок, когда няньки смотрели в другую сторону. Если никто не потребует их обратно через неделю, их отсылают в Небыландию, чтобы не было лишних расходов. Я у них капитан. — Как это, должно быть, чудесно! — Да, — согласился коварный Питер, — но иногда нам бывает очень грустно. Понимаешь, общество у нас исключительно мужское. <…> ты же знаешь, девочки умные, они из колясок не падают.

'But where do you live mostly now?' 'With the lost boys. <…> They are the children who fall out of their perambulators when the nurse is looking the other way. If they are not claimed in seven days they are sent far away to the Neverland to defray expenses. I'm captain.' 'What fun it must be!' 'Yes,' said cunning Peter, 'but we are rather lonely. You see we have no female companionship. <…> girls, you know, are much too clever to fall out of their prams.'

— Ах! — вскричала Венди. — Увидеть русалку! Туг Питер проявил ужасное коварство. — Венди, — сказал он, — а как мы тебя будем уважать! Венди задрожала. Она изо всех сил старалась остаться дома. Но Питер не знал жалости. — Венди, — продолжал этот хитрец, — а по вечерам ты будешь подтыкать нам одеяла. — О-о! — Нам ещё никто никогда не подтыкал одеяла! — О-о! И она протянула к нему руки. — И ты могла бы штопать нам чулки и пришивать нам карманы. У нас на всех ни одного кармана! Разве она могла устоять?!

'Oh,' cried Wendy, 'to see a mermaid!' He had become frightfully cunning. 'Wendy,' he said, 'how we should all respect you.' She was wriggling her body in distress. It was quite as if she were trying to remain on the nursery floor. But he had no pity for her. 'Wendy,' he said, the sly one, 'you could tuck us in at night.' 'Oo!' 'None of us has ever been tucked in at night.' 'Oo,' and her arms went out to him. 'And you could darn our clothes, and make pockets for us. None of us has any pockets.' How could she resist.

	При виде Питера глаза Майкла засверкали, словно новенький перочинный ножик с шестью лезвиями и пилкой,..
	Michael <…> looking as sharp as a knife with six blades and a saw,..

Глава IV

	«Второй поворот направо, а потом всё прямо до самого утра». Так Питер объяснил Венди дорогу на остров, но даже птицы, у которых всегда при себе карты, куда они заглядывают на свистящих ветром перекрёстках, не нашли бы дорогу по этому адресу. Питер просто болтал, что ему в голову придёт.
	'Second to the right, and straight on till morning.' That, Peter had told Wendy, was the way to the Neverland; but even birds, carrying maps and consulting them at windy corners, could not have sighted it with these instructions. Peter, you see, just said anything that came into his head.

… Питер придумал такой необычный способ добывать им пропитание. Увидев птиц, которые несли что-нибудь съедобное, он гнался за ними и выхватывал добычу у них прямо из клюва, а птицы гнались за ним и вырывали её обратно; и так они подолгу гонялись друг за другом и наконец расставались с наилучшими пожеланиями. Но Венди с тревогой подумала, что Питер, видно, не понимает, что это очень странный способ добывать хлеб насущный. Правда, другого способа он, видно, не знал.

… Peter had such a jolly new way of feeding them? His way was to pursue birds who had food in their mouths suitable for humans and snatch it from them; then the birds would follow and snatch it back; and they would all go chasing each other gaily for miles, parting at last with mutual expressions of good-will. But Wendy noticed with gentle concern that Peter did not seem to know that this was rather an odd way of getting your bread and butter, nor even that there are other ways.

… летели они всё время прямо вперёд, — не только потому, что Питер и Динь хорошо знали дорогу, но и потому, что остров сам летел им навстречу. Лишь таким способом и можно ступить на его волшебные берега. — Вон он! — сказал Питер спокойно. — Где? Где? — Туда смотрят все стрелки… И правда, тысячи золотых стрелок указывали детям на остров: это их друг Солнце, прежде чем скрыться на ночь, помогало им найти дорогу.

… they had been going pretty straight all the time, not perhaps so much owing to the guidance of Peter or Tink as because the island was out looking for them. It is only thus that any one may sight those magic shores. 'There it is,' said Peter calmly. 'Where, where?' 'Where all the arrows are pointing.' Indeed a million golden arrows were pointing out the island to the children, all directed by their friend the sun, who wanted them to be sure of their way before leaving them for the night.

	Временами он замирал на месте и, приложив к уху руку, прислушивался, глядя вниз горящими глазами. Как только он не пробуравил ими две ямы в земле, непонятно.
	Sometimes he poised himself in the air, listening intently with his hand to his ear, and again he would stare down with eyes so bright that they seemed to bore two holes to earth.

	Динь была совсем не такая уж плохая — вернее, она была то совсем плохая, то вдруг совсем хорошая. С феями всегда так: они такие крошки, что, к несчастью, два разных чувства одновременно в них не умещаются.
	Tink was not all bad: or, rather, she was all bad just now, but, on the other hand, sometimes she was all good. Fairies have to be one thing or the other, because being so small they unfortunately have room for one feeling only at a time.

Глава V

	В этот вечер расстановка сил на острове была такая. Пропавшие мальчишки выслеживали Питера, пираты выслеживали пропавших мальчишек, индейцы выслеживали пиратов, а дикие звери выслеживали индейцев. Они кружили и кружили по острову, но не натыкались друг на друга, потому что все шли с одинаковой скоростью.
	On this evening the chief forces of the island were disposed as follows. The lost boys were out looking for Peter, the pirates were out looking for the lost boys, the redskins were out looking for the pirates, and the beasts were out looking for the redskins. They were going round and round the island, but they did not meet because all were going at the same rate.

	Питер плохо себе представлял, что такое близнецы, а то, чего не знал он, не разрешалось знать и другим, вот почему Близнецы не могли сказать о себе ничего определённого и только держались поближе друг к другу и пытались всем угодить, словно извинялись за что-то.
	Peter never quite knew what twins were, and his band were not allowed to know anything he did not know, so these two were always vague about themselves, and did their best to give satisfaction by keeping close together in an apologetic sort of way.

	… ирландец-боцман Неряха, как ни странно, очень милый человек, который вонзал нож так нежно, что на него невозможно было обидеться, он также был единственным нонконформистом в шайке Крюка;..
	… the Irish bo'sun Smee, an oddly genial man who stabbed, so to speak, without offence, and was the only Nonconformist in Hook's crew;..

— Я часто замечал, — сказал Неряха, — что вы почему-то не любите крокодилов. — Не крокодилов, — поправил его Крюк, — а Крокодилицу! — Он заговорил тише. — Ей так понравилась моя рука, что с того самого дня, Неряха, она всюду следует за мной, от моря к морю, от острова к острову, и ждёт не дождётся, когда получит всё остальное. — Это в своём роде комплимент, — отметил Неряха. — Не нужны мне её комплименты! — рявкнул с обидой Крюк. — Мне нужен Питер Пэн! Это он дал ей отведать моей крови. Он присел на большой гриб. — Неряха, — сказал он хрипло. Голос его дрожал. — Эта Крокодилица давно бы сожрала меня, только, на счастье, она проглотила будильник. Он тикает у неё в животе и предупреждает меня об опасности. Стоит мне услышать „тик-так, тик-так“, как я спасаюсь бегством! Он засмеялся, но смех его звучал невесело. — Когда-нибудь, — заметил Неряха, — завод у будильника кончится, и тогда она до вас доберётся… Крюк облизнул пересохшие губы. — Да, — сказал он, — эта мысль не даёт мне покоя.

'I have often,' said Smee, 'noticed your strange dread of crocodiles.' 'Not of crocodiles,' Hook corrected him, 'but of that one crocodile.' He lowered his voice. 'It liked my arm so much, Smee, that it has followed me ever since, from sea to sea and from land to land, licking its lips for the rest of me.' 'In a way,' said Smee, 'it's a sort of compliment.' 'I want no such compliments,' Hook barked petulantly. 'I want Peter Pan, who first gave the brute its taste for me.' He sat down on a large mushroom, and now there was a quiver in his voice. 'Smee,' he said huskily, 'that crocodile would have had me before this, but by a lucky chance it swallowed a clock which goes tick tick inside it, and so before it can reach me I hear the tick and bolt.' He laughed, but in a hollow way. 'Some day,' said Smee, 'the clock will run down, and then he'll get you.' Hook wetted his dry lips. 'Ay,' he said, 'that's the fear that haunts me.'

— Откройте мне ваш план, капитан! — вскричал он. — Вернуться на корабль, — произнёс Крюк медленно, сквозь зубы, — испечь огромный… сдобный… сладкий… пирог! Покрыть его сверху глазурью. Внизу у них наверняка только одна комната — ведь труба-то одна. Глупые кроты не понимают, что им не нужен отдельный вход для каждого. А это значит, что у них нет матери. Пирог мы положим на берегу Залива Русалок. Мальчишки всегда там купаются и играют с русалками. Они найдут пирог и, конечно, съедят его весь без остатка — у них ведь нет матери, и они не знают, как опасно съесть разом такой огромный… сдобный… сладкий… пирог! Он расхохотался, и на этот раз смех его звучал очень весело. — Ага! Вот они и умрут! Неряха слушал его с восторгом. — Чудеснейший, коварнейший план! В жизни не слышал ничего лучше! — воскликнул он,..

'Unrip your plan, captain,' he cried eagerly. 'To return to the ship,' Hook replied slowly through his teeth, 'and cook a large rich cake of a jolly thickness with green sugar on it. There can be but one room below, for there is but one chimney. The silly moles had not the sense to see that they did not need a door apiece. That shows they have no mother. We will leave the cake on the shore of the mermaids' lagoon. These boys are always swimming about there, playing with the mermaids. They will find the cake and they will gobble it up, because, having no mother, they don't know how dangerous 'tis to eat rich damp cake.' He burst into laughter, not hollow laughter now, but honest laughter. 'Aha, they will die.' Smee had listened with growing admiration. 'It's the wickedest, prettiest policy ever I heard of,' he cried,..

	Мальчишки разом нагнулись, просунули головы между ногами и грозно посмотрели на волков. Можешь не сомневаться, это самый лучший способ отпугнуть волков! Мгновение тянулось целую вечность, и всё же победа осталась за ними. Мальчишки двинулись вперёд, сохраняя всё ту же устрашающую позу, — волки поджали хвосты и убежали.
	Once more the boys emerged into the open; but the dangers of the night were not yet over, for presently Nibs rushed breathless into their midst, pursued by a pack of wolves. The tongues of the pursuers were hanging out; the baying of them was horrible.

Глава VI

— Малыш, сходи-ка за доктором, — приказал он. — Есть, капитан! И Малыш убежал, почёсывая в затылке. Он знал, что Питеру возражать нельзя, и через минуту вернулся, нацепив шляпу Джона и приняв очень серьёзный вид. — Прошу вас, сэр, — сказал Питер, идя ему навстречу. — Вы доктор? Разница между Питером и другими мальчиками в такие минуты заключалась вот в чём: они знали, что это всё понарошку, а для него что понарошку, что всерьёз — всё было одно и то же. Это их иногда беспокоило, особенно когда приходилось делать вид, что они уже пообедали. Если же они переставали играть, он больно бил их по рукам.

Slightly,' he ordered, 'fetch a doctor.' 'Ay, ay,' said Slightly at once, and disappeared, scratching his head. But he knew Peter must be obeyed, and he returned in a moment, wearing John's hat and looking solemn. 'Please, sir,' said Peter, going to him, 'are you a doctor?' The difference between him and the other boys at such a time was that they knew it was make-believe, while to him make-believe and true were exactly the same thing. This sometimes troubled them, as when they had to make-believe that they had had their dinners. If they broke down in their make-believe he rapped them on the knuckles.

Глава VII

… для того, чтобы с лёгкостью спускаться и подыматься по дереву, надо, чтобы оно тебе было как раз впору, а мальчики все были разные в объёме. Если же дерево тебе впору, тогда стоит только влезть в дупло и поглубже вдохнуть, как тут же летишь с нужной скоростью вниз. А чтобы подняться, надо попеременно вдыхать и выдыхать, и тогда медленно лезешь кверху. После должной тренировки это получается само собой, без усилий, и к тому же необычайно изящно. Но, конечно, нужно точно подходить под дупло. Вот почему Питер обмеривает всех троих так тщательно, будто собирается заказывать им костюмы; разница только в том, что костюмы подгоняют на тебя, а тут тебя подгоняют под дерево. Обычно это достигается очень легко: наденут на тебя всякой одежды или, наоборот, снимут всё лишнее; но, если ты кое-где в неподходящих местах толстоват или если единственное свободное дерево имеет неправильную форму, Питер быстро придаст тебе нужный вид. А потом надо всегда быть начеку, чтобы не потолстеть и не похудеть, а это, как радостно обнаружила Венди, очень для всех полезно.

… for unless your tree fitted you it was difficult to go up and down, and no two of the boys were quite the same size. Once you fitted, you drew in your breath at the top, and down you went at exactly the right speed, while to ascend you drew in and let out alternately, and so wriggled up. Of course, when you have mastered the action you are able to do these things without thinking of them, and then nothing can be more graceful. But you simply must fit, and Peter measures you for your tree as carefully as for a suit of clothes: the only difference being that the clothes are made to fit you, while you have to be made to fit the tree. Usually it is done quite easily, as by your wearing too many garments or too few; but if you are bumpy in awkward places or the only available tree is an odd shape, Peter does some things to you, and after that you fit. Once you fit, great care must be taken to go on fitting, and this, as Wendy was to discover to her delight, keeps a whole family in perfect condition.

	Когда [Питер] ел понарошку, он настолько верил в то, что действительно ест, что округлялся прямо на глазах. И тогда волей-неволей всем приходилось следовать его примеру. Это было очень обидно! Правда, если тебе удавалось доказать ему, что ты так исхудал, что собственное дерево тебе велико, он разрешал тебе поесть по-настоящему.
	Make-believe was so real to him that during a meal of it you could see him getting rounder. Of course it was trying, but you simply had to follow his lead, and if you could prove to him that you were getting loose for your tree he let you stodge.

	Сидя у камина с целой корзиной чулок — в каждой пятке по дырке! — [Венди] всплёскивала руками и приговаривала: — Ну как тут не позавидовать старым девам! И лицо её при этом сияло.
	When she sat down to a basketful of their stockings, every heel with a hole in it, she would fling up her arms and exclaim, 'Oh dear, I am sure I sometimes think spinsters are to be envied.' Her face beamed when she exclaimed this.

Если описать все эти приключения, получилась бы книжка толщиной с латинский словарь, так что лучше я расскажу тебе о том, что произошло на острове за какой-нибудь час. Какой бы час выбрать? Вот ведь задача! Может, подерёмся с индейцами в Малышовом ущелье? Бой был кровавый, но самое интересное, что в этом бою мальчики сделали одно важное открытие: оказывается, Питер в самый разгар сражения мог вдруг взять и перейти на другую сторону. В этой битве, когда победа улыбалась то индейцам, а то мальчикам, он неожиданно крикнул: — А я краснокожий! Шалун, а ты кто? И Шалун ответил: — И я краснокожий! А ты, Задавака? И Задавака сказал: — И я тоже! А ты, Близнец? И так все до единого в один миг стали краснокожими; разумеется, битва на этом могла бы и кончиться, но только индейцам это так понравилось, что они тут же решили стать пропавшими мальчишками, — всего на один раз, конечно, — и бой разгорелся с новой силой.

There were, however, many adventures which she knew to be true because she was in them herself, and there were still more that were at least partly true, for the other boys were in them and said they were wholly true. To describe them all would require a book as large as an English-Latin, Latin-English Dictionary, and the most we can do is to give one as a specimen of an average hour on the island. The difficulty is which one to choose. Should we take the brush with the redskins at Slightly Gulch? It was a sanguinary affair, and especially interesting as showing one of Peter's peculiarities, which was that in the middle of a fight he would suddenly change sides. At the Gulch, when victory was still in the balance, sometimes leaning this way and sometimes that, he called out, 'I'm redskin to-day; what are you, Tootles?' And Tootles answered, 'Redskin; what are you, Nibs?' and Nibs said,'Redskin; what are you, Twin?' and so on; and they were all redskin; and of course this would have ended the fight had not the real redskins, fascinated by Peter's methods, agreed to be lost boys for that once, and so at it they all went again, more fiercely than ever.

	А ещё я мог бы поведать тебе о пироге, который пираты испекли в надежде, что мальчишки съедят его и умрут; они всё подсовывали его мальчишкам, но Венди всякий раз успевала выхватить его у детей из рук, так что со временем пирог зачерствел и стал твёрдым, как каменный, и мальчишки использовали его как метательный снаряд; однажды сам Крюк споткнулся о него в темноте и растянулся во весь рост.
	Or we could tell of that cake the pirates cooked so that the boys might eat it and perish; and how they placed it in one cunning spot after another; but always Wendy snatched it from the hands of her children, so that in time it lost its succulence, and became as hard as a stone, and was used as a missile, and Hook fell over it in the dark.

Глава VIII

	— Ну что ж, согласны вы на этот план, мои страшненькие? — спросил Крюк [пиратов].
	'Do you agree, my bullies?' asked Hook.

— Кто ты, незнакомец? — закричал он. — Отвечай! — Я Джеймс Крюк, — ответил голос. — Капитан „Весёлого Роджера“. — Это ложь! — хрипло взревел Крюк. — Ложь! — Ах ты, спички-ящики! — ответил голос. — Выражайся поосторожнее, а не то проколю тебя якорем! Тут Крюк решил пойти на хитрость. — Если ты Крюк, — сказал он чуть ли не смиренно, — ответь мне, кто же тогда я? — Треска, — ответил голос. — Всего лишь треска! — Треска? — повторил Крюк без выражения, и в этот миг (но не раньше!) его гордый дух надломился. Он увидал, как отшатнулись от него пираты. — Неужели все это время мы подчинялись какой-то треске? — пробормотали они. — Это оскорбительно для нашей гордости. Эти псы уже готовились броситься на своего хозяина, но он на них даже не взглянул — было какое-то величие в его трагической фигуре. Этим страшным словам он и не думал противопоставить их веру в себя, главное для него была собственная вера в себя. Он чувствовал, что она пошатнулась. — Не покидай меня, мой храбрый, — сказал он самому себе. В глубинах его чёрной души было что-то женственное, как и у всех великих пиратов, и порой на него нисходило какое-то предчувствие.

'Who are you, stranger, speak?' Hook demanded. 'I am James Hook,' replied the voice, 'captain of the Jolly Roger.' 'You are not; you are not,' Hook cried hoarsely. 'Brimstone and gall,' the voice retorted, 'say that again, and I'll cast anchor in you.' Hook tried a more ingratiating manner. 'If you are Hook,' he said almost humbly, 'come tell me, who am I?' 'A codfish,' replied the voice, 'only a codfish.' 'A codfish!' Hook echoed blankly; and it was then, but not till then, that his proud spirit broke. He saw his men draw back from him. 'Have we been captained all this time by a codfish!' they muttered. 'It is lowering to our pride.' They were his dogs snapping at him, but, tragic figure though he had become, he scarcely heeded them. Against such fearful evidence it was not their belief in him that he needed, it was his own. He felt his ego slipping from him. 'Don't desert me, bully,' he whispered hoarsely to it. In his dark nature there was a touch of the feminine, as in all the great pirates, and it sometimes gave him intuitions.

Глава X

… дети сели ужинать — все, кроме Питера, который вышел узнать, который час. Для того чтобы узнать время на острове, надо было найти Крокодилицу и подождать, пока в животе у неё начнут бить часы. Ужин на этот раз был не всамделишный, мальчики сидели вокруг стола и громко чавкали, при этом они так кричали и ссорились, что Венди, по её словам, чуть не оглохла. Конечно, шум её не очень пугал, но ей не нравилось, что они всё хватают руками, а потом сваливают вину на Шалуна, который якобы толкнул их под локоть.

… the children were having their evening meal; all except Peter, who had gone out to get the time. The way you got the time on the island was to find the crocodile, and then stay near him till the clock struck. This meal happened to be a make-believe tea, and they sat round the board, guzzling in their greed; and really, what with their chatter and recriminations, the noise, as Wendy said, was positively deafening. To be sure, she did not mind noise, but she simply would not have them grabbing things, and then excusing themselves by saying that Tootles had pushed their elbow.

	— Если я не могу быть папой, — произнёс [Шалун] печально, — может, Майкл разрешит мне стать вместо него младенцем? — И не подумаю! — отрезал Майкл. Он уже улёгся в свою корзину.
	'As I can't be father,' [Tootles] said heavily, 'I don't suppose, Michael, you would let me be baby?' 'No, I won't,' Michael rapped out. He was already in his basket.

	— Ве-е-нди! — канючил Майкл. — Я уже вырос из люльки. Но Венди и слушать его не желала. — Должен же кто-то лежать в люльке, — сказала она. — А ты самый маленький. Без люльки в доме как-то пусто.
	'Wendy,' remonstrated Michael, 'I'm too big for a cradle.' 'I must have somebody in a cradle,' she said almost tartly, 'and you are the littlest. A cradle is such a nice homely thing to have about a house.'

	— Болван! — злобно крикнула Динь. Она так часто повторяла это слово, что Венди понимала его теперь без перевода.
	'You silly ass!' cried Tinker Bell in a passion. She had said it so often that Wendy needed no translation.

	Малыш попросил в тот вечер рассказать сказку, но начало у неё было такое скучное, что он сам пришёл в ужас. — Скучноватое начало, — сказал он мрачно. — Давайте притворимся, будто это конец!
	Slightly tried to tell a story that night, but the beginning was so fearfully dull that it appalled even himself, and he said gloomily: 'Yes, it is a dull beginning. I say, let us pretend that it is the end.'

Главы XI—XIII, XVI

	— Мне нравится материнская любовь, — сказал Шалун и изо всех сил ударил Задаваку подушкой. — А тебе, Задавака? — Пожалуй, — ответил Задавака и ударил Шалуна подушкой. — XI
	'I do like a mother's love,' said Tootles, hitting Nibs with a pillow. 'Do you like a mother's love, Nibs?' 'I do just,' said Nibs, hitting back.

	Мы улетаем, словно самые бессердечные существа (дети все таковы, но они так милы!), живём, ни о ком не думая, а потом, как только нам потребуется особое внимание, мы благородно возвращаемся домой, уверенные, что нас встретят объятиями, а не шлепками. Так велика была их вера в материнскую любовь, что они решили: ещё немножко можно ни о ком не думать! — XI
	Off we skip like the most heartless things in the world, which is what children are, but so attractive; and we have an entirely selfish time; and then when we have need of special attention we nobly return for it, confident that we shall be embraced instead of smacked. So great indeed was their faith in a mother's love that they felt they could afford to be callous for a bit longer.

Всю долгую чёрную ночь напролёт краснокожие лазутчики ползут, словно змеи, по земле, да так искусно, что ни одна травинка не шелохнётся. Кусты бесшумно смыкаются за ними, словно песок, в который ныряет крот. Не слышно ни звука, только порой кто-нибудь из краснокожих залает, как койот, а за ним и все остальные; кое-кому лай этот удаётся получше, чем самим койотам, — те, по правде говоря, лаять совсем не умеют — XII

Through the long black night the savage scouts wriggle, snake-like, among the grass without stirring a blade. The brushwood closes behind them as silently as sand into which a mole has dived. Not a sound is to be heard, save when they give vent to a wonderful imitation of the lonely call of the coyote. The cry is answered by other braves; and some of them do it even better than the coyotes, who are not very good at it.

	… в одной сбивчивой фразе, длинной, как бумажная лента, которую фокусник в цирке вытягивает изо рта, она рассказала ему об этом… — XIII
	… in one ungrammatical sentence, as long as the ribbons conjurers pull from their mouths, she told of th[is]…

	— Покажите папу, — заволновался Майкл. Он долго смотрел на мистера Дарлинга. — Пожалуй, он меньше того пирата, которого я убил, — разочарованно протянул он наконец. Я рад, что мистер Дарлинг не проснулся. Как бы он огорчился, услышав эти слова — первые слова, которые произнёс его маленький Майкл! — XVI
	'Let me see father,' Michael begged eagerly, and he took a good look. 'He is not so big as the pirate I killed,' he said with such frank disappointment that I am glad Mr. Darling was asleep; it would have been sad if those had been the first words he heard his little Michael say.

Глава XIV

	Над бухтой капитана Кидда, в которую впадает Пиратская река, мигал зелёный огонёк — там стоял на якоре пиратский бриг „Весёлый Роджер“, злодейское судно, заросшее грязью до самого трюма, отвратительное, словно усыпанная окровавленными перьями земля. Он давно уже был каннибалом морей, и сторожить его было совсем ни к чему — одно его имя было ему достаточной защитой.
	One green light squinting over Kidd's Creek, which is near the mouth of the pirate river, marked where the brig, the Jolly Roger, lay, low in the water; a rakish-looking craft foul to the hull, every beam in her detestable like ground strewn with mangled feathers. She was the cannibal of the seas, and scarce needed that watchful eye, for she floated immune in the horror of her name.

	Два-три пирата стояли, облокотясь о поручни, наслаждаясь гнилыми испарениями ночи; <…> а четверо дюжих пиратов, притащивших домик, в изнеможении лежали на палубе и крепко спали, искусно откатываясь то в одну сторону, то в другую, чтобы Крюк, проходя мимо, не хватил их как-нибудь ненароком своей клешнёй.
	A few of the pirates leant over the bulwarks drinking in the miasma of the night; <…> and the exhausted four who had carried the little house lay prone on the deck, where even in their sleep they rolled skilfully to this side or that out of Hook's reach, lest he should claw them mechanically in passing.

Конечно, звали его совсем не Крюк. Если бы я раскрыл тайну его настоящего имени, по всей стране даже сейчас прокатилась бы волна возмущения; но те, кто умеет читать между строк, давно уж, верно, догадались, что он воспитывался в одной из самых прославленных наших закрытых школ. Традиции этой славной школы были для него так же святы, как и умение одеваться со вкусом (собственно говоря, традиции эти во многом и заключаются в том, чтобы одеваться со вкусом). Даже и теперь он никогда не позволил бы себе подняться на корабль в том же платье, в каком брал его на абордаж, а ходил он, конечно, сутулясь, — эта походка выделяла всех, кто когда-либо учился в его славной школе. <…> Хорошие манеры! Как ни низко он пал, ему всё ещё было ясно, что это самое главное. Где-тo в глубине — может, в глубине его сердца? — он слышал тихий скрип, будто скрипели ржавые петли огромных ворот, а потом настойчивый стук, как бывает в бессонную ночь. — Ну, как ты сегодня? — спрашивал неотступный голос. — Надеюсь, хорошо? — Слава! — восклицал он. — Сегодня мне улыбнулась слава! — Слава? — повторял далёкий голос его школы. — Разве люди воспитанные могут в чём-то отличаться? — Меня одного боялся Корабельный Повар! — настаивал Крюк. — А Корабельного Повара боялся даже Флинт. — Флинт? Корабельный Повар? — звучал убийственный ответ. — Разве они учились в нашей школе? Больше всего капитана мучила мысль: разве человек воспитанный думает о воспитанности? Эта мысль терзала его беспрестанно. Она впивалась в него, словно железный коготь, и пот градом катил по его бледному липу и заливал камзол. Снова и снова он отирал лицо рукавом, но остановить этот поток было невозможно. О нет, не завидуй Крюку!

Hook was not his true name. To reveal who he really was would even at this date set the country in a blaze; but as those who read between the lines must already have guessed, he had been at a famous public school; and its traditions still clung to him like garments, with which indeed they are largely concerned. Thus it was offensive to him even now to board a ship in the same dress in which he grappled her; and he still adhered in his walk to the school's distinguished slouch. <…> Good form! However much he may have degenerated, he still knew that this is all that really matters. From far within him he heard a creaking as of rusty portals, and through them came a stern tap-tap-tap, like hammering in the night when one cannot sleep. 'Have you been good form to-day?' was their eternal question. 'Fame, fame, that glittering bauble, it is mine,' he cried. 'Is it quite good form to be distinguished at anything?' the tap-tap from his school replied. 'I am the only man whom Barbecue feared,' he urged; 'and Flint himself feared Barbecue.' 'Barbecue, Flint—what house?' came the cutting retort. Most disquieting reflection of all, was it not bad form to think about good form? His vitals were tortured by this problem. It was a claw within him sharper than the iron one; and as it tore him, the perspiration dripped down his tallow countenance and streaked his doublet. Ofttimes he drew his sleeve across his face, but there was no damming that trickle. Ah, envy not Hook.

Он услышал <…> это ужасное тиканье Крокодилицы. Её услышали все: и пираты, и мальчики, и Венди; и тут же все взгляды метнулись в одну сторону — не на воду, откуда раздавалось тиканье, а на Крюка. Все знали, что опасность грозит ему одному и что в этой трагедии они будут зрителями, а не действующими лицами. Ужасно было видеть, как он меняется на глазах. Ноги у Крюка подкосились, и он рухнул на палубу. А тиканье всё приближалось. И все с ужасом подумали: „Сейчас Крокодилица залезет на борт“. Даже железный крюк бездействовал, будто знал, что он не нужен. Оказавшись в таком ужасном одиночестве, другой бы человек лежал себе там, где упал, не открывая глаз, но гигантский ум Крюка ни на секунду не переставал работать, и, следуя его указаниям, Крюк потихоньку пополз на коленях по палубе — подальше от страшного тиканья. Пираты с уважением расступились перед ним; оказавшись у фальшборта, Крюк заговорил. — Спрячьте меня, — прохрипел он. Пираты столпились вокруг него; они не смотрели за борт. Что толку сопротивляться? Это была Судьба.

He heard <…> the terrible tick-tick of the crocodile. They all heard it—pirates, boys, Wendy; and immediately every head was blown in one direction; not to the water whence the sound proceeded, but toward Hook. All knew that what was about to happen concerned him alone, and that from being actors they were suddenly become spectators. Very frightful was it to see the change that came over him. It was as if he had been clipped at every joint. He fell in a little heap. The sound came steadily nearer; and in advance of it came this ghastly thought, 'The crocodile is about to board the ship.' Even the iron claw hung inactive; as if knowing that it was no intrinsic part of what the attacking force wanted. Left so fearfully alone, any other man would have lain with his eyes shut where he fell: but the gigantic brain of Hook was still working, and under its guidance he crawled on his knees along the deck as far from the sound as he could go. The pirates respectfully cleared a passage for him, and it was only when he brought up against the bulwarks that he spoke. 'Hide me,' he cried hoarsely. They gathered round him; all eyes averted from the thing that was coming aboard. They had no thought of fighting it. It was Fate.

Глава XV

Он видел, как мимо проползла Крокодилица, и ничего особенного не заметил, однако немного спустя он вспомнил, что она почему-то не тикала. Сначала это показалось ему странным, но потом он догадался, что просто, должно быть, завод в будильнике кончился. Питер и не подумал пожалеть несчастное создание, потерявшее самого близкого спутника своей жизни. Зато он тут же начал размышлять, как бы употребить это несчастье себе на пользу: он решил громко тикать, чтобы дикие звери подумали, что это Крокодилица, и не тронули его.

He had seen the crocodile pass by without noticing anything peculiar about it, but by and by he remembered that it had not been ticking. At first he thought this eerie, but soon he concluded rightly that the clock had run down. Without giving a thought to what might be the feelings of a fellow-creature thus abruptly deprived of its closest companion, Peter at once considered how he could turn the catastrophe to his own use; and he decided to tick, so that wild beasts should believe he was the crocodile and let him pass unmolested.

	Стоя на фальшборте, он оглянулся на Питера, легко скользящего по воздуху, и знаком предложил ему бить не кинжалом, а ногой. Питер так и поступил — он пнул Крюка ногой. Сбылась страстная мечта капитана! — Воспитанные люди так не поступают! — закричал он с насмешкой и, довольный, упал в море. Так погиб Джеймс Крюк.
	As he stood on the bulwark looking over his shoulder at Peter gliding through the air, he invited him with a gesture to use his foot. It made Peter kick instead of stab. At last Hook had got the boon for which he craved. 'Bad form,' he cried jeeringly, and went content to the crocodile. Thus perished James Hook.

	… Белоручка попал в плен к индейцам, которые заставили его нянчить краснокожих детишек. Печальный конец для пирата;..
	… Starkey to be captured by the redskins, who made him nurse for all their papooses, a melancholy come-down for a pirate;..

Глава XVII

	А видишь судью в парике, который выходит вон из той двери, обитой железом? Когда-то его звали Шалун.
	You see that judge in a wig coming out at the iron door? That used to be Tootles.

	— … пока на свете есть новорождённые, будут и маленькие феи. Они живут в гнёздах на верхушках деревьев: феи-девочки белого цвета, а мальчики — сиреневые. А ещё есть голубенькие — это глупыши, которые никак не могут решить, кем они хотят быть: мальчиками или девочками.
	'… as there are always new babies there are always new fairies. They live in nests on the tops of trees; and the mauve ones are boys and the white ones are girls, and the blue ones are just little sillies who are not sure what they are.'

Конечно, в конце концов, Венди разрешила им улететь. Взгляни на неё хорошенько в последний раз. Вон она стоит у окна и смотрит им вслед, а они тают в небе, словно звёзды на рассвете. И пока мы смотрим на Венди, волосы её белеют, а сама она всё уменьшается, ибо всё это случилось очень давно. Теперь уже и Джейн взрослая, как все, и у неё растёт дочка по имени Маргарет; и каждую весну, кроме тех, когда он забывает, Питер прилетает за Маргарет и берёт её с собой в Небыландию, где она рассказывает ему сказки про него же самого, а он слушает и восхищается. Когда же Маргарет вырастет, у неё тоже будет дочка, и она тоже будет улетать к Питеру Пэну, и так будет продолжаться, пока дети веселы, бесхитростны и бессердечны. — конец

Of course in the end Wendy let them fly away together. Our last glimpse of her shows her at the window, watching them receding into the sky until they were as small as stars. As you look at Wendy you may see her hair becoming white, and her figure little again, for all this happened long ago. Jane is now a common grown-up, with a daughter called Margaret; and every spring-cleaning time, except when he forgets, Peter comes for Margaret and takes her to the Neverland, where she tells him stories about himself, to which he listens eagerly. When Margaret grows up she will have a daughter, who is to be Peter's mother in turn; and thus it will go on, so long as children are gay and innocent and heartless.

Перевод

Н. М. Демурова, 1968 («Питер Пэн и Венди») — с некоторыми уточнениями

О романе

	... «Питер Пэн» велик, он очищает и возвышает благодетельность в этом убогом и помешанном на деньгах веке;.. — о пьесе 1904 г.
	... Peter Pan is a great and refining and uplifting benefaction to this sordid and money-mad age;..
	— Марк Твен, письмо Мод Адамс