Письмо Франца Кафки Роберту Клопштоку (июнь 1921)

Письмо Франца Кафки врачу Клопштоку, в то время пациенту туберкулёзного санатория в Матлиари, где они лечились.

Цитаты

… неверующим в этом смысле я никогда не был, но я изумлен и робок, в голове роятся вопросы, как мошкара на лугу. Я, наверно, похож на тот цветок, что сейчас передо мной, на вид не вполне здоровый, хоть и тянет голову к солнцу — а кто же не тянет? — но втайне озабочен какими-то мучительными процессами в своих корнях, в своих соках, что-то там происходило и продолжает происходить до сих пор, но он неясно представляет себе, что именно, эта неясность для него тягостна, а он не может нагнуться, расцарапать землю, посмотреть, остается лишь подражать собратьям, держаться, что он и делает, хотя уже и утомлён. Я мог бы себе представить другого Авраама, который — конечно, если не возводить его в патриархи и тем паче в старьевщики — готов был выполнить требование о жертве тотчас, охотно, как официант, но который, однако, не доставил бы жертву на место, потому что всё никак бы не мог отлучиться из дома, его ведь некому заменить, он нужен по хозяйству, что-то всё время надо приводить в порядок, дом ещё не достроен, а пока дом не достроен, пока это его держит, он не может уйти. Об этом и в Библии говорится, там ведь сказано: «печется он о доме своем», и Авраам действительно жил до сих пор в полном достатке; не будь у него дома, где бы он вырастил сына и в какую балку воткнул бы свой жертвенный нож?

… ungläubig in dieser Hinsicht war ich nie, aber erstaunt, ängstlich, den Kopf voll so vieler Fragen als es Mücken auf dieser Wiese gibt. In der Lage etwa dieser Blume neben mir, die nicht ganz gesund ist, den Kopf zwar zur Sonne hebt, wer täte das nicht? aber voll geheimer Sorgen ist wegen der quälenden Vorgänge in ihrer Wurzel und in ihren Säften, etwas ist dort geschehn, geschieht noch immer dort, aber sie hat nur sehr undeutliche, quälend undeutliche Nachricht darüber und kann doch nicht jetzt sich niederbeugen, den Boden aufkratzen und nachsehn, sondern muß es den Brüdern nachtun und sich hoch halten, nun sie tut es auch, aber müde. Ich könnte nur einen andern Abraham denken, der — freilich würde er es nicht bis zum Erzvater bringen, nicht einmal bis zum Altkleiderhändler — der die Forderung des Opfers sofort, bereitwillig wie ein Kellner zu erfüllen bereit wäre, der das Opferaber doch nicht zustandebrächte, weil er von zuhause nicht fort kann, er ist Unentbehrlich, die Wirtschaft benötigt ihn, immerfort ist noch etwas anzuordnen, das Haus ist nicht fertig, aber ohne dass sein Haus fertig ist, ohne diesen Rückhalt kann er nicht fort, das sieht auch die Bibel ein, denn sie sagt: "er bestellte sein Haus" und Abraham hatte wirklich alles in Fülle schon vorher; wenn er nicht das Haus gehabt hätte, wo hätte er denn sonst den Sohn aufgezogen, in welchem Balken das Opfermesser stecken gehabt?

… реальный Авраам <…> всё имел изначально, его с детства к этому подводили, я тут не вижу скачка. Если он уже всё имел и его предполагалось вести выше, надо было у него, хотя бы для виду, что-то отнять, тут последовательность, а не скачок. Иное дело вышестоящие Авраамы, они занимаются строительством своего дома и вдруг должны отправляться на гору Мориа; чего доброго, у них ещё даже и сына нет, а им надо принести его в жертву. Это дело невозможное, и Сара права, когда смеется. Так что впору лишь заподозрить, не умышленно ли эти мужи всё никак не кончали со строительством дома — и если уж сослаться на очень высокий пример — прятали лицо в магическую трилогию, лишь бы не поднимать лица и не видеть горы, стоящей вдали. Но вот другой Авраам. Этот хотел бы принести жертву по всем правилам и вообще всё ощущает как надо, но он не может поверить, что имеют в виду именно его, неприятного на вид старика и его сына, оборванного парня. Ему недостает не истинной веры, вера-то как раз у него есть, он бы принес жертву по всем правилам, если бы только поверил, что призывают его. Он боится, как бы, выйдя из дому в качестве Авраама с сыном, не превратиться по пути в Дон Кихота. Если бы мир видел тогда Авраама с сыном, он бы ужаснулся ему, этот же боится, что мир, взглянув на него, будет до упаду смеяться. Хотя боится он, собственно, не комизма самого по себе — впрочем, его он боится тоже, особенно что сам станет смеяться со всеми, — но ещё больше боится он, что, став посмешищем, он окажется ещё более старым и безобразным, а его сын ещё более грязным и ещё более недостойным действительного призвания. Авраам, который является незваным! Это можно сравнить с тем, как если бы лучшему ученику предстояло получить награду по итогам года, и вот в полной ожидания тишине со своей последней грязной скамьи встает худший ученик, просто потому, что ослышался, и идёт под громкий смех всего класса. А может, он даже вовсе и не ослышался, его имя действительно прозвучало, в намерения учителя входило, наградив лучшего, одновременно наказать худшего. — о книге Кьеркегора «Страх и трепет»

… der wirkliche Abraham <…> hat schon vorher alles gehabt, wurde von der Kindheit an dazu geführt ich kann den Sprung nicht sehn. Wenn er schon alles hatte und doch noch höher geführt werden sollte, mußte ihm nun, wenigstens scheinbar, etwas fortgenommen werden, das ist folgerichtig und kein Sprung. Anders die oberen Abrahame, die stehn auf ihrem Bauplatz und sollen nun plötzlich auf den Berg Morija; womöglich haben sie noch nicht einmal einen Sohn und sollen ihn schon opfern. Das sind Unmöglichkeiten und Sarah hat Recht, wenn sie lacht. Bleibt also nur der Verdacht, dass diese Männer absichtlich mit ihrem Haus nicht fertig werden und — um ein sehr großes Beispiel zu nennen — das Gesicht in magischen Trilogien verstecken, um es nicht heben zu müssen und den Berg zu sehn, der in der Ferne steht. Aber ein anderer Abraham. Einer, der durchaus richtig opfern will und überhaupt die richtige Witterung für die ganze Sache hat, aber nicht glauben kann, dass er gemeint ist, er, der widerliche alte Mann und sein Kind, der schmutzige Junge. Ihm fehlt nicht der wahre Glaube, diesen Glauben hat er, er wurde in der richtigen Verfassung opfern, wenn er nur glauben könnte, dass er gemeint ist. Er fürchtet, er werde zwar als Abraham mit dem Sohne ausreiten, aber auf dem Weg sich in Don Quixote verwandeln. Über Abraham wäre die Welt damals entsetzt gewesen, wenn sie zugesehen hätte, dieser aber fürchtet, die Welt werde sich bei dem Anblick totlachen. Es ist aber nicht die Lächerlichkeit an sich, die er fürchtet — allerdings fürchtet er auch sie, vor allem sein Mitlachen — hauptsächlich aber fürchtet er, dass diese Lächerlichkeit ihn noch älter und widerlicher, seinen Sohn noch schmutziger machen wird, noch unwürdiger, wirklich gerufen zu werden. Ein Abraham, der ungerufen kommt! Es ist so wie wenn der beste Schüler feierlich am Schluß des Jahres eine Prämie bekommen soll und in der erwartungsvollen Stille der schlechteste Schüler infolge eines Hörfehlers aus seiner schmutzigen letzten Bank hervorkommt und die ganze Klasse losplatzt. Und es ist vielleicht gar kein Hörfehler, sein Name wurde wirklich genannt, die Belohnung des Besten soll nach der Absicht des Lehrers gleichzeitig eine Bestrafung des Schlechtesten sein.

Ссылка

Оригинал письма