Пир потаённый

«Пир потаённый» (англ. A Feast Unknown) — порнографическо-приключенческий роман Филипа Фармера с элементами садизма и фантастики 1969 года, пародия на Тарзана и Дока Сэвиджа. В 1970 году продолжен в «Повелителе деревьев» и «Бесноватом гоблине». В 1972 году автор также выпустил пародийную псевдобиографию «Живой Тарзан».

Цитаты

	Иногда африканское солнце выпрыгивает из-за горизонта, будто старый лев из засады, и тогда его лучи, преломляясь в утреннем тумане, напоминают огненную львиную гриву. — глава 1
	Sometimes the African sun sneaks over the horizon like an old lion on the prowl, the mists diffracting its rays into a mane.

	Джомо Кениата говорил, что я был единственным белым, которого он когда-либо уважал. Он хотел сказать: единственный, которого он когда-либо боялся. — глава 1
	Jomo Kenyatta had said that I was the only white man he had ever respected. What he meant was: feared.

	Солнце больше не было старым львом. Оно стало красным оком Смерти, этой старой ненасытной пьяницы, жаждущей меня вот уже скоро 80 лет. В данный момент красное око было рассечено пополам моим членом, затвердевшим от желания пописать. Я лежал на спине совершенно голый и следил, как красный шар карабкается по члену вверх, собираясь усесться на самую его маковку. — глава 1
	The sun was no longer an old lion. It was the red eye of Death, the drunken always-dry sot who had thirsted for me for almost 80 years. Now the red eye was bisected by my penis, which reared with a piss hard-on. I was lying on my back, naked, and the scarlet ball climbed up the shaft and was on its way to being balanced atop it.

Я оглушил его рукоятью ножа. И пока он лежал, инертный и неподвижный, я отрезал ему язык у самого корня, чтобы он не смог кричать. Вспыхнувшая в нём боль привела его в чувство. Он попытался сесть, и его рот широко открылся в немом крике. Кровь сильной струёй вытекала изо рта и капала с подбородка. Я поцеловал его в рот прежде всего, чтобы напиться крови; мне она была необходима, потому что я умирал от жажды. И ещё для того, чтобы помешать ему издать хоть один звук. <…> Кровь была солёной и ужасно невкусной, будто в ней была растворена сама эссенция морского осадка, образовавшегося из разложившейся плоти миллиона ядовитых рыб. Она ещё отдавала и затхлым привкусом табака, а я просто не переношу его. Короче, кровь Забу ничем не отличалась от крови большинства людей, у которых мне приходилось пить кровь. Но она придала мне сил, и я почувствовал, как во мне нарастает ощущение, похожее на то, что я обычно испытываю во время сражения или когда убиваю дичь. Но в этот раз, чем сильнее оно становилось, тем все явственней определялась его сексуальная направленность. Быстро, стараясь опередить оргазм, я одним движением ножа рассёк живот Забу надвое, не задев при этом кишечника. Я ещё не забыл курса анатомии. И в то мгновение, когда лезвие проникло в плоть, струя спермы вырвалась из моего члена, обильно оросив семенем его живот и нож в моей руке. На какой-то момент я полностью потерял над собой контроль. Мышцы моей руки непроизвольно сократились и кинжал по самую рукоять погрузился в живот Забу. Прежде чем умереть, его тело содрогнулось в нескольких коротких судорогах, в промежутках между которыми оно дрожало подобно дереву под напором урагана. Я присел рядом с ним. Сбитое дыхание с трудом успокаивалось. И тут я спросил себя, какая муха меня укусила? Ведь в его распоротом животе я хотел сделать то, что он сделал с моей собакой. — глава 3

I stunned him with the knife hilt. While he lay half-unconscious, I cut his tongue off close to the root to keep him from screaming. The pain brought him to his senses. He tried to sit up, and his mouth gaped. The blood shot out. I kissed him. One, to drink the blood, which I needed because I was thirsty. Two, to stop any sound he might have made. <…> The blood was salty and unpleasant, as if it contained the essence of a sea-bottom built up from the decomposing flesh and bones of a million poisonous fish. It contained a trickle of tobacco, which I hate. In other words, his blood was like most of the humans from whom I have drunk. But the blood was strengthening, and I began to feel an excitement similar to that which I felt when in battle or making a kill. However, when it became more intense, it was obviously sexual. Quickly, before I climaxed, I cut Zabu open with a stroke down his belly. It was not deep enough, however, to cut into the intestines. I know my anatomy well. As the knife sank into the flesh, I spurted over his belly and the knife. For a moment, I lost control. My arm straightened, and the knife went in to the hilt. He writhed briefly as he died. I shook like a tree in a storm. I sat back, gasping. I wiped off my knife on his hair. I wondered what had made me behave thus. I had intended to stick my penis into the wound and do to him what he had done to my dog.

Лев издал низкое протяжное рычание, изгоняя последний воздух из своих лёгких. Тело его вздрогнуло от последней судороги, и он, в свою очередь, выбросил густую обильную струю спермы. Я с трудом выбрался из-под его огромного массивного тела и, шатаясь, поднялся на ноги. Найдя немного львиной спермы в пыли, я поднял и проглотил её. Мой биограф постеснялся описать в своей книге этот древний обычай обезьян. Вызван он древним поверием, что тот, кто проглотит семя льва, будет иметь такую же сексуальную силу, как и он. Я тоже так думаю. Мое европейское образование не убедило меня в обратном. Впрочем, мне вообще очень нравится вкус и запах, исходящий от этих огромных кошек. Практически нет ничего более африканского, чем сперма льва. Сперма льва — это вся Африка. Тот, кто хочет проникнуть в саму душу этого древнейшего континента, просто обязан попробовать сперму льва! — глава 7

The lion moaned with a final outgoing of air, kicked, and himself spurted. I rose, unsteadily, after dragging my leg out from under him. I scooped up some of the lion sperm in the dust and swallowed it. This was a custom of The Folk, one which my biographer avoided describing. It is supposed to bestow the potency of the male lion upon the eater. I believe it does; no amount of European education has convinced me otherwise. Besides, I like the heavy big-feline taste and odor of it. It is, more than almost anything, African in its essence. There is everything in it. Let him who would envision the soul of this ancient continent, eat lion sperm.

По дороге я несколько раз встречал кучки помёта диких коз, совсем свежего, но не стал трогать его. Я ещё не был голоден до такой степени. В разные периоды моей жизни я иногда должен был довольствоваться в качестве пищи лишь экскрементами животных. Лепёшки слонов и антилоп не так уж неприятны на вкус. Навоз зебр вообще можно было считать лакомством. Кал львов и других хищников отвратителен, а я употреблял его лишь когда действительно нельзя было добыть никакой другой пищи. Но я ел его. А если бы я этого не сделал, меня давно уже не было бы в живых. — глава 19

I also came across some fresh goat droppings. I passed these up. I was not hungry enough for them yet. I have survived at various times by eating the spoor of animals. Antelope and elephant turds are not too distasteful. Zebra excrement is almost relishable. Lion shit and that of other meat eaters is very unpalatable and only as a last resort would I eat them. But I have. If I had not done so, I would not now be alive.

— Две тысячи лет прошло с тех пор, когда мы в последний раз проводили подобную церемонию. <…> Аи-не-на взяла в руку мошонку высокого усатого мужчины, явившегося по вызову Глашатая, и сделала сбоку её глубокий надрез своим кремниевым ножом с длинным узким лезвием. Мужчина смотрел, что она делает, и не отвел глаз даже тогда, когда розоватый шарик, похожий на небольшое яйцо, выкатился из мошонки на стол. Его смуглая кожа побледнела, затем стала серого цвета. Все тело покрылось обильным потом. Мужчина изо всех сил вцепился в край стола, будто желая, чтобы столешница стола навсегда запечатлела отпечатки его пальцев. <…> Истоки этого варварского ритуала восходили к временам палеолита <…>. Старуха подобрала яичко, понюхала его и положила перед собой на столе. Глашатай приблизился к жертве и смазал свежую рану мазью, которую зачерпнул из небольшого бокала. <…> Аи-не-на протянула каменный кубок Глашатаю. Тот передал его мужчине, который большим глотком выпил жидкость, содержащуюся в нём. <…> Через несколько минут боль должна была полностью исчезнуть. А через месяц, при условии, что жертводаритель будет хорошо отдыхать и питаться, недостающее яичко вновь восстановится. Так как эликсир дарил не только продлённую молодость, не только защищал от всевозможных болезней, но и наделял клетки организма способностью к быстрой регенерации. — глава 25

“It has been two thousand years since this preseating ceremony was held.” <…> Anana took the testicles of a big moustachioed man with her left hand and cut the scrotum on one side with a long-bladed flint knife. The man looked down and did not look away even when the pinkish egg-shaped gland rolled out on the table. His dark skin did become pale and then gray; sweat rolled down his body; he gripped the table edge as if he were trying to leave his fingerprints in the wood. The ceremony must have been originated in the Old Stone Age <…>. Anana picked up the testicle and placed it on the table before her after smelling it. The Speaker had stepped over the table; he now came around and smeared ointment from a jar onto the wound. <…> Anana handed her stone cup to the Speaker, who gave the man a mouthful of the liquid. <…> The pain would be gone within five minutes. Inside a month, provided the man got the proper food and rest, the testicles would be regrown. Not only did the elixir provide a prolonged youth and freedom from disease, it gave regenerative powers.

	… тестикулы являются одной из немногих частей человеческого тела, которые стоит есть. — глава 25
	… the testicle is one of the few pieces of human meat worth eating.

В конце ритуала Калибан укусил её. Мира, напрягшись, как струна, вытянулась на столе, так сильно сжав кулаки, что ногти впились в её ладони. (Когда она встала, я увидел, что пальцы её рук окрашены кровью.) Её ноги конвульсивно сжались, и она скрипнула зубами, чтобы сдержать готовый вырваться крик, хотя Девять никогда не запрещали кричать испытуемым. Калибан отодвинулся и помог ей подняться. Его губы и подбородок были испачканы кровью, и он продолжал жевать откушенный клитор Миры. Глашатай, не моргнув глазом, смазал мазью рану своей жены. Мира, побледневшая до серо-пепельного оттенка кожи, неуклюже слезла со стола на негнущихся ногах и с явным трудом стала спускаться с трибуны. <…> Честь вкусить плоти следующей женщины, красавицы из Пенджаба, была предоставлена мне. Мне никогда ещё не приходилось откусывать клитор зубами, но я легко справился с отсутствием опыта в подобном деле. Вкус его во многом напоминал вкус мужских тестикул, только с более тонким, восхитительным ароматом, который источает влагалище здоровой женщины. — глава 26

Finally, Caliban bit down. The woman stiffened, her fists driving the nails into the skin. (I saw the blood on the tips and palms when she got up.) Her feet bent and turned inward and her toes clenched. Her jaw clamped shut to keep the scream inside, although the Nine had not forbidden screaming. Caliban lifted her up. He had some blood on his juice-smeared lips and chin, and he was chewing the clitoris. The Speaker, his face set, smeared some ointment on her wound. Myra, gray beneath the brown skin, walked across the table unsteadily and climbed painfully off the table and down the logs of the structure. <…> I was given the honor of eating the next woman, a beauty from the Punjab. My experience in biting off clitorises was nil, but I succeeded quickly. The clitoris, aside from the delicious scent and taste of the moisture and fluid of a healthy woman’s vagina, tasted like the man’s testicle.

Перевод

О. Артамонов, 1993

О романе

Фармер заставляет дрожать от ужаса, но делает это таким образом, что читатель обязательно задаётся вопросом, почему он нашел ужасным то, что только что прочёл. Фармер заставляет смеяться, и вновь спрашиваешь себя, почему ты засмеялся. Он заставляет желать определённой развязки, и ты спрашиваешь себя, почему. Короче, он без конца ставит вопросы <…> о вкоренившихся в сознание людей предрассудках... — перевод: О. Артамонов, 1993 («Насилие — наш метод!»)

— Теодор Старджон, послесловие (Postscript), 1969

	… блестящее исследование садомазохистских фантазий, скрытых в жанре героической фантастики...
	… a brilliant exploration of the sado-masochistic fantasies latent in much heroic fiction...
	— Джон Клют, Энциклопедия научной фантастики, 1979

О цикле

	... Девять. Пожалуй, самая пугающая группа злодеев в истории литературы... — бессмертные тайные властелины человечества на протяжении 30000 лет
	… the Nine. Perhaps the most chilling group of villains in the history of literature...
	— Спайдер Робинсон, 1980

Считается, что очевидные вещи обязательно надо проговаривать — только так они обретают силу непреложного факта. <…> Лорд Грандрит воспитанный обезьянами, двойник лорда Грейстока, выступает в «Повелителе деревьев» в амплуа Капитана Очевидность, прямым текстом проговаривая то, что вертится на языке у любого читателя, чей кругозор не ограничен тесными стенами жанрового гетто. <…> Самое забавное, что «проговаривание очевидного» никак не повлияло на репутацию Тарзана, Бэтмена, Джеймса Бонда и прочих знаменитых сверхчеловеков. Несмотря на всю герметичность сообщества любителей фантастики, читатели Бэрроуза и читатели Фармера, похоже, принадлежат к разным, слабо пересекающимся группам, и то, что может шокировать первых, вторыми воспринимается как нечто само собой разумеющееся.

— Василий Владимирский, 2013