Отрывок (Гоголь)

«Отрывок» — одноактная пьеса Николая Гоголя, опубликованная в 1842 году. Развита из второй сцены недописанной комедии «Владимир третьей степени».

Цитаты

I

Миша. Да что вы нашли во мне военного? и фигура моя совершенно не военная. Подумайте, матушка, право, <…> я, слава богу, и толстенек немножко, а как надену юнкерский мундир с короткими хвостиками, — совестно даже будет смотреть. Марья Александровна. Нет нужды. Произведут в офицеры, будешь носить мундир с длинными фалдами и совершенно закроешь толщину свою, так что ничего не будет заметно. Притом это и лучше, что ты немножко толст — скорее пойдёт производство: им же будет совестно, что у них в полку такой толстый прапорщик.

Марья Александровна. <…> Послушай, перестань либеральничать. Тебе это не пристало, не пристало, я тебе двадцать раз уже говорила. Другому ещё это идёт как-то, а тебе совсем не идёт. Миша. [<…> Не будьте похожи на тех старичков, которые имеют обычаи колоть этим словцом в глаза всех, не рассмотревши хорошенько ни человека, ни слова, которым его колют. Что осталось о пятидесяти каких-нибудь пустых головах, воспитанных на французскую ногу, они ухватились за это предание и давай придавать его ко всякому, честить им встречного и поперечного. У кого, заметят они, только немного сшито не так платье, как у другого, как-нибудь иначе прическа, словом что-нибудь не то, что у других, они тотчас: «Либерал, либерал! революционер! Вон у него фалды фрака не так, как у прочих! платок не так завязан! не так волосы носит!» Вы не поверите, как у меня всякий раз взрывается сердце, когда я услышу это! Как мало им ведомо сердце русского человека и твёрдые черты его характера! Как не знают они того, что если и увлекается он, то увлекается силою душевных прекрасных побуждений, а не оторванной от всего мыслью, создавшейся в лёгкой голове какого-нибудь француза. И этот русский человек, в груди которого таится самобытное, слитое с самой его природой чувство, чувство непостижимой любви к царю, — чувство, из-за которого он пожертвует всем, понесет своё имущество, жизнь безмолвно, не крича об этом вперед, не хвастаясь и не хвалясь этим, — и этот русский укоряется этим пошлым словцом, которое без различия дается также и первому встречному сорванцу и бродяге. <…>] Мне уже скоро тридцать лет, а между тем я, как дитя, покорен вам во всём. Вы мне велите ехать туды, куды бы мне смерть не хотелось ехать — и я еду, не показывая даже и вида, что мне это тяжело. Вы мне приказываете потереться в передней такого-то — и я трусь в передней такого-то, хоть мне это вовсе не по сердцу. Вы мне велите танцовать на балах — и я танцую, хоть все надо мною смеются и над моей фигурой. Вы, наконец, велите мне переменить службу — и я переменяю службу, в тридцать лет иду в юнкера; в тридцать лет я перерождаюсь в ребёнка, в угодность вам, и при всём том вы мне всякий день колете глаза либеральничеством. Не пройдёт минуты, чтобы вы меня не назвали либералом. Послушайте, матушка, это больно, клянусь вам, это больно. Я достоин за мою искреннюю любовь и привязанность к вам лучшей участи... Марья Александровна. Пожалуйста, не говори этого! Будто я не знаю, что ты либерал, и знаю даже, кто тебе всё это внушает: всё этот скверный Собачкин. Миша. Нет, матушка, это уж слишком, чтобы Собачкина я даже стал слушаться. Собачкин мерзавец, картежник и всё, что вы хотите. Но тут он невинен. Я никогда не позволю ему надо мною иметь и тени влияния. — рассуждения Миши о либералах, заключённые тут в квадратные скобки, были исключены Гоголем из окончательной редакции, возможно из-за автоцензуры; приводятся по рукописи

II

Наталья Андреевна Губомазова — фамилия придумана во «Владимире третьей степени»

Марья Александровна. … вы, я знаю, нравитесь женщинам. Собачкин. Хе, хе, хе! Да вы почему это думаете? А ведь точно, вообразите: на масленой шесть купчих ... может быть, вы думаете, что я с своей стороны как-нибудь волочился или что-нибудь другое ... Клянусь, даже не посмотрел! Да вот ещё лучше: вы знаете того, как бишь его, Ермолай, Ермолай ... Ах боже, Ермолай, вот что жил на Литейной недалеко от Кирочной? Марья Александровна. Не знаю там никого. Собачкин. Ах, боже мой, Ермолай Иванович, кажется, вот хоть убей, позабыл фамилию. Ещё жена его, лет пять тому назад, попала в историю. Ну, да вы знаете её, Сильфида Петровна. Марья Александровна. Совсем нет; не знаю я никакого ни Ермолая Ивановича, ни Сильфиды Петровны. Собачкин. Боже мой! он ещё жил недалеко от Куропаткина. Марья Александровна. Да и Куропаткина я не знаю. Собачкин. Да вы после припомните. Дочь, богачка страшная, до двухсот тысяч приданого и не то, чтобы с надуваньем, а ещё до венца ломбардный билет в руки. Марья Александровна. Что ж вы не женились? Собачкин. Не женился. Отец три дня на коленях стоял, упрашивал; и дочь не перенесла, теперь в монастыре сидит. Марья Александровна. Почему ж вы не женились? Собачкин. Да так как-то. Думаю себе: отец откупщик, родня — что ни попало. Поверите, самому, право, было потом жалко. Чорт побери, право, как устроен свет: всё условия да приличия. Скольких людей уже погубили!

Собачкин. Вот не знаю, как запустить бакенбарды: так ли, чтобы решительно вокруг было бахромкой, как говорят — сукном обшит, или выбрить всё гольем, а под губой завести что-нибудь, а?

О пьесе

	Патетический тон Мишиной речи <о либералах> даёт понять читателю, что Гоголь защищает здесь — своё личное дело, самого себя.
	— Николай Тихонравов