Цитаты из романа «Ночь в Мадриде» (автор И. Ю. Куберский)

  • Чтобы быть первым, нужно быть непредсказуемым.
  • Но внутри можно было бы переорганизовать весь этот трагический фарс и хаос в свет и покой. Последние годы я только этим и занимался. И заклинал себя: я свободен и я спокоен. Я никому и ничему не завидую. Я не боюсь смерти и не жажду бессмертия. То, что я делаю, я делаю хорошо.
  • Игры взрослых людей — забавная штука. Все построено на противоходе текста и подтекста. И чем четче подтекст, тем замысловатее внешний рисунок.
  • Я подошел к окну во всю стену и раздвинул темные плотные занавески. За стеклом был балкон, а за балконом внизу — море. Я открыл стеклянную створку двери и подошел к перилам. Вот оно, подумал я, как будто все, что я видел прежде, было предуготовлением к этому. Сначала панорама неба, огромного, разного, но там, на стороне океана, где должно быть солнце, — нахмурившегося; ниже неба, справа, — панорама гор, ниже гор — белая дуга города, ниже дуги — синяя бухта Конча, посреди бухты — зеленая гора острова Санта-Клара, а за островом, в левом конце дуги, — мыс еще одной зеленой горы по имени Ургуль. Полагаю, в одном из прежних своих воплощений душа, которую больше не рискую назвать своей, была в более тесной связи с морем, скажем, принадлежала какой-нибудь морской птице, может быть даже противной хищной чайке, и в моем сне, когда душа свободнее от того, что я ей днем навязываю, она и пытается летать. Да, вспомнил! Или вспомнилось — что летал я не только в комнатах, но — пусть очень редко — и над водой. А вот других летающих я не помнил — видно, они летали в своих собственных снах.
  •  — Расскажи мне про Ленинград, то бишь Петербург, — просит она, — какой он?

— Он красивый, — говорю я. — Лучше его только Париж, но он величественнее Парижа. — Что значит величие? — спрашивает Кармен. — Не знаю. Это все равно что стоять перед морем. Но в Петербурге нельзя жить, им можно только любоваться. — Почему? — Он придуман. Он вывезен по кускам из Европы и поставлен на нашем болоте. Петербург — это наша российская тоска по Европе, это город-фантом. Чтобы город стал городом, он должен сам родиться, маленьким и невзрачным, а потом вырасти. А Петербург, скорее даже Санкт-Петербург, сразу стал взрослым. У него не было детства. Люди без детства — суровые люди, а иногда даже жестокие и страшные. Таков и Петербург. В нем одиноко. Поэтому в нем долго никто не хотел жить и туда сгоняли силой. Достоевский называл его сном. Но и молодым, сильным Санкт-Петербург никогда не был — он сразу стал болеть, гнить, рассыпаться. Он прекрасен, но у него старые больные кости. С нами вечно так — мы способны перенять у Запада только внешнее. Вот и штукатурим из года в год тот же самый гнилой кирпич. Этот больной город породил великую литературу, которая тоже больна. У нее больная совесть. Вообще все здоровое европейское на русской почве почему-то начинает болеть. А собственного здоровья у нас или нет, или его упорно не замечают, потому что мы живем с вечной оглядкой на Запад. Петербург — это окаменевшая оглядка на вас.

Цитаты из романа, опубликованные в виде самостоятельного издания

править