Норвежский лес

«Норвежский лес» — роман японского писателя Харуки Мураками 1987 года.

Норвежский лес

Статья в Википедии

Медиафайлы на Викискладе

Цитаты

Я ведь писала тебе. Я куда более неполноценный человек, чем ты можешь предположить. Я больна куда сильнее, чем ты думаешь. И корни этой болезни очень глубоки. Поэтому если ты сможешь пойти дальше, иди один. Не жди меня. За меня не беспокойся. Делай то, что тебе захочется. Иначе я собью тебя с верного пути. Только этого я ни за что не хочу — не хочу портить тебе жизнь. Я уже говорила: ты время от времени навещай меня и никогда не забывай. Больше я ничего не желаю.

Иногда мне становится нестерпимо грустно, но в целом жизнь течёт своим чередом.

Смерть человека оставляет после себя маленькие удивительные воспоминания.

Я не люблю одиночество. Просто не завожу лишних знакомств, чтобы в людях лишний раз не разочаровываться.

В такой ненадёжный сосуд, как текст на бумаге, можно вложить только ненадёжные воспоминания или ненадёжные мысли.

— Из всех людей, кого я встречал, ты самый особенный. — А ты из всех людей, кого я встречал, самый настоящий человек, — сказал он.

Куда ни езжай, разницы никакой. Хоть здесь сиди, хоть уедь куда. Во всем мире всё одно и то же. Мне тоже в жизни, бывает, страшно становится. А как иначе? Но только я этого за аксиому принять не могу. Я иду, пока идётся, используя сто процентов моих сил. Беру, что хочу, чего не хочу, не беру. Это и называется жить. Застряну где-то — тогда ещё раз подумаю. Общество с неравными возможностями, с другой стороны, это общество, где ты можешь проявить свои способности.

— Ну а идеалы, ничего такого, выходит, нет? — Нет, конечно, — продолжал он говорить, — в жизни они не нужны. Всё, что нужно, это размах, вот и всё

Какой бы ни была истина, невозможно восполнить потерю любимого человека. Никакая истина, Никакая искренность, Никакая сила, Никакая доброта не могут восполнить её. Нам остается лишь пережить это горе и чему-нибудь научиться, Но эта наука никак не пригодится, когда настанет черёд следующего внезапного горя.

– И вот что я тогда решила: «Сама, своими силами найду человека, который будет круглый год любить меня на все сто процентов». Сколько мне тогда было? Лет одиннадцать-двенадцать. – Здорово, – восхищённо сказал я. – И как результаты? – Не так все просто, – ответила Мидори и некоторое время смотрела на клубы дыма. – Видимо, так долго ждала, что со временем слишком задрала планку. Сложность в том, что теперь я мечтаю об идеале. – Об идеальной любви? – Чего? Даже я до такого не додумалась. Мне нужен просто эгоизм. Идеальный эгоизм. Например, сейчас я скажу тебе, что хочу съесть пирожное с клубникой. Ты всё бросаешь и мчишься его покупать. Запыхавшийся, приносишь мне пирожное, а я говорю, что мне расхотелось, и выбрасываю его в окно. Вот что мне сейчас нужно. – Да это, похоже, к любви не имеет никакого отношения, – растерянно сказал я. – Имеет. Только ты об этом не догадываешься, – ответила Мидори. – Бывает время, когда для девчонок это очень важно. – Выбросить пирожное в окно? – Да. Хочу, чтобы мой парень сказал так: «Понял. Мидори, я все понял. Должен был сам догадаться, что ты расхочешь пирожное с клубникой. Я круглый идиот и жалкий дурак. Поэтому я сбегаю и найду тебе что-нибудь другое. Что ты хочешь? Шоколадный мусс? Или чизкейк?» – И что будет? – Я полюблю такого человека. – Бессмыслица какая-то. – Но для меня это – любовь. Никто, правда, не может этого понять.

Такое чувство, что благодаря тому, что тебя встретил, смог немножко полюбить этот мир.

Один быть никто не любит. Просто насильно никого с собой общаться не заставляю.

Будешь читать то же, что и остальные — начнешь думать как все

Не жалей себя. Себя жалеют только ничтожества.

Наша жизнь не может быть измерена линейкой и по углам транспортиром.

Нужно выплёскивать чувства наружу. Хуже, если перестать это делать. Иначе они будут накапливаться и затвердевать внутри. А потом умирать.

Я школу ненавидела до смерти, поэтому ни разу не прогуляла. Все время думала: неужели уступлю? Поддашься один раз и… конец. Боялась, что потом уже себя не удержу.

Последнее время постоянно такое случается. Хочу что-то сказать, а слова выходят только какие-то не те. Или просто не то что-то говорю, или совсем что-то противоположное. А пытаюсь поправиться, еще больше запутываюсь, в сторону ухожу, и тогда вообще не могу понять, что вначале сказать хотела. Как будто я на две половинки разделилась и бегаю то сама за собой, то сама от себя. Стоит в центре чего то такая толстенная колонна, и вокруг неё я сама с собой в догонялки играю. И каждый раз самые нужные слова у меня другой, а я, которая тут, никак её догнать не могу.

Если я сейчас расслаблюсь, я на кусочки рассыплюсь. С самого начала я так жила, и сейчас только так могу жить. Один раз расслаблюсь — потом не смогу вернуться. Рассыплюсь на кусочки, и унесёт меня куда-нибудь.

Расстались. Окончательно, — сказала Мидори, достала «Мальборо» и, прикрывая от ветра огонь, прикурила. — Почему? — Почему? — закричала Мидори. — Ты что, чокнутый?! Знаешь правила сослагательного наклонения, разбираешься в математической прогрессии, можешь читать Маркса, но не понимаешь таких вещей? Почему переспрашиваешь? Почему заставляешь девушку говорить об этом? Потому что люблю тебя больше, чем его, разве не ясно? Я, может, хотела бы полюбить и более симпатичного парня, но что поделаешь, если полюбила именно тебя? Я хотел что-нибудь сказать, но горло будто чем-то забилось, и я не смог произнести ни слова.

У него такие сильные убеждения, каких мы себе представить не можем, и он их изо дня в день всё усиливает. Если где-то ему достаётся, он от этого старается стать ещё сильнее. Чем кому-то спину показать, он скорее слизняка готов проглотить.

Всё было слишком ярко, и я не мог определить, с чего надо начать. Вроде как слишком подробная карта порой из-за переизбытка деталей оказывается бесполезной.

Однако как ни пытался я всё забыть, внутри меня оставалось нечто похожее на сгусток мутного воздуха.

В том странном месте я жил вместе с мертвецами. Там жила Наоко, и мы даже могли с ней говорить и обниматься. В том месте смерть была лишь одной из множества вещей, составляющих жизнь. Наоко продолжала жить там умершей. И говорила мне: « Все в порядке, Ватанабе, это просто смерть. Не обращай внимания.»

На мой взгляд Мидори — прекрасная девушка. Читаю твоё письмо, и мне становится ясно, что она заполнила твое сердце. Также я понимаю, что твоё сердце по-прежнему полно любви к Наоко. И это никакой не грех. Такое часто бывает в этом огромном мире. Будто в погожий день гребёшь по озеру на лодке. И небо красивое, и озеро — тоже. Поэтому прекращай так страдать. Оставь всё в покое, и оно пойдёт своим чередом. Как ни старайся, когда больно-болит.

— В мире есть люди, которые изучают железнодорожные расписания и делают это дни напролёт. Другие строят из спичек метровые корабли. И нет ничего удивительного, что в этом мире кому-то захотелось узнать тебя ближе. — Из любопытства? — странно спросила Наоко. — Может, и так. Нормальные люди называют это дружелюбием или чувством любви. Тебе нравится называть это чувство любопытством — я не против.

Не моя рука была ей нужна, а кого-то другого. Не моё тепло ей было нужно, а кого-то другого. Я не мог отделаться от непонятной досады на то, что я — это я.

До того момента я считал смерть чем-то самостоятельным, совершенно отделённым от жизни. Навроде того, что «когда-то смерть непременно заполучит нас в свои когти. Однако, с другой стороны, мы никогда не попадемся смерти раньше того дня, когда она придёт за нами».

Смерть не противоположность, а невидимая часть жизни.

Каждый хочет высказаться, а когда точно выразиться не может, злится.

Я, бывало, говорил друзьям: «Этот тип даже занавески стирает!», а мне и не верил никто. Никто и не знал, что занавески иногда стирать надо. Считали, что занавеска — это не более чем неотъемлемый придаток самого окна.

Почему флаг спускают на ночь, причину этого никак я понять не мог. Разве ночью государство перестаёт существовать, разве никто не работает ночью? Строители железной дороги, таксисты, официантки в барах, вечерняя смена пожарников, охрана в офисных зданиях… Думалось, что как-то всё же несправедливо, что людей, которые вот так работают по ночам, государство, получается, не оберегает.

— Человек поймёт другого, когда придёт время, а не потому, что этот другой хочет, чтоб его поняли. — Выходит, я ошибалась, когда хотела, чтобы ты меня правильно понял? — Нет, не ошибалась. Нормальные люди зовут это любовью.