Мона Лиза Овердрайв

«Мона Лиза Овердрайв» (англ. Mona Lisa Overdrive) — третий фантастический роман Уильяма Гибсона. Издан в 1988 году, входит в цикл «Муравейник».

Цитаты

Смок

	… её черты сложены в маленькую холодную маску, смоделированную по наиболее характерному выражению лица покойной матери.
	… her features composed in a small cold mask modeled after her dead mother's most characteristic expression.

Отец в чёрном халате, распахнутом над вытатуированным вихрем драконов… сутулится над необъятным полем из чёрного дерева — рабочим столом… Глаза — плоские и яркие, как у расписной куклы. «Твоя мать умерла. Понимаешь? У-мер-ла». А вокруг ходят по кабинету зыбкие плоскости тени, копошится угловатая тьма. В круге света настольной лампы возникает рука отца, она тычет в неё дрожащим пальцем. Рукав халата соскальзывает, открывая золотой «ролекс» и очередных драконов; гривы их свиваются в волны, наколотые плотно и густо вокруг запястий. Их пасти тянутся к девочке. «Понимаешь?» Она ничего не ответила и убежала прочь, вниз, в укромное местечко в подвале, известное только ей одной, сжалась в комок под брюхом маленького робота-чистильщика. Всю ночь вокруг неё щёлкали автоматы, каждые несколько минут сканируя подвал розовыми вспышками лазерного света. <…> Воспоминания о последовавших потом неделях… Тусклые, оцепенелые дни, проведённые в основном в чёрно-костюмном обществе то одного, то другого секретаря, осторожных молодых людей с автоматическими улыбками и плотно свёрнутыми зонтами.

Remembering her father, the black robe open across a tattooed storm of dragons, slumped behind the vast ebony field of his desk, his eyes flat and bright, like the eyes of a painted doll." Your mother is dead. Do you understand?" And all around her the planes of shadow in his study, the angular darkness. His hand coming forward, into the lamp's circle of light, unsteadily, to point at her, the robe's cuff sliding back to reveal a golden Rolex and more dragons, their manes swirling into waves, pricked out strong and dark around his wrist, pointing. Pointing at her." Do you understand?" She hadn't answered, but had run instead, down to a secret place she knew, the warren of the smallest of the cleaning machines. They ticked around her all night, scanning her every few minutes with pink bursts of laser light <…>. Remembering the weeks that followed, numb days spent most often in the black-suited company of one secretary or another, cautious men with automatic smiles and tightly furled umbrellas.

Призрак откликнулся на первое же прикосновение Кумико. Произошло это, когда самолёт стал снижаться над Хитроу. Представитель пятьдесят первого поколения биочипов «Маас-Неотек» материализовался в нечёткую фигуру на соседнем сиденье. Парнишка будто сошёл с литографии какой-нибудь охотничьей сцены — ноги в рыжевато-коричневых бриджах и ботинках для верховой езды небрежно закинуты одна на другую. — Привет, — сказал призрак. Моргнув, Кумико разжала руку. Парнишка замерцал и исчез. Она опустила глаза на маленький гладкий модуль в своей ладони и осторожно сомкнула пальцы. — Ещё раз привет. Меня зовут Колин. А тебя? Она взглянула на него пристальней. Глаза призрака клубились зелёным туманом, высокий лоб под непослушными тёмными прядями был бледен и гладок. — Если это для тебя слишком спектрально, — ухмыльнувшись, проговорил он, — можно увеличить разреш… На какую-то долю секунды он стал чётким до рези в глазах. Ворс на отворотах его куртки завибрировал с реальностью галлюцинации. — Но это быстро посадит батарейку, — продолжил Колин и поблек до первоначального состояния. — Не слышал твоего имени. Снова ухмылка. — Ты не настоящий, — сказала девочка. Призрак пожал плечами. — Нет нужды говорить вслух, мисс. Соседи могут решить, что ты слегка не в себе, если ты понимаешь, что я имею в виду. Говори про себя. Я считаю всё через кожу… — Он потянулся, закинув руки за голову. — Ремень, мисс. Мне не нужно пристёгиваться, поскольку, как ты изволила заметить, я не настоящий.

The ghost woke to Kumiko's touch as they began their descent into Heathrow. The fifty-first generation of Maas-Neotek biochips conjured up an indistinct figure on the seat beside her, a boy out of some faded hunting print, legs crossed casually in tan breeches and riding boots. "Hullo," the ghost said. Kumiko blinked, opened her hand. The boy flickered and was gone. She looked down at the smooth little unit in her palm and slowly closed her fingers. "'Lo again," he said. "Name's Colin. Yours?" She stared. His eyes were bright green smoke, his high forehead pale and smooth under an unruly dark forelock. She could see the seats across the aisle through the glint of his teeth. "If it's a bit too spectral for you," he said, with a grin, "we can up the rez…" And he was there for an instant, uncomfortably sharp and real, the nap on the lapels of his dark coat vibrating with hallucinatory clarity. "Runs the battery down, though," he said, and faded to his prior state. "Didn't get your name." The grin again. "You aren't real," she said sternly. He shrugged. "Needn't speak out loud, miss. Fellow passengers might think you a bit odd, if you take my meaning. Subvocal's the way. I pick it all up through the skin…" He uncrossed his legs and stretched, hands clasped behind his head.

	Несмотря на скорость «Ягуара», Кумико казалось, что она как будто стоит на месте и вокруг неё постепенно скапливаются, нанизываются одна на другую частицы Лондона.
	In spite of the Jaguar's speed, Kumiko felt as if somehow she were standing still; London's particles began to accrete around her.

Ничто в Лондоне не походило на Токио, где прошлое — всё, что от него осталось — лелеяли с какой-то нервозной заботой. История там превратилась в качество, редкость, в подарочной упаковке поставляемую правительством и охраняемую законом и фондами корпораций. Здесь же оно, казалось, пропитывало саму ткань бытия. Город вставал единым сгустком из кирпича и камня, вместившим многие эпохи наслаивающихся друг на друга посланий и смыслов, какие веками здесь порождал диктат никем пока не разгаданной ДНК коммерции и империи.

London <…> was nothing like Tokyo, where the past, all that remained of it, was nurtured with a nervous care. History there had become a quantity, a rare thing, parceled out by government and preserved by law and corporate funding. Here it seemed the very fabric of things, as if the city were a single growth of stone and brick, uncounted strata of message and meaning, age upon age, generated over the centuries to the dictates of some now-all-but-unreadable DNA of commerce and empire.

	— А вы — один из секретарей мистера Суэйна? — спросила она у щетинистых перекатов плоти над воротником плотного пальто.
	"Are you one of Mr. Swain's secretaries?" Addressing the stubbled rolls of flesh above the collar of the thick dark coat.

	Снег теперь валил гуще, и блеклое небо от света натриевых ламп приобрело оттенок лососины.
	The snow fell more thickly now, and the featureless sky was lit with a salmon glow of sodium lamps.

Малыш Африка

	… залаченные крылья русых волос Пташки, почему он и заработал такое прозвище, резко выделялись на фоне бледного неба. Волосы на затылке и висках он сбрил, полоса выбритой кожи поднималась высоко над ушами. В сочетании с аэродинамическим раздвоенным хвостом это создавало впечатление, будто на макушке у него сидит безголовая коричневая чайка.
	Little Bird's <…> lacquered wings of brown hair that had earned him the name stood out sharp against the pale sky. He kept the back and sides shaved high, well above his ears; with the wings and the aerodynamic ducktail, he looked as though he were wearing a headless brown gull.

	Он вырос в задрипанном городишке белого Джерси, где никто никогда знать ни черта не желал и ненавидел всех, кто хоть что-то знает.
	He'd grown up in white Jersey stringtowns where nobody knew shit about anything and hated anybody who did.

Малибу

	У дома был свой собственный запах. Так было всегда. Это был запах времени, и соли, которой пропитан воздух, и энтропийной природы любого большого дома, построенного слишком близко к кромке прилива. Возможно, такой запах присущ всем местам, что недолго, но часто пустуют, домам, которые отпирают и запирают по мере того, как приезжают и уезжают их неусидчивые хозяева.
	There was a smell in the house; it had always been there. It belonged to time and the salt air and the entropic nature of expensive houses built too close to the sea. Perhaps it was also peculiar to places briefly but frequently uninhabited, houses opened and closed as their restless residents arrived and departed.

	Ночами она иногда зажигала встроенные под навесом веранды прожектора, освещая иероглифическое фиглярство гигантских слепней.
	At night she sometimes lit the floods mounted beneath the deck, illuminating the hieroglyphic antics of huge gray sandfleas.

	Выбор спальни она сделала инстинктивно. Хозяйская спальня была заминирована мелочами, на каждом шагу готовыми вызвать старую боль. Врачам в клинике пришлось химическими клещами вырывать эту её зависимость из рецепторных центров мозга.
	The choice of bedrooms was instinctive. The master bedroom was mined with the triggers of old pain. The doctors at the clinic had used chemical pliers to pry the addiction away from receptor sites in her brain.

Сквот

… половина этих проклятых тварей — ну самые настоящие мутанты. Кто-то пытался вывести их такой жуткой дрянью, которая просто перетрахала все их ДНК. И теперь у этих грёбаных тараканов, что дохли у тебя на глазах, были то лишние головы или лапы, то, наоборот, того и другого было меньше, чем нужно. А однажды она видела тварь, которая выглядела так, будто проглотила распятие или что-то вроде того. Спина, или панцирь, твари — как там это у них называется — была настолько искривлена, что хотелось сблевать.

… the goddamn things were mutants, half of them; someone had tried to wipe them out with something that fucked with their DNA, so you'd see these screwed-up roaches dying with too many legs or heads, or not enough, and once she'd seen one that looked like it had swallowed a crucifix or something, its back or shell or whatever it was distorted in a way that made her want to puke.

Утренний свет

	Моби Джейн — это просто здоровенная туша; торчит в задней комнате клуба в своей цистерне, как поплавок, а в вену ей капает четверной кокс — с души воротит.
	Moby Jane, she's just huge; she just sits out back the club in a float tank with this freebase IV drip in her arm and it's totallydisgusting.

Там нет там

	Континьюити писал книгу. Энджи об этом рассказал Робин Ланье. Она спросила, о чём книга. Не в том дело, ответил он. Книга закукливается в саму себя и постоянно мутирует. Континьюити пишет её бесконечно. Она спросила «почему?», но Робин уже потерял интерес к разговору. Континьюити — ИскИн, а ИскИны всегда делают что-нибудь подобное.
	Continuity was writing a book. Robin Lanier had told her about it. She'd asked what it was about. It wasn't like that, he'd said. It looped back into itself and constantly mutated; Continuity was alwayswriting it. She asked why. But Robin had already lost interest: because Continuity was an AI, and AIs did things like that.

Радио «Техас»

	Ну и грязная же это дыра! Стоит легонько прислониться к стене, и столбняк тебе уже обеспечен. От одной мысли об этом мурашки ползут по коже.
	The place was dirty; you could probably get tetanus from leaning up against the wall. Made her skin crawl to think about it.

	Иногда она представляла себе, что запах хлорки — на самом деле запах миллиона лабораторий, варящих какое-то невероятное снадобье. Все эти маленькие молекулы бьют острыми хвостиками, так им невтерпёж попасть по назначению, выйти на улицу.
	Sometimes she imagined the bleach smell was the smell of a million dope labs cooking some unthinkable cocktail, all those molecules thrashing their kinky little tails, hot for destiny and the street.

Уличный проповедник-евангелист вскинул руки над головой, в воздухе над ним этот жест скопировал блеклый, расплывчатый Иисус. Проектор помещался в ящике из-под мыла, на котором стоял проповедник, а за спиной у него висел потёртый нейлоновый короб с батареями и парой динамиков, которые выступали над его плечами, как две безглазые хромированные головы. Евангелист нахмурился, глянул вверх на Иисуса и подкрутил что-то у себя на поясе. Иисус будто икнул, позеленел и исчез.

A soapbox evangelist spread his arms high, a pale fuzzy Jesus copying the gesture in the air above him. The projection rig was in the box he stood on, but he wore a battered nylon pack with two speakers sticking over each shoulder like blank chrome heads. The evangelist frowned up at Jesus and adjusted something on the belt at his waist. Jesus strobed, turned green, and vanished.

	Он был симпатичный, этот пиджак, — во всяком случае, та часть его лица, что не скрывалась за очками и бородой. А вот улыбку симпатичной не назовёшь. Она казалась какой-то прямоугольной и открывала почти все тридцать два зуба. Мона поёрзала на стуле, чувствуя себя несколько неуютно. Платить наличными — это вполне законно, правда, делать это нужно по правилам — иметь налоговый чип и всё такое
	He was pretty, the suit, what you could see of him behind the beard and the glasses. The smile wasn't pretty, though; it was kind of rectangular, so you could see most of his teeth. She shifted a little on the stool, uneasy. Hooking was legal, but only if you did it right, got the tax chip and everything.

	… евангелист открыл своё шоу, врубив запись на максимальную громкость и почему-то с середины псалма — должно быть, разогревался до брызжущей слюной ярости, прежде чем включиться. Голографический Иисус тряс рукавами белого балахона и гневно жестикулировал небу, потом пассажу, потом снова и снова небу. Вознесение, говорил он. Вознесение грядёт.
	… the evangelist opened up at full volume, in mid-rant, like he'd warmed up to a spit-spraying fury before he'd cut the amp in, the hologram Jesus shaking its white-robed arms and gesturing angrily to the sky, the mall, the sky again. Rapture, he said. Rapture's coming.

	Самолёт <…> был маленький, с заострёнными хрупкими крыльями и такими окошками, что казалось, будто машина всё время косит глазами.
	The plane <…> was a little black thing with sharp, skinny wings and windows that made it look like it was squinting.

	… ей почудились звуки того техасского радио — тающие стальные струны, вибрирующие, словно боль.
	… she heard the sound of that Texas radio, fading steel chords drawn out like an ache.

Лечь на дно

	Мать рассказывала ей сказки: об эльфах и феях, и о Копенгагене, городе, который был где-то там, далеко-далеко. Когда Кумико видела во сне эльфов, они являлись ей похожими на секретарей отца, гибкими и невозмутимыми, в чёрных костюмах и со свёрнутыми зонтами.
	Her mother told her stories, about elves and fairies and Copenhagen, which was a city far away. When Kumiko dreamed of the elves, they were like her father's secretaries, lithe and staid, with black suits and furled umbrellas.

Образ

	«Оно поедает его», — подумал Слик, глядя на нагромождение оборудования жизнеобеспечения — какие-то трубки, баллоны с жидкостью. «Нет, — сказал он самому себе, — оно не даёт ему помереть, как в больнице». Но тягостное впечатление не исчезало: что, если оно высасывает его по капле и будет сосать, пока не высосет досуха?
	It's eating him, Slick thought, as he looked at the superstructure of support gear, the tubes, the sacs of fluid. No, he told himself, it's keeping him alive, like in a hospital. But the impression lingered: what if it were draining him, draining him dry?

«Антарктика начинается здесь»

— Я узнал несколько историй. Потрясающие байки. Один пилот с буксира рассказал мне, что на каком-то законсервированном японском заводе живут одичавшие дети-каннибалы. Короче, там, на орбите, у них чуть ли не своя мифология. Честное слово. Корабли-призраки, затерянные города… Если вдуматься, в этом есть даже какой-то пафос. Я хочу сказать, каждая из этих историй повествует о той или иной орбите, но что на одной, что на другой — там всё создано руками человеческими, имеет владельцев, занесено на карты. Будто видишь, как миф пускает корни посреди бетонной автостоянки. Но думаю, людям это необходимо, правда?

"I heard stories, though. Some great stories. A tug pilot claimed there were feral children living in a mothballed Japanese drug factory. There's a whole new apocrypha out there, really — ghost ships, lost cities… There's a pathos to it, when you think about it. I mean, every bit of it's locked into orbit. All of it manmade, known, owned, mapped. Like watching myths take root in a parking lot. But I suppose people need that, don't they?"

Игрушки

	Он посмотрел вместе с ней, как выпускной курс Академии служащих «Оно-Сендаи» отрекается от себя на слезоточивой церемонии выпуска. — К чему всё это? — спросил он. — Они демонстрируют преданность своему дзайбацу.
	He watched with her as a cadre of Ono-Sendai executive trainees effaced themselves in a tearful graduation ceremony. "What's all that then? "he asked. "They are demonstrating loyalty to their zaibatsu."

	Кумико недоумённо рассматривала чёрно-белую мандалу на задней стенке комода, пока та не сделалась тем, чем была в действительности, — доской для игры в дартс.
	She stared at the black and white mandala at the rear of the cabinet until it became what it was, a dartboard.

Серебряные тропы

	… это и есть отходняк, когда начинаешь волноваться, как бы слепить обратно дневную сторону суток.
	… that wasthe crash, when you had to start worrying about putting the day side together again.

Тюремный срок

	— … ты даже не знаешь, те ли у него глаза, что были год назад.
	"… you don't even know if these are the eyes he had a year ago."

Призраки и пустота

	Серое на сером. Не в силах спать, Кумико вышагивала по серому ковру. В этой комнате девочке чудилось что-то вампирическое. Нечто, роднящее её с миллионами подобных комнат в сотнях гостиниц по всему миру. Однояйцевая анонимность гостиничного номера будто высасывала из неё индивидуальность,..
	Gray on gray. Unable to sleep, Kumiko paced the gray carpet. There was something vampiric about the room, she decided, something it would have in common with millions of similar rooms, as though its bewilderingly seamless anonymity were sucking away her personality,..

Свет мой, зеркальце

Есть мужики, которые готовы платить за то, чтобы внешность девушки перекроили под какую-то другую особу, а затем убивают её. Обязательно богатые, по-настоящему богатые. <…> и уж историй об извращенцах у Ланетты было полно. Она говорила, что пиджаки из них изо всех самые сумасшедшие. Естественно, крутые пиджаки, те, что в правлениях больших компаний — они ведь не могут себе позволить потерять самоконтроль на работе. Но когда они не на работе, говорила Ланетта, они могут его терять, как им заблагорассудится.

How there were men who'd pay to have girls fixed up to look like other people, then kill them. Had to be rich, really rich. <…> anyway Lanette had a lot of stories about weird kinks. She said suits were the weirdest of all, the big suits way up in big companies, because they couldn't afford to lose control when they were working. But when they weren't working, Lanette said, they could afford to lose it any way they wanted.

В одном безлюдном месте

… это место всё сильнее его пугало — как будто здесь проходил какой-нибудь великан, наступил на воспалённый волдырь свалки, расплющил его, а шрам так и остался. <…> Он <…> добрёл до квадратного отверстия, которое оказалось аварийным выходом невесть откуда. Засунул голову внутрь, и на него уставились сотни маленьких головок, свисавших с потолочного свода Слик будто прирос к месту, прищурился, давая глазам привыкнуть к внезапной полутьме, пока дикое «ожерелье» не начало приобретать некий смысл. Розовые головки были оторваны от пластмассовых кукол. Их нейлоновые волосы кто-то связал в хвосты на макушке, а в узлы продел толстый чёрный шнур — головы свисали с него, как спелые фрукты. Кроме них да нескольких полос грязного зелёного пенопласта, ничего другого в бункере не было. Слик точно знал, что ему не хочется здесь задерживаться, чтобы выяснить, кто тут живёт.

… this place was spooking him, this junkyard scar like a giant had stomped it flat. <…> He made his way <…> to a square opening that had been an emergency exit. Stuck his head inside and saw hundreds of tiny heads suspended from the concave ceiling. He froze there, blinking in the sudden shade, until what he was seeing made some kind of sense. The pink plastic heads of dolls, their nylon hair tied up into topknots and the knots stuck into thick black tar, dangling like fruit. Nothing else, only a few ragged slabs of dirty green foam, and he knew he didn't want to stick around to find out whose place it was.

Маргейт-роуд

Над подносом-проектором вспыхнула трёхмерная голограмма: неоновые линии решётки киберпространства с рядами ярких фигур — одновременно простых и сложных, — графическое представление безмерных скоплений хранимых данных. — Вот они, все наши стандартные большие говнюки. Корпорации. Можно сказать, довольно стабильный ландшафт. Иногда какая-нибудь отращивает приложение, или у тебя на глазах происходит захват, или две сливаются. Вряд ли здесь увидишь что-то действительно новое, во всяком случае, не в таком масштабе. Они начинают с малого: растут, сливаются с другими мелкими формациями…

Слишком много всего

	Окажись Ланетта в подобной ситуации, решила Мона, она просто глотала бы чёрный «мемфис» горстями до тех пор, пока не почувствовала бы, что все их проблемы ей до лампочки. У мира никогда ещё не было так много движущихся частей и так мало этикеток для них.
	Put Lanette in this situation, Mona figured she'd just eat more Memphis black till she felt like it wasn't her problem. The world hadn't ever had so many moving parts or so few labels.

	На ней было три или четыре кожаные куртки, полученные от различных дружков — таков был кливлендский обычай.
	She was wearing three or four leather jackets she'd gotten off different boyfriends; that was a Cleveland thing.

	У смерти есть свой цвет. Время от времени во Флориде кто-нибудь лежал на куске картона на боковой дорожке возле сквота. Просто лежал и не поднимался. Одежда и кожа приобретали оттенок пыльной дорожки, и всё же оттенок этот становился совсем другим, когда эти овощи наконец отдавали концы. Тогда приезжал белый фургон.
	The color of <death>. Sometimes in Florida somebody'd lie down on a cardboard pallet on the sidewalk outside the squat. Just not get up. Clothes and skin gone the color of sidewalk anyway, but still different when they'd kicked, another color under that. White truck came then.

Перевод

А. Комаринец под ред. А. В. Етоева и А. Е. Черткова, 1999 (с незначительными уточнениями)

О романе

	Художественные достижения крайне ограничены, <…> скрыты, <…> вся линия с духами вуду в киберпространстве остаётся безнадёжно неясной, <…> недалёкой тарабарщиной.
	The artistic achievement is severely limited <…> cryptic <…> the whole business with the voodoo spirits in Cyberspace remains hopelessly obscure <…> close to gibberish.
	— Норман Спинрад, «Возвращение к киберпанку», 1989