Мечты роботов

«Мечты роботов», точнее «Видения роботов» (англ. Robot Visions) — авторский сборник малой прозы Айзека Азимова. Впервые опубликован в 1990 году из рассказов и эссе о роботах. Большинство рассказов взяты из сборников «Я, робот» и «Двухсотлетний человек».

Эссе

перевод: В. А. Гольдич, И. А. Оганесова, 2002

	Если мы позволим цивилизации погибнуть, единственной профессией будет борьба за выживание, и сомневаюсь, что многие добьются в ней успеха. — вариант трюизма
	If we allow our civilization to be destroyed, the only profession of the future will be scrounging for survival, and few will succeed at it.
	— «Всё, что ты хочешь» (Whatever You Wish), 1977

	Однако если компьютеры станут умнее людей, не возникнет ли опасность, что они нас заменят? Ну а почему бы и нет? Они могут быть не только разумными, но и добрыми и позволят нам просто плыть по течению. Будут держать нас при себе в роли домашних животных или так, про запас. А теперь подумайте, что мы сами сейчас делаем со всеми живыми существами и с самой планетой, на которой живём. Вполне возможно, уже пора нас заменить? Может быть, главная опасность заключается в том, что компьютеры будут развиваться недостаточно быстро, чтобы занять наше место? — вариант трюизма
	But if computers become more intelligent than human beings, might they not replace us? Well, shouldn’t they? They may be as kind as they are intelligent and just let us dwindle by attrition. They might keep some of us as pets, or on reservations. Then too, consider what we’re doing to ourselves right now—to all living things and to the very planet we live on. Maybe it is time we were replaced. Maybe the real danger is that computers won’t be developed to the point of replacing us fast enough.
	— «Наши разумные инструменты» (Our Intelligent Tools), 1977

	В тот момент, когда я придумал Законы, я не понимал, что человечество уже давным-давно пользуется ими. «Три закона инструментов» звучат следующим образом: 1. Инструмент должен быть безопасным для использования. (Это же очевидно! У ножей и мечей имеются рукоятки. А инструмент, который может причинить вред тому, кто взял его в руки — если, конечно, человек знает об опасности, — никогда не будет использован, каким бы полезным он ни казался.) 2. Инструмент должен выполнять свои функции при условии, что он не представляет ни для кого никакой опасности. 3. Инструмент должен оставаться в целости и сохранности во время его использования, если только его уничтожение не продиктовано соображениями безопасности или если это не входит в его функцию. Никто никогда не цитирует эти три закона, поскольку все принимают их как должное. Каждый закон, если о нём говорят вслух, будет встречен дружным восклицанием вроде: «Ну, это же любому ясно!» В таком случае давайте сравним «Три закона инструментов» c Тремя законами роботехники, и вы увидите, что они полностью совпадают. А разве может быть иначе? Ведь робот, или, если желаете, компьютер, является инструментом, которым пользуется человек.
	I did not realize, at the time I constructed those laws, that humanity has been using them since the dawn of time. Just think of them as “The Three Laws of Tools,” and this is the way they would read: 1. A tool must be safe to use. (Obviously! Knives have handles and swords have hilts. Any tool that is sure to harm the user, provided the user is aware, will never be used routinely whatever its other qualifications.) 2. A tool must perform its function, provided it does so safely. 3. A tool must remain intact during use unless its destruction is required for safety or unless its destruction is part of its function. No one ever cites these Three Laws of Tools because they are taken for granted by everyone. Each law, were it quoted, would be sure to be greeted by a chorus of “Well, of course!” Compare the Three Laws of Tools, then, with the Three Laws of Robotics, law by law, and you will see that they correspond exactly. And why not, since the robot or, if you will, the computer, is a human tool?
	— «Законы роботехники» (The Laws Of Robotics), 1989

	Заострённый камень — это почти часть руки, которую он никогда не покидает. Копье объявляет о своей независимости в тот момент, когда оно выпущено из руки. Уход от прямого и постоянного контроля за механизмами позволил человеку, даже в примитивном обществе, сделать шаг вперёд по дороге экстраполяции и представить себе устройства, ещё более независимые и самостоятельные. <…> современная научная фантастика очень часто представляет нам — снова и снова — миф о ребёнке, который занимает место своего отца, о Зевсе, который занимает место Кроноса, о Сатане, который занимает место Бога, о машине, которая занимает место человека. Это самые настоящие ужасы, и их не следует читать. Но позвольте мне в конце сделать свой собственный — достаточно циничный — комментарий. Хотя, как вы помните, Кронос предвидел, что его место может занять другой, и хотя он уничтожал своих детей, чтобы это предотвратить, его всё равно заменил Зевс, причём по справедливости, поскольку был лучшим правителем. Итак, может получиться, что, хотя мы будем ненавидеть машины и сражаться с ними, они всё равно нас заменят, причем по справедливости, поскольку разумная машина, рождённая нами, вполне может оказаться лучше нас и будет упорно продвигаться вперёд, стараясь понять вселенную и правильно её использовать, и сумеет покорить вершины, недоступные нам.
	A chipped pebble is almost part of the hand it never leaves. A thrown spear declares a sort of independence the moment is its released. The clear progression away from direct and immediate control made it possible for human beings, even in primitive times, to slide forward into extrapolation, and to picture devices still less controllable, still more independent than anything of which they had direct experience. <…> contemporary science fiction, far more often than not, is presenting us, over and over, with the myth of the child supplanting the parent, Zeus supplanting Kronos, Satan supplanting God, the machine supplanting humanity. Nightmares they are, and they are to be read as such. —But allow me my own cynical commentary at the end. Remember that although Kronos foresaw the danger of being supplanted, and though he destroyed his children to prevent it—he was supplanted anyway, and rightly so, for Zeus was the better ruler. So it may be that although we will hate and fight the machines, we will be supplanted anyway, and rightly so, for the intelligent machines to which we will give birth may, better than we, carry on the striving toward the goal of understanding and using the universe, climbing to heights we ourselves could never aspire to.
	— «Машины и роботы» (The Machine and the Robot), 1978

	Киборги <…> будут другими. Люди всё равно заметят даже совсем незначительные отличия. Нам известно, что люди, имеющие настоящие человеческие мозги и тела, ненавидят друг друга только потому, что у них кожа или волосы разного цвета, не такой разрез глаз, другой формы нос, губы. Нам известно, что люди, которые не различаются ни одной из физических характеристик, становящихся причиной для ненависти, могут находиться в состоянии войны друг с другом по вопросам, не имеющих никакого отношения к внешности, — я имею в виду религиозные и политические разногласия, языковые барьеры или даже гражданские войны. Давайте посмотрим правде в глаза: серьёзные трудности возникнут у киборгов в любом случае. — конец
	… cyborg will <…> be different. No matter how small the difference is, people will seize upon it. We know that people who have human brains and full human bodies sometimes hate each other because of a slight difference in skin pigmentation, or a slight variation in the shape of the nose, eyes, lips, or hair. We know that people who show no difference in any of the physical characteristics that have come to represent a cause for hatred, may yet be at daggers-drawn over matters that are not physical at all, but cultural—differences in religion, or in political outlook, or in place of birth, or in language, or in just the accent of a language. Let’s face it. Cyborgs will have their difficulties, no matter what.
	— «Кибернетический организм» (Cybernetic Organism), 1987

	«Двухсотлетний человек». <…> Этот рассказ можно назвать скорее философским, чем реалистичным. Что такого имеет человек, чему может позавидовать робот, — каким его физическим или интеллектуальным качествам? Ни один разумный робот не захочет иметь столь ненадежное, слабое тело или станет завидовать тому, что человек не в состоянии выжить при малейших переменах в окружающей среде, или тому, что он нуждается во сне, способен совершать глупейшие ошибки, подвержен инфекционным и прочим болезням или становится беспомощным из-за собственных эмоций. Скорее робот позавидует умению человека любить и дружить, его неуёмному любопытству, желанию экспериментировать. Однако я полагаю, что робот, мечтающий стать человеком, довольно скоро сообразит, что больше всего ему хочется понять (но как раз этого ему понять не дано), что такое чувство юмора, присущее нам, людям.
	“The Bicentennial Man”. <…> That story, however, was more philosophical than realistic. What is there about a human being that a robot might properly envy—what human physical or mental characteristic? No sensible robot would envy human fragility, or human incapacity to withstand mild changes in the environment, or human need for sleep, or aptitude for the trivial mistake, or tendency to infectious and degenerative disease, or incapacitation through illogical storms of emotion. He might, more properly, envy the human capacity for friendship and love, his wide-ranging curiosity, his eagerness for experience. I would like to suggest, though, that a robot who yearned for humanity might well find that what he would most want to understand, and most frustratingly fail to understand, would be the human sense of humor.
	— «Чувство юмора» (The Sense of Humor), 1988

	Самым поразительным в чувстве юмора является то, что ни один человек не признается в его отсутствии. Люди спокойно говорят, что ненавидят собак и не любят детей, с радостью сообщают, что мухлюют с налогами или обманывают своего супруга, и не станут протестовать, если их посчитают жестокими или нечестными, а просто поменяют слова и назовут себя реалистами и деловыми людьми. Однако обвините их в отсутствии чувства юмора, и они всякий раз станут яростно протестовать, вне зависимости от того, сколько раз они демонстрировали, что его у них попросту нет. Например, мой отец всегда утверждал, что у него потрясающее чувство юмора и он с удовольствием это докажет, когда услышит шутку, над которой стоит посмеяться (на моей памяти ему так ни разу и не довелось такой шутки услышать). Почему же люди протестуют против обвинений в том, что у них нет чувства юмора? По-видимому, они понимают (в глубине души), что чувство юмора — это типично человеческая характеристика, гораздо более важная, чем все остальные, и отказываются быть причисленными к разряду существ, стоящих на более низкой ступени развития.
	The curious thing about the sense of humor, however, is that, as far as I have observed, no human being will admit to its lack. People might admit they hate dogs and dislike children, they might cheerfully own up to cheating on their income tax or on their marital partner as a matter of right, and might not object to being considered inhumane or dishonest, through the simple expediency of switching adjectives and calling themselves realistic or businesslike. However, accuse them of lacking a sense of humor and they will deny it hotly every time, no matter how openly and how often they display such a lack. My father, for instance, always maintained that he had a keen sense of humor and would prove it as soon as he heard a joke worth laughing at (though he never did, in my experience). Why, then, do people object to being accused of humorlessness? My theory is that people recognize (subliminally, if not openly) that a sense of humor is typically human, more so than any other characteristic, and refuse demotion to subhumanity.
	— там же