|
... он погрузился в созерцание бонсай.
Утреннее солнце золотило верхнюю часть кроны старого дерева, придавая изогнутым сучьям выразительность коричнево-серого бархатного барельефа. Только спутник бонсай до конца понимает существующую между ними связь (есть ещё и хозяева бонсай, но это более низшая раса). Дерево обладает личностью, поскольку является живым существом, а все живое изменяется, желая, однако, изменяться по своему желанию. Человек видит дерево, в его мозгу возникает изображение будущей формы этого дерева, и человек начинает реализовывать свою концепцию. Дерево, однако, делает лишь то, что может сделать, и скорее погибнет, чем сделает что-то такое, чего деревья не делают, или сделает в более короткое время, чем пристало дереву. Поэтому формирование бонсай всегда является компромиссом и сотрудничеством. Человек не может сам создать бонсай, как не может этого сделать и само дерево. Все должно происходить на принципах сотрудничества и понимания, а это требует долгого времени. Человек знает свое бонсай на память — каждую веточку, каждую трещину, каждую иголку — и часто в бессонную ночь или в свободную минуту за тысячу миль от дома вспоминает ту или иную линию или же целое, планирует будущее. С помощью проволоки, воды и света, прикрывая тканью, сажая траву, забирающую воду, закрывая обшивкой корни, человек объясняет дереву, чего от него хочет. Если указания достаточно ясны, дерево откликнется на них и будет послушно. Почти.
Ибо всегда будут существовать некие чисто индивидуальные отклонения, возникающие от чувства собственного достоинства: «Хорошо, я сделаю, как ты хочешь, но по-своему». И всегда дерево готово представить человеку ясное и логичное объяснение этих отклонений, а чаще всего (почти с улыбкой) говорит ему, что, поступая с более глубоким чувством, он мог бы этого избежать.
Это самая медленная скульптура в мире, и порой возникает сомнение, кто тут является скульптором — человек или дерево.
|
|
|
He <…> contemplated his bonsai.
Early sun gold-frosted the horizontal upper foliage of the old tree and brought its gnarled limbs into sharp re-lief, tough brown-gray creviced in velvet. Only the companion of a bonsai (there are owners of bonsai but they are a lesser breed) fully understands the relationship.
There is an exclusive and individual treeness to the tree because it is a living thing and living things change—and there are definite ways in which the tree desires to change.
A man sees the tree and in his mind makes certain extensions and extrapolations of what he sees and sets about making them happen. The tree in turn will do only what a tree can do, will resist to the death any attempt to do what it cannot do or to do in less time than it needs.
The shaping of a bonsai is therefore always a com-promise and always a cooperation. A man cannot create bonsai, nor can a tree. It takes both and they must understand one another. It takes a long time to do that. One memorizes one’s bonsai, every twig, the angle of every crevice and needle and, lying awake at night or in a pause a thousand miles away, one recalls this or that line or mass, one makes one’s plans. With wire and water and light, with tilting and with the planting of water-robbing weeds or heavy, root-shading ground cover, one explains to the tree what one wants. And if the explanation is well enough made and there is great enough understanding the tree will respond and obey—almost.
Always there will be its own self-respecting highly individual variation. Very well, I shall do what you want, but I will do it -my way. And for these variations the tree is always willing to present a clear and logical explanation and, more often than not (almost smiling), it will make clear to the man that he could have avoided it if his understanding had been better.
It is the slowest sculpture in the world, and there is, at times, doubt as to which is being sculpted, man or tree.
|
