|
Дни стояли светлые, свежие и по большей части сухие, и за старой вырубкой — она была изумрудно-зеленой — до самого рва росли и мигали мелкой светло-желтой листвой молодые березы. В ту пору у меня не было друзей, но приятелей было много — мы бежали в молодой березняк, под ногами шуршали листья, мы собирали их в легкие рассыпчатые горки, прыгали сверху — и счастьем было барахтаться в хрустящей невесомой листве, разбрасывая ее вокруг. Но самым большим счастьем было кататься на березах.
Влезать было нелегко, тонкий, будто натертый тальком ствол скользил под взмокшими ладонями, и веточки, слишком ненадежные, чтобы цепляться за них, мелко дрожали, — и все же надо было забраться достаточно высоко, а потом, сильно оттолкнувшись ногами от ствола, отчаянно повиснуть на руках, чтобы этим толчком перегнуть березу. И вот она поддается, уступает, медленно клонится, и я сквозь томительную слабость в готовых разжаться пальцах ощущаю этот плавный холодящий полет.
И, пролетев сквозь желтое, белое и голубое, отпустишь березу, и она, вздохнув всей своей легкой листвой, рванется вверх, но так и не сможет подняться, и в ее склоненном стволе, в ветках, перекинутых на одну сторону, надолго останется что-то разоблаченное и стыдное.
|
