Лоскутушка из страны Оз

«Лоскутушка из страны Оз» (англ. The Patchwork Girl of Oz) — сказочный роман (повесть) Фрэнка Баума 1913 года, седьмой в цикле о стране Оз.

Цитаты

Благодаря доброте Дороти Гейл из Канзаса, нынешней Принцессы Дороти из Страны Оз, скромный писатель Соединенных Штатов Америки был удостоен звания Королевского Историка Страны Оз с привилегией писать хронику этой удивительной сказочной страны. Однако, написав шесть книг о приключениях любопытных, хотя и странных обитателей Страны Оз, Историк, к своему сожалению, узнал, что указом Озмы, Верховной Правительницы, её страна объявляется невидимой для всех, кто живет за её пределами, и все связи с этой Страной будут прерваны. Дети, которые привыкли искать любимые книжки о Стране Оз, рассказы о веселых и счастливых людях этой страны, огорчились не меньше Историка оттого, что больше книг о ней не будет. Они прислали Историку много писем с просьбой написать хотя бы о том, что ещё приключилось в Стране Оз до того, как она стала невидимой для остального мира. Но Историк ничего об этом не знал. В конце концов кто-то из детей спросил Историка, не может ли он связаться с Принцессой Дороти по телеграфу и узнать, что происходит в далекой Стране Оз, даже не видя Принцессу и не зная, где находится эта страна. Идея оказалась удачной. Историк соорудил на заднем дворе высокую башню, обучился телеграфному делу и начал посылать Дороти, Принцессе Страны Оз, телеграммы. — Пролог

Through the kindness of Dorothy Gale of Kansas, afterward Princess Dorothy of Oz, an humble writer in the United States of America was once appointed Royal Historian of Oz, with the privilege of writing the chronicle of that wonderful fairyland. But after making six books about the adventures of those interesting but queer people who live in the Land of Oz, the Historian learned with sorrow that by an edict of the Supreme Ruler, Ozma of Oz, her country would thereafter be rendered invisible to all who lived outside its borders and that all communication with Oz would, in the future, be cut off. The children who had learned to look for the books about Oz and who loved the stories about the gay and happy people inhabiting that favored country, were as sorry as their Historian that there would be no more books of Oz stories. They wrote many letters asking if the Historian did not know of some adventures to write about that had happened before the Land of Oz was shut out from all the rest of the world. But he did not know of any. Finally one of the children inquired why we couldn't hear from Princess Dorothy by wireless telegraph, which would enable her to communicate to the Historian whatever happened in the far-off Land of Oz without his seeing her, or even knowing just where Oz is. That seemed a good idea; so the Historian rigged up a high tower in his back yard, and took lessons in wireless telegraphy until he understood it, and then began to call "Princess Dorothy of Oz" by sending messages into the air.

	— Я и дороги-то не вижу. <…> А ты, Заплатка? — И я не вижу. <…> — Зато я всё вижу, — возвестила Стеклянная Кошка. — Глаза мои лучше ваших, а уж розовые мозги… — Пожалуйста, хватит о мозгах! — взмолился Оджо. — глава 6 (см. 5)
	"I can scarcely see the path. <…> Can you see it, Scraps?" "No." <…> "I can see," declared the Glass Cat. "My eyes are better than yours, and my pink brains—" "Never mind your pink brains, please," said Ojo hastily.

Над дверью висела табличка: «Г-жа Глупая Сова и г-н Мудрый Осёл. Общественные Советники». <…> — Советы не будут вам стоить ровным счётом ничего — если, конечно, вы ими не воспользуетесь. Разрешите мне заодно заметить, что такой странной компании я в жизни не видал в своем кабинете. Учитывая ваш внешний вид, я бы рекомендовал вам обратиться к Сове, что сидит вон там. Они обернулись к Сове. Птица помахала крыльями и уставилась на них своими огромными глазищами. — Уху-ху! — крикнула Сова. — У-ху-ху-ху! Как дела? Бу-бу-бу-би-тирли-ти-та! — Это почище твоих стихов, Заплатка, — заметил Оджо. — Да это просто чушь! — заявила Стеклянная Кошка. — Но отменный совет для глупцов, — с восхищением в голосе произнёс Осел. — Слушайтесь моего партнёра, и вы не прогадаете. — глава 8

It stood close to the roadside and over the door was a sign that read: "Miss Foolish Owl and Mr. Wise Donkey: Public Advisers." <…> "Advice doesn't cost anything—unless you follow it. Permit me to say, by the way, that you are the queerest lot of travelers that ever came to my shop. Judging you merely by appearances, I think you'd better talk to the Foolish Owl yonder." They turned to look at the bird, which fluttered its wings and stared back at them with its big eyes. "Hoot-ti-toot-ti-toot!" cried the owl. "Fiddle-cum-foo, Howdy-do? Riddle-cum, tiddle-cum, Too-ra-la-loo!" "That beats your poetry, Scraps," said Ojo. "It's just nonsense!" declared the Glass Cat. "But it's good advice for the foolish," said the donkey, admiringly. "Listen to my partner, and you can't go wrong."

	— Неужели ты не видел девушек красивее меня в своей родной стране? — полюбопытствовала Заплатка. — Таких разноцветных красавиц — нет. В Америке никому и в голову не пришло бы сделать девицу из лоскутного одеяла. — Чудная же страна Америка! — воскликнула она. — глава 14
	"Did you see no girls as beautiful as I am in your own country?" she inquired. "None with the same gorgeous, variegated beauty," he confessed. "In America a girl stuffed with cotton wouldn't be alive, nor would anyone think of making a girl out of a patchwork quilt." "What a queer country America must be!" she exclaimed in great surprise.

	Железный Дровосек <…> пригласил гостей в жестяную гостиную своего замка, где и мебель, и картины были из жести. Стены были обиты жестяными пластинами, а с потолка свешивалась жестяная люстра. — глава 27
	The Tin Woodman <…> ushered the entire party into his handsome tin parlor, where all the furniture and pictures were made of tin. The walls were paneled with tin and from the tin ceiling hung tin chandeliers.

Глава 2

В большом камине горели синие поленья, и над синим пламенем висели четыре больших котла, в которых что-то вовсю булькало и кипело, испуская клубы пара. Чародей одновременно помешивал все четыре: два — руками, а два — ногами, к которым были привязаны деревянные черпаки. Он был до того скрючен, что ногами мог орудовать так же, как руками.

At one end stood a great fireplace, in which a blue log was blazing with a blue flame, and over the fire hung four kettles in a row, all bubbling and steaming at a great rate. The Magician was stirring all four of these kettles at the same time, two with his hands and two with his feet, to the latter, wooden ladles being strapped, for this man was so very crooked that his legs were as handy as his arms.

— Стеклянная Кошка?! — удивлённо воскликнул Оджо. — Да, она очень приятная собеседница, только слишком уж любуется своей персоной и совершенно не желает ловить мышей, — пояснила Марголотта. — Муж сделал ей розовые мозги, но они оказались слишком изысканными для простой кошки, и теперь она считает, что ей не к лицу гоняться за мышами. У неё красивое красное сердце, сделанное из рубина, но оно холодное и бесчувственное — камень есть камень. Надеюсь, следующего Кота Кривой Колдун изготовит без сердца и мозгов, тогда он не станет отказываться ловить мышей и будет приносить дому пользу.

"A Glass Cat!" exclaimed Ojo, astonished. "Yes; she makes a very pleasant companion, but admires herself a little more than is considered modest, and she positively refuses to catch mice," explained Margolotte. "My husband made the cat some pink brains, but they proved to be too high-bred and particular for a cat, so she thinks it is undignified in her to catch mice. Also she has a pretty blood-red heart, but it is made of stone—a ruby, I think—and so is rather hard and unfeeling. I think the next Glass Cat the Magician makes will have neither brains nor heart, for then it will not object to catching mice and may prove of some use to us."

— Мы никогда не пользовались бабушкиным лоскутным одеялом, потому что Жевуны ценят лишь один цвет — голубой, и оно провалялось в сундуке добрую сотню лет. Когда же я его нашла, то поняла: из него получится отличная девушка-служанка. Когда её оживят, она не будет такой гордой и надменной, как наша Стеклянная Кошка. Ужасная пестрота лоскутков не позволит ей воображать себя такой же важной, как все Жевуны.

"We never have used my grandmother's many-colored patchwork quilt, handsome as it is, for we Munchkins do not care for any color other than blue, so it has been packed away in the chest for about a hundred years. When I found it, I said to myself that it would do nicely for my servant girl, for when she was brought to life she would not be proud nor haughty, as the Glass Cat is, for such a dreadful mixture of colors would discourage her from trying to be as dignified as the blue Munchkins are."

Глава 3

	Оджо восхищенно разглядывал куклу. <…> У неё были аккуратные пальчики с золотыми пластиночками-ногтями на концах. — Когда она оживёт, ей придётся потрудиться, — заметила Марголотта.
	Ojo examined this curious contrivance with wonder. <…> All the fingers and thumbs of the girl's hands had been carefully formed and stuffed and stitched at the edges, with gold plates at the ends to serve as finger-nails. "She will have to work, when she comes to life," said Margolotte.

	На полках стояли голубые банки с аккуратными наклейками, обозначавшими их содержимое. На одной из полок значилось: «Составные части мозгов». А на банках было написано: «Послушание», «Сметливость», «Рассудительность», «Смелость», «Искренность», «Приветливость», «Образованность», «Правдивость», «Поэтичность», «Самостоятельность».
	All the shelves were lined with blue glass bottles, neatly labeled by the Magician to show what they contained. One whole shelf was marked: "Brain Furniture," and the bottles on this shelf were labeled as follows: "Obedience," "Cleverness," "Judgment," "Courage," "Ingenuity," "Amiability," "Learning," "Truth," "Poesy," "Self Reliance."

	— А вам не мешает ваша скрюченность? — спросил он. — Нет, я вполне собой доволен, — последовал ответ. — Ведь я единственный в мире Кривой Колдун и, хотя встречаются кривые люди на белом свете, уверяю вас: кривей меня нет никого.
	"Don't you find it very annoying to be so crooked?" he asked. "No; I am quite proud of my person," was the reply. "I suppose I am the only Crooked Magician in all the world. Some others are accused of being crooked, but I am the only genuine."

Глава 4

	Кошка была целиком сделана из стекла, такого чистого и прозрачного, что через него всё было видно, как в окошко. В её голове, однако, вращалась масса маленьких розовых шариков, сверкавших, как драгоценные камни, а сердце было из алого рубина. Вместо глаз у Кошки были два изумруда…
	The cat was made of glass, so clear and transparent that you could see through it as easily as through a window. In the top of its head, however, was a mass of delicate pink balls which looked like jewels, and it had a heart made of a blood-red ruby. The eyes were two large emeralds…

— Я сама сожалею больше всех, что ты создал меня, — заявила Кошка, усевшись на задние лапы и помахивая хвостом. — Твой мир ужасно неинтересное место. Я исходила и ваш сад, и лес — такая скучища! А когда я прихожу в дом, то от разговоров твоей толстой жены просто хочется лезть на стенку. — Это всё потому, что я вложил в твою голову не такие мозги, как у нас, — сказал доктор Пипт. — Они слишком роскошны для простой кошки. — Так, может, ты их вынешь и заменишь простыми камешками? — попросила Стеклянная Кошка. — Тогда я не буду смотреть на всё свысока. — Пожалуй, я так и сделаю. <…> — А это лоскутное создание возненавидит себя, как только оживёт. <…> На твоём месте я бы использовала её вместо швабры, а служанку сделала бы покрасивее.

"No one can regret more than I the fact that you made me," asserted the cat, crouching upon the floor and slowly swaying its spun-glass tail from side to side. "Your world is a very uninteresting place. I've wandered through your gardens and in the forest until I'm tired of it all, and when I come into the house the conversation of your fat wife and of yourself bores me dreadfully." "That is because I gave you different brains from those we ourselves possess—and much too good for a cat," returned Dr. Pipt. "Can't you take 'em out, then, and replace 'em with pebbles, so that I won't feel above my station in life?" asked the cat, pleadingly. "Perhaps so." <…> "But that poor patched thing will hate herself, when she's once alive. <…> If I were you I'd use her for a mop, and make another servant that is prettier."

Глава 5

— Тьфу, я устал играть эту мелодию, — заговорил фонограф через трубу резким, скрипучим голосом. — Если ты не возражаешь, дружище Пипт, я немного передохну! Кривой Колдун мрачно уставился на музыкальный ящик. — Какое невезение! — горестно воскликнул он. — Оживительный Порошок попал на фонограф. Он подошёл к нему и увидел, что золотая баночка с заветным Порошком опрокинулась над фонографом, просыпав всё своё драгоценное содержимое на него. Теперь фонограф ожил и начал отплясывать какой-то танец, топая ножками столика, к которому был приделан. Эта пляска так рассердила доктора, что он пихнул не в меру развеселившуюся машину в угол и задвинул её скамейкой.

"Gee! but I'm tired playing that tune," called the phonograph, speaking through its horn in a brazen, scratchy voice. "If you don't mind, Pipt, old boy, I'll cut it out and take a rest." The Magician looked gloomily at the music-machine. "What dreadful luck!" he wailed, despondently. "The Powder of Life must have fallen on the phonograph." He went up to it and found that the gold bottle that contained the precious powder had dropped upon the stand and scattered its life-giving grains over the machine. The phonograph was very much alive, and began dancing a jig with the legs of the table to which it was attached, and this dance so annoyed Dr. Pipt that he kicked the thing into a corner and pushed a bench against it, to hold it quiet.

	— Если будешь много болтать, то истреплешь свой плюшевый язычок, который надо было бы обметать по краям ниткой. — Лоскутушке
	"If you talk too much you'll wear out your scarlet plush tongue, which ought to have been hemmed on the edges."

	— … мои розовые мозги прелестны. Погляди, как они работают. — Стеклянная Кошка часто это повторяла
	"… my pink brains are beautiful. You can see 'em work."

Глава 7

Заплатка закружилась в танце и запела: Кизл — казл — кери, Волк стоит у двери. Волку нечего кусать, остаётся кость глодать, И из лавки счёт лизать. — Что это? — удивился Оджо. — И не спрашивай. Я несу что попало, хотя понятия не имею ни о мясной лавке, ни о костях без мяса, и ещё много о чём. — Это точно! — прошипела Кошка. — Она не в своём уме, и мозги у неё какого угодно цвета, только не розового, потому что работают прескверно.

Scraps danced up and down the path. Then she sang: "Kizzle-kazzle-kore; The wolf is at the door, There's nothing to eat but a bone without meat, And a bill from the grocery store." "What does that mean?" asked Ojo. "Don't ask me," replied Scraps. "I say what comes into my head, but of course I know nothing of a grocery store or bones without meat or—very much else." "No," said the cat; "she's stark, staring, raving crazy, and her brains can't be pink, for they don't work properly."

— Как тебя зовут, бедный, несчастный фонограф? — Виктор Колумбия Эдисон, — отвечал тот. — <…> У меня с собой всего одна пластинка. <…> Классическая музыка, причём эта вещь считается лучшей и самой сложной из всех, что когда-либо сочинялись. Эта музыка должна нравиться всем без исключения, даже если она и наводит на вас смертельную скуку. Главное, делать вид, что вы довольны. Понятно? — Совершенно непонятно. — Ну так слушай! И фонограф тотчас же заиграл. Вскоре Оджо зажал уши ладонями, Кошка зашипела, а Заплатка рассмеялась. — Хватит, Вик! — крикнула она. — Достаточно. Но фонограф играл как ни в чём не бывало. Тогда Оджо схватился за заводную ручку, выдернул её и запустил в кусты. Но не успела она упасть в траву, как отскочила и снова вернулась на своё место, после чего принялась заводить машину. А музыка все играла. — Бежим! — крикнула Лоскутушка. И все трое припустили что есть мочи по дороге. Но фонограф бежал за ними вслед, играя на ходу и укоризненно вопрошая: — В чем дело? Вам не нравится классическая музыка? — Нет, Вик, — отвечала Заплатка. — Такая — нет! У меня нет нервов, но от этих звуков у меня по лоскуткам бегают мурашки. — Тогда переверни пластинку на другую сторону, — попросил фонограф. — Там регтайм. — А это что такое? — Это не классика, а совсем наоборот. — Рискнём, — сказала Заплатка и перевернула пластинку. Теперь фонограф завёл такую какофонию, что через несколько мгновений Лоскутушка заткнула золотую трубу своим фартуком и закричала: — Сейчас же прекрати! Это просто кошмар! Но фонограф играл, несмотря на затычку в трубе. — Если ты не перестанешь, — пригрозил Оджо, — я расколочу пластинку. Музыка стихла, и фонограф, сердито покрутив трубой, сказал: — Неужели и регтайм вам не по душе? — Может, Заплатке это и по нраву, ведь она сама оборвашка, — сказала Кошка, — но я просто не выношу её, у меня от этих звуков даже завиваются усы! <…> — Музыка способна умиротворять даже дикарей… — грустно отвечал фонограф. — Но мы-то не дикари.

"What is your name, my poor abused phonograph?" "Victor Columbia Edison," it answered. <…> "The only record I have with me. <…> It is classical music, and is considered the best and most puzzling ever manufactured. You're supposed to like it, whether you do or not, and if you don't, the proper thing is to look as if you did. Understand?" "Not in the least," said Scraps. "Then, listen!" At once the machine began to play and in a few minutes Ojo put his hands to his ears to shut out the sounds and the cat snarled and Scraps began to laugh. "Cut it out, Vic," she said. "That's enough." But the phonograph continued playing the dreary tune, so Ojo seized the crank, jerked it free and threw it into the road. However, the moment the crank struck the ground it bounded back to the machine again and began winding it up. And still the music played. "Let's run!" cried Scraps, and they all started and ran down the path as fast as they could go. But the phonograph was right behind them and could run and play at the same time. It called out, reproachfully: "What's the matter? Don't you love classical music?" "No, Vic," said Scraps, halting. "We will passical the classical and preserve what joy we have left. I haven't any nerves, thank goodness, but your music makes my cotton shrink." "Then turn over my record. There's a rag-time tune on the other side," said the machine. "What's rag-time?" "The opposite of classical." "All right," said Scraps, and turned over the record. The phonograph now began to play a jerky jumble of sounds which proved so bewildering that after a moment Scraps stuffed her patchwork apron into the gold horn and cried: "Stop—stop! That's the other extreme. It's extremely bad!" Muffled as it was, the phonograph played on. "If you don't shut off that music I'll smash your record," threatened Ojo. The music stopped, at that, and the machine turned its horn from one to another and said with great indignation: "What's the matter now? Is it possible you can't appreciate rag-time?" "Scraps ought to, being rags herself," said the cat; "but I simply can't stand it; it makes my whiskers curl." <…> "Music hath charms to soothe the savage breast," asserted the phonograph sadly. "Then we're not savages."

Глава 9

… Оджо остановился и прочитал табличку: «БЕРЕГИТЕСЬ ВУЗИ!» — Это значит, — сказал он, — что за забором находится Вузи, и этот Вузи — наверное, опасный зверь, иначе о нём бы так не предупреждали. — Не будем его беспокоить, — сказала Лоскутушка. — Ведь тропинка идёт вокруг забора, так что у господина Вузи целый лес. И на здоровье. — Но среди наших поручений как раз и значится: «найти Вузи», — пояснил Оджо. — Колдун хотел, чтобы я достал три волоска с кончика хвоста Вузи. — Лучше пойдём дальше и поищем другого Вузи, — предложила Кошка. — Этот больно опасный и жуткий, иначе его не обнесли бы забором. — А может, другого вовсе и нет, — ответил Оджо, — надпись предупреждает не «Берегитесь всех Вузи!», а «Берегитесь Вузи!», это значит, что он один на всю Страну Оз.

… Ojo stop and look thoughtful was a sign painted on the fence which read: "BEWARE OF THE WOOZY!" "That means," he said, "that there's a Woozy inside that fence, and the Woozy must be a dangerous animal or they wouldn't tell people to beware of it." "Let's keep out, then," replied Scraps. "That path is outside the fence, and Mr. Woozy may have all his little forest to himself, for all we care." "But one of our errands is to find a Woozy," Ojo explained. "The Magician wants me to get three hairs from the end of a Woozy's tail." "Let's go on and find some other Woozy," suggested the cat. "This one is ugly and dangerous, or they wouldn't cage him up. Maybe we shall find another that is tame and gentle." "Perhaps there isn't any other, at all," answered Ojo. "The sign doesn't say: 'Beware a Woozy'; it says: 'Beware the Woozy,' which may mean there's only one in all the Land of Oz."

— Почему же они вас тут заперли? — спросила Лоскутушка, с любопытством оглядывая странное квадратное существо. — Потому что я ем пчёл, которых держат местные Жевуны, чтобы получать мёд. <…> Но фермеры очень расстраивались, что у них пропадают пчёлы, и они попытались извести меня. Разумеется, у них из этой затеи ничего не вышло. Шкура у меня такая толстая, что её невозможно продырявить. Увидев, что меня ничем не проймёшь, Жевуны и загнали меня в этот лес, а вокруг поставили ограду. Большое свинство с их стороны! — А чем вы теперь питаетесь? — осведомился Оджо. — Да ничем. Я перепробовал листья, мох, ползучие растения, но они не пришлись мне по вкусу. А поскольку пчёл тут нет, я уже много лет ничего не ел.

"Why did they shut you up here?" asked Scraps, who was regarding the queer, square creature with much curiosity. "Because I eat up all the honey-bees which the Munchkin farmers who live around here keep to make them honey. <…> But the farmers did not like to lose their bees and so they tried to destroy me. Of course they couldn't do that." "Why not?" "My skin is so thick and tough that nothing can get through it to hurt me. So, finding they could not destroy me, they drove me into this forest and built a fence around me. Unkind, wasn't it?" "But what do you eat now?" asked Ojo. "Nothing at all. I've tried the leaves from the trees and the mosses and creeping vines, but they don't seem to suit my taste. So, there being no honey-bees here, I've eaten nothing for years."

	— Для того, чтобы глаза мои начали исторгать огонь, мне надо очень рассердиться. — А ты сейчас не можешь из-за чего-нибудь разозлиться? — спросил Оджо. — Попробую. А ты скажи мне: «Кризл-Кру!» — И ты на это рассердишься? — Страшно рассержусь. — А что это означает? — полюбопытствовала Лоскутушка. — Понятия не имею. Но только от этих слов я прихожу прямо-таки в неистовство.
	"I cannot flash fire from my eyes unless I am very angry." "Can't you get angry 'bout something, please?" asked Ojo. "I'll try. You just say 'Krizzle-Kroo' to me." "Will that make you angry?" inquired the boy. "Terribly angry." "What does it mean?" asked Scraps. "I don't know; that's what makes me so angry," replied the Woozy.

— Да, ты кругленькая, а потому можешь сделать всё, что угодно. Не сердитесь на меня, мисс Прелесть, если я отношусь к вам с подозрением. У многих шёлковых лент хлопчатобумажная подкладка. Заплатка не поняла этих слов, но у неё возникло смутное подозрение, что у неё самой подкладка из простой материи. Рано или поздно материя эта сядет, отчего её фигура сделается приземистой и кособокой, и тогда ей придётся кататься с боку на бок по дороге, пока всё не станет на свои места.

"No; you're round, so you're liable to do anything," asserted the Woozy. "Do not blame me, Miss Gorgeous, if I regard you with suspicion. Many a satin ribbon has a cotton back." Scraps didn't understand this, but she had an uneasy misgiving that she had a cotton back herself. It would settle down, at times, and make her squat and dumpy, and then she had to roll herself in the road until her body stretched out again.

Глава 11

	— Ты просто прелесть и такая красавица, какую можно только скроить из лоскутков. Если тебе чего и не хватает, так это умения держаться с достоинством. — Ненавижу умение держаться с достоинством! — фыркнула девушка, подбрасывая камешек высоко-высоко и пытаясь затем поймать его на лету. — Половина дураков и все мудрецы держат себя с достоинством, но я не принадлежу ни к тем ни к другим.
	"You're a regular comforter and as sweet as patchwork can be. All you lack is dignity." "I hate dignity," cried Scraps, kicking a pebble high in the air and then trying to catch it as it fell. "Half the fools and all the wise folks are dignified, and I'm neither the one nor the other."

— Пожалуй, я позволю себе немного подкрепиться из моих запасов, раз уж мы остановились. С этими словами он извлёк из кармана бутылочку, из которой вытряхнул на ладонь таблетку величиной с ноготь Оджо. — Это, — пояснил Космач, — плотный обед в концентрированном виде. Изобретение знаменитого профессора Кувыркуна из Королевского Колледжа Атлетических Искусств. В этой таблетке содержатся суп, рыба, жареное мясо, салат, пирожки с яблоками, мороженое с шоколадной подливкой. Но всё сгущено до такой вот таблетки. Проголодался — съел её, и порядок. Ты плотно поел. — Дай-ка мне попробовать, — попросил Вузи. И Космач тотчас же вытряхнул на ладонь ещё одну таблетку и протянул зверю. Тот проглотил её в мгновение ока. — Ты съел обед из шести блюд, — пояснил Космач. — Тьфу! — произнес неблагодарный Вузи. — Я не почувствовал никакого вкуса. От такой еды никакого удовольствия. — Мы едим, чтобы поддерживать жизнь в нашем теле, — наставительно произнес Космач, — и от этой таблетки пользы столько же, сколько и от обычного обеда. — Ну и что! Я люблю пожевать пищу, насладиться её вкусом, — не сдавался Вузи. — Ты ошибаешься, мой бедный друг-зверь, — с жалостью объяснял ему Космач. — Ты только подумай, как устали бы твои челюсти жевать столь обильный обед. А его сконцентрировали до маленькой таблеточки, которую ты проглотил одним махом, — и порядок! — Жевать не утомительно, а приятно, — возразил Вузи. — Я всегда тщательно прожёвывал пчёл, когда они мне попадались.

"Think I'll indulge in one now, as long as we're stopping anyway." Saying this, he took a bottle from his pocket and shook from it a tablet about the size of one of Ojo's finger-nails. "That," announced the Shaggy Man, "is a square meal, in condensed form. Invention of the great Professor Woggle-Bug, of the Royal College of Athletics. It contains soup, fish, roast meat, salad, apple-dumplings, ice cream and chocolate-drops, all boiled down to this small size, so it can be conveniently carried and swallowed when you are hungry and need a square meal." "I'm square," said the Woozy. "Give me one, please." So the Shaggy Man gave the Woozy a tablet from his bottle and the beast ate it in a twinkling. "You have now had a six course dinner," declared the Shaggy Man. "Pshaw!" said the Woozy, ungratefully, "I want to taste something. There's no fun in that sort of eating." "One should only eat to sustain life," replied the Shaggy Man, "and that tablet is equal to a peck of other food." "I don't care for it. I want something I can chew and taste," grumbled the Woozy. "You are quite wrong, my poor beast," said the Shaggy Man in a tone of pity. "Think how tired your jaws would get chewing a square meal like this, if it were not condensed to the size of a small tablet—which you can swallow in a jiffy." "Chewing isn't tiresome; it's fun," maintained the Woozy. "I always chew the honey-bees when I catch them."

	— Популярная песня? — Ну да. Из тех, слова которых запоминают даже слабоумные, а мотив могут пропеть или просвистеть и те, кому медведь на ухо наступил. Потому-то такие песни и популярны. Настанет время, когда они вытеснят все прочие.
	"A popular song?" "Yes. One that the feeble-minded can remember the words of and those ignorant of music can whistle or sing. That makes a popular song popular, and the time is coming when it will take the place of all other songs."

	— Я редко пою на публике, боюсь, как бы меня не попросили открыть оперу.
	"I seldom sing in public, for fear they might want me to start an opera company."

Глава 13

Увидев странников, Страшила остановил своего Коня и слез с него, весело кивая Космачу. Затем он с любопытством уставился на Лоскутушку, а она — на него. — Дружище, — прошептал он Космачу, отведя его в сторонку, — а ну-ка охлопай меня, выровняй солому. Пока Космач приводил в порядок туловище Страшилы, выравнивая горки и ямы, Лоскутушка прошептала Оджо: — Покатай-ка меня по земле, а то от долгой ходьбы я сильно осела, а мужчинам нравится смотреть на стройную фтгуру. <…> — Прошу прощения, что столь неучтиво вас разглядывал, — сказал Страшила, — но никого прекраснее вас я в жизни не видел. — Это высшая похвала от человека, который сам на редкость хорош собой, — пробормотала Лоскутушка, потупив взор, для чего ей пришлось опустить голову.

As the Scarecrow came in sight of the party of travelers, he reined in his wooden steed and dismounted, greeting the Shaggy Man with a smiling nod. Then he turned to stare at the Patchwork Girl in wonder, while she in turn stared at him. "Shags," he whispered, drawing the Shaggy Man aside, "pat me into shape, there's a good fellow!" While his friend punched and patted the Scarecrow's body, to smooth out the humps, Scraps turned to Ojo and whispered: "Roll me out, please; I've sagged down dreadfully from walking so much and men like to see a stately figure." She then fell upon the ground and the boy rolled her back and forth like a rolling-pin, until the cotton had filled all the spaces in her patchwork covering and the body had lengthened to its fullest extent. Scraps and the Scarecrow both finished their hasty toilets at the same time, and again they faced each other. <…> "Forgive me for staring so rudely," said the Scarecrow, "but you are the most beautiful sight my eyes have ever beheld." "That is a high compliment from one who is himself so beautiful," murmured Scraps, casting down her suspender-button eyes by lowering her head.

	— У меня розовые мозги <…> и рубиновое сердце, причём тщательно отшлифованное, а у Лоскутушки и вовсе нет сердца. — И у меня тоже нет! — воскликнул Страшила и пожал руку Заплатке, словно поздравляя её с этим обстоятельством.
	"I've pink brains <…> and I've a ruby heart, finely polished, while Scraps hasn't any heart at all." "No more have I," said the Scarecrow, shaking hands with Scraps, as if to congratulate her on the fact.

Глава 15

— Пока мне велено препроводить его в тюрьму. Дай мне арестантскую одежду из Государственного Гардероба. Страж открыл ключом шкаф и вынул оттуда белое одеяние, которое Солдат набросил на Оджо. Оно покрыло его с ног до головы, оставив для глаз две прорези. <…> Когда Оджо встречал улыбающихся прохожих, он стыдливо отворачивался, хотя они не могли догадаться, кто скрывался под арестантской одеждой. Вскоре они подошли к дому у городской стены. Он был недавно выкрашен, и у него было много окон. Перед домом благоухал цветами сад. Солдат провел Оджо по гравийной дорожке к двери и постучал. Дверь отворила женщина. Увидев Оджо, она воскликнула: — Наконец-то арестованный! Но какой он маленький! — Дело не в росте, дорогая Толлидигль. Главное, что это — арестованный, — сказал Солдат. — А поскольку это тюрьма, а ты тюремщица, мой долг — передать его тебе в руки. — Верно. Входите, а я выпишу на него квитанцию. Они вошли в дом и прошли через холл в круглую комнату, где женщина сняла балахон с Оджо и добродушно на него посмотрела. Оджо восхищённо озирался — он никогда ещё не бывал в таких роскошных хоромах. Купол-потолок был из цветного стекла с красивым рисунком. Стены были обшиты золотыми пластинами и украшены драгоценными камнями огромных размеров и самых разных цветов. Кафельный пол был покрыт мягкими коврами. Мебель была отделана золотом и обита атласом и парчой. Она состояла из диванов, кресел-качалок и табуреточек. Были там столы с зеркальной поверхностью, а также шкафы, уставленные разными редкостными вещицами. У стены стоял шкаф с книгами, а напротив был другой шкаф со всякими играми. — Можно я немножко побуду здесь, а потом уж пойду в тюрьму? — умоляюще попросил Оджо. — Так это же и есть твоя тюрьма, а я — тюремщица, — отвечала Толлидигль. — Сними с него наручники, Солдат. Ведь отсюда нельзя убежать. — Знаю, — отвечал тот и снял их с арестанта. <…> — Так, вот квитанция, Солдат. Теперь за узника отвечаю я. Я очень рада, ведь впервые за время моей работы у меня появился узник! — сказала женщина с явным удовольствием. — У меня тоже! — усмехнулся Солдат. — Но мой долг исполнен, и теперь я вернусь к себе и напишу рапорт Озме, что я сделал все, что должны были сделать Армия, Полиция, а также Телохранитель правительницы Страны Оз. Ведь всё это я в одном лице. С этими словами он кивнул Толлидигль и Оджо и удалился. — А теперь, — сказала женщина, — мне надо тебя покормить. Ты небось проголодался. Что хочешь: запеченную рыбу, омлет с джемом или бараньи отбивные с подливкой? Оджо подумал и выбрал отбивные. — Отлично. Я скоро приду, а ты пока развлекайся сам, — сказала женщина и удалилась. Оджо был сильно удивлен. Не только это помещение совершенно не походило на тюрьму, но и обращались с ним не как с арестантом, а как с гостем. На окнах не было задвижек, в комнате имелось три двери, но ни одна из них не была заперта. Оджо осторожно приоткрыл одну из них — за ней был коридор. Он и не думал о побеге. Его тюремщица оказывает ему доверие, зачем же её подводить? Более того, ему готовят горячий ужин, и тюрьма оказалась очень даже приятной. Оджо взял из шкафа книгу и сел в кресло посмотреть картинки.

"Just now I am ordered to take him to prison. Get me a prisoner's robe from your Official Wardrobe." The Guardian unlocked a closet and took from it a white robe, which the soldier threw over Ojo. It covered him from head to foot, but had two holes just in front of his eyes, so he could see where to go. <…> Whenever they met any of the happy, smiling people, the boy turned his head away in shame, although none knew who was beneath the robe. By and by they reached a house built just beside the great city wall, but in a quiet, retired place. It was a pretty house, neatly painted and with many windows. Before it was a garden filled with blooming flowers. The Soldier with the Green Whiskers led Ojo up the gravel path to the front door, on which he knocked. A woman opened the door and, seeing Ojo in his white robe, exclaimed: "Goodness me! A prisoner at last. But what a small one, Soldier." "The size doesn't matter, Tollydiggle, my dear. The fact remains that he is a prisoner," said the soldier. "And, this being the prison, and you the jailer, it is my duty to place the prisoner in your charge." "True. Come in, then, and I'll give you a receipt for him." They entered the house and passed through a hall to a large circular room, where the woman pulled the robe off from Ojo and looked at him with kindly interest. The boy, on his part, was gazing around him in amazement, for never had he dreamed of such a magnificent apartment as this in which he stood. The roof of the dome was of colored glass, worked into beautiful designs. The walls were paneled with plates of gold decorated with gems of great size and many colors, and upon the tiled floor were soft rugs delightful to walk upon. The furniture was framed in gold and upholstered in satin brocade and it consisted of easy chairs, divans and stools in great variety. Also there were several tables with mirror tops and cabinets filled with rare and curious things. In one place a case filled with books stood against the wall, and elsewhere Ojo saw a cupboard containing all sorts of games. "May I stay here a little while before I go to prison?" asked the boy, pleadingly. "Why, this is your prison," replied Tollydiggle, "and in me behold your jailor. Take off those handcuffs, Soldier, for it is impossible for anyone to escape from this house." "I know that very well," replied the soldier and at once unlocked the handcuffs and released the prisoner. <…> "All right. There's your receipt, Soldier; and now I'm responsible for the prisoner. I'm glad of it, for this is the first time I've ever had anything to do, in my official capacity," remarked the jailer, in a pleased tone. "It's the same with me, Tollydiggle," laughed the soldier. "But my task is finished and I must go and report to Ozma that I've done my duty like a faithful Police Force, a loyal Army and an honest Body-Guard—as I hope I am." Saying this, he nodded farewell to Tollydiggle and Ojo and went away. "Now, then," said the woman briskly, "I must get you some supper, for you are doubtless hungry. What would you prefer: planked whitefish, omelet with jelly or mutton-chops with gravy?" Ojo thought about it. Then he said: "I'll take the chops, if you please." "Very well; amuse yourself while I'm gone; I won't be long," and then she went out by a door and left the prisoner alone. Ojo was much astonished, for not only was this unlike any prison he had ever heard of, but he was being treated more as a guest than a criminal. There were many windows and they had no locks. There were three doors to the room and none were bolted. He cautiously opened one of the doors and found it led into a hallway. But he had no intention of trying to escape. If his jailor was willing to trust him in this way he would not betray her trust, and moreover a hot supper was being prepared for him and his prison was very pleasant and comfortable. So he took a book from the case and sat down in a big chair to look at the pictures.

Глава 20

	— Мне кажется, когда [Лоскутушка] что-нибудь говорит, мозги у неё перетрясаются и работают наперекосяк.
	"When she says those things I'm sure her brains get mixed somehow and work the wrong way."

В скале слева было подобие пещеры, а вход в неё был загорожен крепкой решёткой со стальными прутьями. Над ней виднелась крупная надпись <…>: МИСТЕР ЮП — ЕГО ПЕЩЕРА. Самый крупный неприрученный великан в неволе. Рост — 21 фут. <…> Вес — 1640 фунтов (но он на постоянной диете). Возраст — более четырёхсот лет Нрав — буйный и дикий (когда не спит) Аппетит — страшный (предпочитает людей и апельсиновый мармелад). ПУТНИКИ, ПОДХОДЯЩИЕ К ПЕЩЕРЕ, ПОДВЕРГАЮТ СЕБЯ ОПАСНОСТИ! P.S.: Не кормите великана самостоятельно.

In one of the rock walls—that at their left—was hollowed a great cavern, in front of which was a row of thick iron bars, the tops and bottoms being firmly fixed in the solid rock. Over this cavern was a big sign <…>: "MISTER YOOP—HIS CAVE The Largest Untamed Giant in Captivity. Height, 21 Feet. <…> Weight, 1640 Pounds.—(But he waits all the time.) Age, 400 Years 'and Up' <…>. Temper, Fierce and Ferocious.—(Except when asleep.) Appetite, Ravenous.—(Prefers Meat People and Orange Marmalade.) STRANGERS APPROACHING THIS CAVE DO SO AT THEIR OWN PERIL! P.S.—Don't feed the Giant yourself."

— Неужели вы много лет ничего не ели? — спросила Дороги. — Ничего, если не считать шести муравьёв и одной обезьяны. Думал, обезьяна всё равно что человек, но нет, вкус другой! Не тот! Надеюсь, ты будешь вкуснее. Ты пухленькая и нежненькая. <…> — Я постараюсь не попасться тебе. — Бессердечная девчонка! — завыл великан и снова затряс решётку. — Ты только подумай, сколько лет я уже не ел вкусной маленькой девочки! Но ничего, я постараюсь тебя сцапать.

"Haven't you eaten anything in many years?" asked Dorothy. "Nothing except six ants and a monkey. I thought the monkey would taste like meat people, but the flavor was different. I hope you will taste better, for you seem plump and tender." <…> "I shall keep out of your way," she answered. "How heartless!" wailed the Giant, shaking the bars again. "Consider how many years it is since I've eaten a single plump little girl! They tell me meat is going up, but if I can manage to catch you I'm sure it will soon be going down. And I'll catch you if I can."

Глава 23

— Пошли в мой дом, я познакомлю тебя со своими дочерьми, — пригласил вождь Заплатку. — Я воспитываю их по книге, которую написал один учёный холостяк, и все говорят, что дочки у меня славные. Лоскутушка проследовала за вождём к дому, который был особенно темен и уныл. Вообще улицы не отличались ни чистотой, ни красотой и не были замощены. Тем больше удивилась Лоскутушка тому, что увидела в доме. Внутри не было ничего тусклого и темного. Напротив, комната сияла — её стены были отделаны редкостным металлом, напоминавшим прозрачное серебро. По металлу были выведены узоры с изображением людей, животных, цветов и деревьев. Металл излучал мягкий свет, наполнявший комнату. Мебель была сделана из такого же металла. Заплатка спросила, что это такое. — Радий, — отвечал он. — Мы, Рогатики, проводим много времени в рудниках, добывая радий, которым и отделываем наши комнаты. Он обладает целительным действием, и у нас нет болезней. — И много его у вас? — Больше чем нужно. Все комнаты в наших домах отделаны так же, как и эта. — А почему вы не украсите им улицы и внешние стены ваших домов, чтобы город выглядел так же симпатично? — Снаружи! — фыркнул вождь. — Не всё ли равно, что там снаружи! Мы живём не снаружи домов, а внутри. Есть глупцы вроде Прыгунов, которые тратят все силы на внешний вид своего города. Вам, наверное, показалось, что они живут куда лучше нашего, потому что дома и улицы у них отделаны мрамором, но если бы вы зашли в один такой дом, то увидели бы, что внутри пусто и неуютно и весь блеск остался снаружи.

"Come with me to my dwelling and I'll introduce you to my daughters," said the Chief. "We're bringing them up according to a book of rules that was written by one of our leading old bachelors, and everyone says they're a remarkable lot of girls." So Scraps accompanied him along the street to a house that seemed on the outside exceptionally grimy and dingy. The streets of this city were not paved nor had any attempt been made to beautify the houses or their surroundings, and having noticed this condition Scraps was astonished when the Chief ushered her into his home. Here was nothing grimy or faded, indeed. On the contrary, the room was of dazzling brilliance and beauty, for it was lined throughout with an exquisite metal that resembled translucent frosted silver. The surface of this metal was highly ornamented in raised designs representing men, animals, flowers and trees, and from the metal itself was radiated the soft light which flooded the room. All the furniture was made of the same glorious metal, and Scraps asked what it was. "That's radium," answered the Chief. "We Horners spend all our time digging radium from the mines under this mountain, and we use it to decorate our homes and make them pretty and cosy. It is a medicine, too, and no one can ever be sick who lives near radium." "Have you plenty of it?" asked the Patchwork Girl. "More than we can use. All the houses in this city are decorated with it, just the same as mine is." "Why don't you use it on your streets, then, and the outside of your houses, to make them as pretty as they are within?" she inquired. "Outside? Who cares for the outside of anything?" asked the Chief. "We Horners don't live on the outside of our homes; we live inside. Many people are like those stupid Hoppers, who love to make an outside show. I suppose you strangers thought their city more beautiful than ours, because you judged from appearances and they have handsome marble houses and marble streets; but if you entered one of their stiff dwellings you would find it bare and uncomfortable, as all their show is on the outside."

Девятнадцать девиц разом поднялись, сделали учтивый реверанс и опустились на стулья, оправляя платья. — А почему они сидят так смирно и в один ряд? — полюбопытствовала Лоскутушка. — Потому что так полагается девицам, — отозвался вождь. — Но некоторые из них совсем малютки. Им бы пошалить, повозиться, посмеяться. — Нет, это не к лицу молодым особам, а также тем, кто со временем станет молодыми особами. Я воспитываю дочерей по правилам, которые изложил один учёный. Он посвятил этому вопросу много умственных сил и отличается вкусом и культурой. Особенно он стоит за учтивость. Если, по его словам, ребенок совершает неучтивый поступок, то, когда он вырастет, от него и подавно нечего ждать благовоспитанности. — А разве неблаговоспитанно веселиться, возиться, смеяться? — поинтересовалась Лоскутушка. — Когда как, — ответил он, немного поразмыслив над вопросом. — Но на всякий случай мы подавляем подобные устремления в наших дочках. Иногда <…> мне удается неплохо пошутить, и тогда я позволяю дочкам благовоспитанно посмеяться, но я не позволяю им самим шутить. — С этого вашего учёного надо бы содрать кожу живьём за такие правила! — воскликнула Лоскутушка…

The nineteen Horner girls all arose and made a polite curtsey, after which they resumed their seats and rearranged their robes properly. "Why do they sit so still, and all in a row?" asked Scraps. "Because it is ladylike and proper," replied the Chief. "But some are just children, poor things! Don't they ever run around and play and laugh, and have a good time?" "No, indeed," said the Chief. "That would be improper in young ladies, as well as in those who will sometime become young ladies. My daughters are being brought up according to the rules and regulations laid down by a leading bachelor who has given the subject much study and is himself a man of taste and culture. Politeness is his great hobby, and he claims that if a child is allowed to do an impolite thing one cannot expect the grown person to do anything better." "Is it impolite to romp and shout and be jolly?" asked Scraps. "Well, sometimes it is, and sometimes it isn't," replied the Horner, after considering the question. "By curbing such inclinations in my daughters we keep on the safe side. Once in a while I make a good joke <…> and then I permit my daughters to laugh decorously; but they are never allowed to make a joke themselves." "That old bachelor who made the rules ought to be skinned alive!" declared Scraps…

	Однако застревать снова на ограде мне не хочется. Видно, жизнь в высших кругах моему здоровью противопоказана.
	"Still I prefer not to do picket duty again. High life doesn't seem to agree with my constitution."
	— Страшила

Перевод

С. Б. Белов, 1992 — с уточнениями по Н. Беляковой, 2005