«Закон отсрочки» (англ. The Law of Delay, or Playing for Time) — сатирико-социологическая книга Сирила Паркинсона 1970 года.

Цитаты

править
  •  

… сегодняшний Лондон (как и Вена) — это непропорционально большая столица империи, которой уже нет в природе. Ведь штаб-квартира английского правительства замышлялась не как административный стержень Британских островов, а как центр паутины, которая опутывала полмира. Но эта мощная функция отмерла, и нынче Уайтхолл не просто громоздок до крайности, он нелеп. — Десять лет спустя

  •  

Следует помнить, что компетентность — не единственная добродетель, какой требует народ. Страны, где гигиена на постыдно низком уровне, а про пунктуальность и слыхом не слыхивали, могут преуспеть в чём-то другом — почему бы и нет? Великое искусство музыки способно расцвести при самой бездарной администрации, а самый неграмотный народ может блистать в спорте, показать чудеса доблести и благочестия. — Приз Паркинсона

  •  

Сохранить независимость под боком у царской, а потом и Советской России — это потребовало <от Финляндии> колоссального мужества, колоссальной компетентности. Без эффективного ведения дел им бы нипочём не добиться столь заметных успехов, они и сейчас отважны и неустрашимы. — там же

  •  

Говорят, что рабочий стол одного из недавних президентов США украшала взятая в рамочку надпись: «Фишка дальше не идёт». <…>
Подчеркнём: искусство передавать фишку практикуется не только на государственной службе, оно процветает в любой крупной организации. Всё же оно особенно характерно для пирамидальной структуры, в которой входящие проблемы сначала рассматриваются на нижнем уровне. Есть в этой иерархии и ещё одна тенденция: подкреплять решения нижнего уровня более высокопоставленной подписью. Этот процесс начинается с Букашкоу, который получает дело первым. При всём отсутствии опыта, при всей молодости он понимает: на полученное прошение надо ответить либо «да», либо «нет». Опасаясь, что, ответив «да», он себя же и нагрузит, он отвечает «нет». Он делает это с лёгким сердцем, ибо прекрасно знает: окончательное решение всё равно будет приниматься где-то выше. Весьма вероятно, что Нед О. Росс пересмотрит его рекомендацию в принципе, просто чтобы поставить его на место, а того в свою очередь одернет кто-то ещё. Так что Букашкоу всего лишь (как он полагает) запустил дело в дальнее плавание. Однако у Неда О. Росса в этот день на уме что угодно, только не работа (такое бывает нередко), и определить собственное отношение к делу он просто не в силах. Он рассеянно подмахивает отказ и пересылает папку Серри-Динкену, прекрасно понимая, что его решение так или иначе не окончательное. Серри-Динкен, занятый своими мыслями, не вдаётся в суть и подтверждает визу «Нет», после чего посылает папку Солли Дняку. Но Солли Дняк привык полагаться на Серри-Динкена, чья добросовестность прошла испытание временем. Он передаёт бумагу с отрицательным ответом на подпись Барбоссу. Но одна из слабостей пирамидального процесса в том, что на стол к Барбоссу стекается практически всё. Он успевает лишь мельком проглядеть присланные ему бумаги, ведь за тем, чтобы решения принимались правильные, должен следить Солли Дняк. В итоге — окончательный вердикт: «Нет». На процедуру ушло шесть недель, и наивный проситель думает, что всё это время его предложение рассматривалось самым серьёзным образом, в торжественной обстановке и за закрытыми дверями. С грустью констатируем: предложение его — увы! — не обсуждалось вообще.
Процесс отпихивания бумаг плох тем, что каждый полагается на другого. <…> В описанном нами случае любой из пяти чиновников принёс бы больше пользы, чем все пять вместе; он по крайней мере знал бы, что решать ему. <…> Прийти к положительному решению несколько сложнее, потому что возникает вопрос, кто конкретно отвечает за последующие действия и какие именно, ибо из самого «да» ничего этого, как правило, не следует.
<…> таким же манером фишка передается и дома, среди членов семьи. <…> Но между домом и работой есть существенная разница — дома свою лень не спрячешь. <…> В общем, и маленькая организация не сильно отличается от семьи; <…> это — среди прочих — одна из причин, по которым более компактная организация часто выглядит предпочтительнее. — Искусство передавать фишку

  •  

Не будь на земле сумасбродства, мотовства, пристрастия к спиртному и женщинам, зона привилегий была бы закрыта; а стоит закрыться хотя бы одному сектору, прекращается всё движение. Если такое происходит, силы честолюбия накапливаются и в конце концов прорывают плотину.
Когда преобладают противоположные условия и все двери распахнуты входи не хочу, — силы могут действовать активно, но колесо будет крутиться вхолостую. Первый шаг к потере эффективной мощности — чрезмерная доступность образования, когда кто угодно может и школу окончить, и в колледж поступить. Дорога к повышению гладка и широка, но открыта она не только для энергичных, но и для бездельников. — Карусель

  •  

На смену феодальным королевствам пришли промышленные синдикаты, но суть осталась прежней. У придворных общий контроль над производством, рынками сбыта, рекламой, финансами. Вельможи правят на местах. Успех придворного измеряется благосклонностью директора центральной фирмы, успех вельможи определяется процентным отношением: каков выход продукции относительно капитальных вложений? Эти непреложные законы управления столь же верны сегодня, как и во времена норманнских завоеваний. Придворные всегда жаждали централизации — вельможи всегда рвались к автономии. Конфликт между ними заложен в природе явлений, и его не разрешить каким-нибудь внезапным проблеском нетленной истины. <…>
К 1900-му, а тем более к 1950 году вельможи превратились в собственную тень, зато сплошь и рядом восходили звёзды придворных. Словно для того, чтобы окончательно закрепить такое положение дел, головные конторы приобрели компьютер — эдакий магический кристалл, в котором вся организация видна как на ладони. <…>
Централизация нынче в моде <…>. Однако становится очевидным, что этот процесс не лишён недостатков, которые центральные правители как-то не предусмотрели. Для управления нужна информация, и первое требование центра — отчёты, статистические данные <…>. В результате со всех краёв широко раскинувшейся империи хлынули бумажные воды, и каждый бурлящий ручеёк норовит обернуться полноводной рекой. Бумага неизбежно порождает бумагу, а статистические отчёты год от года становятся всё изощреннее. В конце концов головная контора начинает задыхаться от обилия информации, все отделы только тем и занимаются, что распихивают её по ящичкам и папкам. — Лорды и лакеи (парафраз из гл. «Бумагописание» книги «Свояки и чужаки», 1962)

  •  

Меньшие политические подразделения (Бавария, Нормандия, Шотландия) так или иначе принесли в жертву идее прочного государства свою национальную гордость. Они отдали независимость, но обезопасили свои границы и, более того, получили свой кусок от общегосударственного пирога. В пору расцвета Британской империи кусок этот был столь внушителен, что шотландцы были не прочь (в тот момент) считать себя британцами. <…> Во второй половине двадцатого века многонациональному государству — увы! — почти нечего предложить своим провинциям за их лояльность. Их никто не защитит, если они не входят в альянс более крупный, не приходится рассчитывать и на трофеи. Конечно, кое в чём такое государство полезно и сейчас, но во многом стало обузой — оно тормозит торговлю на густо разветвлённых внутренних границах, тратит впустую кучу времени из-за сверхцентрализованного управления. <…> На этом фоне разворачиваются движения в Шотландии и Уэльсе, от которых так просто не отмахнёшься. Мы начали понимать, что многонациональное [унитарное] государство с населением в тридцать-пятьдесят миллионов человек безнадёжно «не тянет», оно сводит на нет культуру провинций и стрижёт под одну унылую гребенку всю общественную жизнь. <…>
Итак, следствие объединения в Европе — новое стремление провинций к автономии. — Княжества и державы

  •  

Ответом на уэльский национализм будет английский провинциализм, и он заставит наших соседей-кельтов держаться в пределах разумного, здравого и целесообразного. Стремления их оправданны, но они должны понимать: национализм островного, изолированного типа безнадёжно устарел, а полная независимость больше не в моде. Ирландское недовольство Англией, когда-то вполне оправданное, привело к изоляции и породило массу нелепостей. Повторять эту ошибку не рекомендуется ни одной стране. Ирландские школьники тратят до десяти часов в неделю на изучение языка, искусственно оживлённого (чтобы не сказать изобретённого) специально для того, чтобы досадить англичанам: сами ирландцы никогда не будут говорить на этом языке и в конце концов его забудут. Насаждать ещё один язык в условиях постепенно объединяющейся Европы, где языковые барьеры не сегодня завтра рухнут, — это значит с самого начала ставить своих детей в трудное положение, а конкуренция и так очень высока. Шотландцы, как люди деловые, этой ошибки не совершат никогда, а вот за уэльсцев не поручусь. Англичане могут спасти их от ошибок экстремизма не убеждением, но личным примером. Если у самых границ Уэльса возникнет Мерсия, уэльсцы поймут: им не нужна автономия больше той, на какую претендует Мерсия с парламентом в Бирмингеме. — там же

  •  

… аргументы против монополий. Некоторые столь очевидны, что о них и говорить не стоит, но три мы упомянем, ибо они, пожалуй, не так бросаются в глаза. Во-первых, национализированная монополия вечно стоит перед дилеммой, что она такое: служба общественного пользования или коммерческое предприятие? Является ли она частью государства или все же стоит особняком? Сделайте её частью государства — и скоро она начнёт терпеть убытки. Если правительство станет увольнять государственных служащих, это ему дорого обойдется, оно начнет терять голоса избирателей. А вот купить их оно может — равномерным распределением рабочих мест и даже синекур, что случается нередко.
<…> ещё один недостаток. Дело в том, что большой организации приходится терпеть массу неудобств из-за одного своего размера.
<…> монополии не сочетаются с формой представительного правительства, какое мы создали и пытаемся сохранить. Отождествляясь с государством, монополии превращаются в орудие официальной политики, и в один прекрасный день выясняется: большинство избирателей работают непосредственно на государство. А это меняет всю природу и государства, и общества. Это, по сути дела, означает: государственные служащие будут голосовать за себя, за то, чтобы их как можно дольше никто не трогал. И тогда выбор невелик: либо диктатура, либо полный крах. — Игра под названием «монополия»

  •  

Нынче модно считаться с мнением молодёжи, советоваться с теми, чья карьера едва началась. Не дай бог, кто-нибудь подумает, что мы суровы и деспотичны! Следует также помнить, что нынче технический прогресс не учитывает старшинство. Раньше методика принципиально менялась примерно раз в тридцать лет. Новое поколение училось у предыдущего, вносило свой вклад и знало, что ещё лет десять оно будет хранителем высших знаний и ценнейшего опыта. Теперь перемены происходят куда чаще, в рамках одного десятилетия, посему ценность опыта оказывается под вопросом. И «старшинство» порой означает лишь утрату связей с современностью, потерю контакта с реальной жизнью. Ведь именно молодые окончили курсы по работе с компьютерами, а нынешние директора, вполне возможно, даже не знакомы с компьютерным языком. Более того, есть опасения, что современные специалисты вообще не способны подчиняться — в какой бы то ни было форме. Они живут в своем электронном мире и им просто не о чем говорить с людьми, не получившими специального технического образования. <…> В сегодняшнем мире, утверждают они, нет места царствованию.
Может, в этом и есть рациональное зерно, но такая постановка вопроса приемлема лишь в условиях экономического бума и частного рынка. А если в экономике что-то пошло наперекосяк? Заговорим ли мы тогда о групповых решениях? Одно нужно твёрдо помнить: во-первых — и в самых главных наличие власти создаёт ощущение надёжности. — Повелительное наклонение

  •  

Мы до бесконечности растягиваем срок обучения, требуя всё более высокой технической квалификации, пока не оказывается, что наш будущий руководитель вот-вот перейдёт в категорию, именуемую «средний возраст». Двадцать лет под чьим-то началом — и шанс стать хорошим руководителем упущен навсегда. — там же

  •  

С первого взгляда шараханья моды в смысле растительности на лицах мужчин — это сплошная сумятица, приливы и отливы, с виду не более логичные, чем колыхание подола платья. Но достаточно вспомнить историю одежды, чтобы убедиться: мода может быть — и часто бывает — весьма многозначительной.
<…> наличие или отсутствие бороды выражало отношение к власти. Во времена древних монархий патриарх в мантии и при бороде был само достоинство, хотя мантия вполне могла скрывать физическую немощь, а под бородой легко прятался слабый подбородок. Не то бюст римского сенатора — лицо полностью открыто, никаких секретов. А статуя, показывающая Александра совершенно обнажённым? Власть, по восточной традиции окутанная саваном тайны, уединённости, в мире эллинов приобрела иные очертания сильный характер и мужская доблесть выставлялись напоказ. О личности мы обычно судим по глазам, рту и рукам. Бородатый и густобровый пророк с руками, упрятанными в рукава, вполне возможно (с первого взгляда не определишь), не блещет ни умом, ни юмором, ни силой. В более демократическом обществе дело обстоит иначе — избиратели имеют возможность увидеть и услышать кандидата на руководящий пост, убедиться в том, что у него волевой раздвоенный подбородок, складки вокруг рта, выдающие злодея или упрямца, чуть заметны признаки угасания или слабости.
Вместе с эпохой средневековья пришли бородатые варвары, а за ними — не менее бородатые поборники ислама. Именно в те времена, когда фортуна решительно отвернулась от Европы (VI—VII века), европейцы отложили бритвы в сторону. Остатки цивилизации они передали священнослужителям, которые немедля и весьма торжественно отказались от бород. Когда после 1000 года цивилизация начала возрождаться, гладко выбритое лицо стало её внешним символом. К 1200 году все подбородки были выбриты и ещё долго оставались бы таковыми, не сыграй тут свою роль крестовые походы. Копируя противников-мусульман, многие крестоносцы вернулись домой в седле, одетые по моде пустыни и украшенные бородами.
<…> чтобы размазать чернила на Декларации независимости, бород уже не нашлось. Соединённые Штаты и Британское содружество наций были созданы гладковыбритыми и для гладковыбритых <…>.
Современная западная цивилизация столкнулась с первым серьёзным препятствием в 1845—1850 годы. Трудно понять, почему это произошло, но сам факт не подлежит сомнению. Очевидный пример — архитектура. Только что (1845) строились добротные — хотя и достаточно невыразительные сооружения в духе классицизма. Мгновение спустя (1847) начинают возводить нечто абсурдно-романтическое, что совпадает — так ли случайно — с созданием Коммунистического манифеста. <…> Бороды и усы стали повсеместным явлением, и с 1880 по 1890 год этот лес совсем загустел. Мужское лицо вновь стало проглядывать сквозь заросли в 1900 году, ясно обозначилось в 1910 году и с тех пор в основном являет себя миру в выбритом виде.
<…> в странах запада гладко выбритое лицо всегда ассоциировалось с периодами расцвета. Борода появлялась в периоды упадка и неопределённости. По всей видимости, борода была покровом, призванным сокрыть колебания и сомнения <…>.
Борода заменяла мудрость, опыт, аргументацию, открытость. Людей в возрасте она наделяла престижем, который не подкреплялся ни достижениями, ни интеллектом. Она могла служить — и служила — прикрытием для всего показного, напыщенного, лживого и невежественного.
И вот сейчас вновь появились признаки, что борода возвращается. Если это произойдёт, можно быть уверенным — цели её будут те же, что и прежде. Нынешние молодые бородачи, перекочевав в средние лета, зарастут ещё гуще. И если сейчас, пытаясь решить, во что они верят и куда идут, они начинают чесать в бороде, новый жизненный этап застанет их за этим же занятием. Против бородачей будущего открытость должна выступить единым фронтом, как на войне. Долой загадочность и притворство! — Бороды и варвары

  •  

Фиаско на академическом фронте может длиться годы <…>. От некомпетентного преподавателя избавиться трудно, его даже трудно распознать. Наносимый им ущерб длится целую жизнь, он крайне редко воплощается в какую-то конкретную катастрофу. Его почти невозможно ткнуть носом — вот она, ваша ошибка! — Бунтующие студенты

  •  

… не тратьте время на Мерзкого Запрещалу, если вы его раскусили. Полагать, что весомые доводы помогут уговорить Мерзкого Запрещалу и в конце концов выбить из него «да», — распространённая ошибка. Нужно понять природу Мерзкого Запрещалы. Его автоматическое «нет» не объясняется каким-то рациональным неприятием вашего плана как такового. Он говорит «нет», потому что уяснил для себя: ему так проще, потому что он говорит «нет» всегда. Скажи он «да», а вдруг кто-то попросит объяснить, откуда такой энтузиазм? Выскажись он «за», а вдруг вслед «за» этим на него же свалится куча работы? А если план рухнет, ещё и отвечать придётся — ведь именно он с самого начала его отстаивал! А сказать «нет» — вариант почти беспроигрышный. Никому и ничего объяснять не надо — начальство и знать не будет, что был такой план. Работы не прибавится. И план этот, само собой, не рухнет — его же никто не будет проводить в жизнь! Опасность одна вдруг проситель заручится поддержкой где-то ещё? Впрочем, и тут нет больших причин для беспокойства. С Мерзкого Запрещалы ведь не спрашивают за любой провал, да и во всех удачных проектах он участвовать не обязан. Мало кто вспомнит, что он был в оппозиции, а этим немногим можно сказать: в первоначальном виде план был неприемлем, а его эффективное применение после пересмотра — во многом и объясняется здоровой критикой, которой его подвергли на первом этапе. — Мерзкий запрещала

  •  

Отсрочка — это самая убийственная форма отказа. — Закон отсрочки

 

Delay is the deadliest form of denial.

  •  

Реформатор, жаждущий перехитрить Тянульщика Резины, обретает неожиданного союзника в одном из элементов современной технологии. Заказав соответствующей машине нужное количество экземпляров памятной записки, чёткой и убедительной, <…> Реформатор одним махом обходит проблему и отсрочки, и невежества. Его идеи попадают на стол к нужным людям в нужное время. — там же

Перевод

править

М. А. Загот, 1989