Вертикальный мир (Силверберг)

«Вертикальный мир» (англ. The World Inside — «Этот мир изнутри») — фантастический роман Роберта Силверберга 1971 года, эротическая антиутопия, составленная из опубликованных в 1970 и 1971 годах 6 рассказов и повестей.

Цитаты

«Счастливый день в 2381 году»

— Добрый день, — доносится с экрана. — Температура воздуха снаружи 28°С, если это кого интересует. Сегодняшняя численность населения гонады составляет 881115 человек. Со вчерашнего дня прибыло 102, а с начала года — 14187 человек. Благослови нас Бог, но темп прироста заметно упал. В гонаду 117 со вчерашнего дня прибыли 131 человек, в том числе четверня Хули Якобинской. Ей 17 лет, и перед этим она уже родила семерых детей. Вот это настоящая служанка божья!

“Good morning,” says the screen heartily. “The external temperature, if anybody's interested, is 28 degrees. Today's population figure at Urbmon 116 is 881,115, which is + 102 since yesterday and + 14,187 since the first of the year. God bless, but we're slowing down! Across the way at Urbmon 117 they've added 131 since yesterday, including quads for Mrs. Hula Jabotinsky. She's eighteen and has had seven previous. A servant of god, isn't she?"

	— Мы имеем связи с сельскохозяйственными коммунами. Вы, наверное, видели, что 9/10 поверхности суши этого континента используется для производства продовольствия (а ещё есть и морские фермы), что мы не занимаем плодородные земли под горизонтальную застройку, пищи всегда вдоволь.
	"We have contractual access to the agricultural communes. I'm sure you've seen that nearly nine tenths of the land area of this continent is used for food production; and then there are the marine farms. Oh, we have plenty of food on this planet, now that we no longer waste space by spreading out horizontally over good land."

«Атависты»

	Как историк, имеющий привилегию пользоваться записями догонадской эпохи, он лучше, чем другие, понимает, как она совершенна. Он представляет себе хаос, царящий в прошлом. Ужасающую свободу — отвратительную необходимость делать выбор. Небезопасность. Беспорядок. Отсутствие плана. Бесформенность содержания, смысла жизни. — 1
	As a historian, privileged to explore the records of the pre-urbmon world, he knows more fully than most people how splendid it is. He understands the awful chaos of the past. The terrifying freedoms; the hideous necessity of making choices. The insecurity. The confusion. The lack of plan. The formlessness of contexts.

Гонада — его мир. Он никогда не бывал за её пределами. Да и зачем? Его семья, его друзья, вся его жизнь здесь, в городе. Его город располагает театрами, стадионами, школами, больницами, молитвенными домами. Его информтер дает ему доступ к любым произведениям искусства, которые считаются благотворными для человеческой психики. Насколько ему известно, никто не покидал здания, за исключением тех, кому по жребию выпало переселиться в новую, несколько месяцев назад открывшуюся гонаду 158 и кто, конечно, никогда уже не вернется обратно. Существует, правда, молва, что городские администраторы ездят по делам из здания в здание, но Джесон далеко не уверен в том, что это действительно так, он не видит нужды в таких путешествиях. Разве не существует систем дальней связи, соединяющих гонады и способных передать всю относящуюся к делу информацию? — 2

The Urbmon is his world. He has never been outside it. Why should he go out? His friends, his family, his whole life are here. His Urbmon is adequately supplied with theaters, sports arenas, schools, hospitals, houses of worship. His data terminal gives him access to any work of art that is considered blessworthy for human consumption. No one he knows has ever left the building, except for the people who were chosen by lot to settle in the newly opened Urbmon 158 a few months ago, and they, of course, will never come back. There are rumors that urban administrators sometimes go from building to building on business, but Jason is not sure that this is true, and he does not see why such travel would be necessary or desirable. Are there not systems of instantaneous communication linking the Urbmons, capable of transmitting all relevant data?

— Два века селекционного отбора, Майкл. За дерзновение — в Спуск. Те, что остаются, приспосабливаются к обстоятельствам. Им нравится образ жизни гонады, он им кажется вполне естественным. — И всё же мне кажется, что это не генетика. Нельзя ли это назвать просто психологической приспособляемостью? В азиатских странах люди живут хоть и не так кучно, как мы, но бывает и похуже нас — без санитарии, без религии. Но они тоже считают это естественным порядком вещей. — Конечно, — говорит Джесон, — ведь их протест против естественного порядка вещей иссяк у них ещё тысячи лет назад. Они преобразовались и стали принимать вещи такими, какие они есть. То же самое у нас. — 2

“Two centuries of selective breeding, Michael. Down the chute for the flippos. And no doubt some population loss through leaving the buildings, at least at the beginning. Those who remain adapt to circumstances. They like the Urbmon way. It seems altogether natural to them." “Is this really genetic, though? Couldn't you simply call it psychological conditioning? I mean, in the Asian countries, didn't people always live jammed together the way we do, only much worse, no sanitation, no regulation—and didn't they accept it as the natural order of things? “Of course,” Jason says. “Because rebellion against the natural order of things had been bred out of them thousands of years ago. The ones who stayed, the ones who reproduced, were the ones who accepted things as they were. The same here."

«Мир снаружи»

	— Когда кто-нибудь угрожает стабильности нашего общества, то <…> нарушителей законов сбрасывают в Спуск. В камеры сгорания, на дне здания. Их тела превращаются в энергию. — 2
	“When someone threatens the stability of our society, <…> lawbreakers go down the chute. In the combustion chambers at the bottom of the building. Contributing their body mass to our energy output."

— Принесение в жертву гонадского человека имеет целью увеличение нашего блага. В этом заключается философский смысл, который не так легко объяснить: жители гонад являются основными потребителями, и если наш Бог урожая символически поглотит гонаду в твоём лице, в лице представителя того общества, из которого ты пришел, то это будет мистическим подтверждением союза двух обществ, нитью, что связует коммуну с гонадой, а гонаду с коммуной и… — 2

“Even so, to offer the life of an Urbmon man may have positive values here. Increasing our blessings. It's a philosophical thing, not easy to explain: the Urbmons are the ultimate consumers, and if our harvest god symbolically consumed an Urbmon instead—in a metaphorical way, taking you to stand for the whole society you come from—it would be a mystic affirmation of the unity of the two societies, the link that binds commune to Urbmon and Urbmon to commune, and—oh, never mind."

К костру подкатывает гигантская уборочная машина — огромное чудище ростом в пять метров, с восемью длинными руками, шестью многосуставчатыми ногами и широкой пастью. Его полированная металлическая шкура отражает ликующие красные языки огня. Могущественный идол. Молох. Ваал. В своем воображении он видит себя, уносимого вверх огромными металлическими пальцами. Голова его приближается к пасти чудовища. В ритмичном безумии молятся жители деревни. — 3

A farming machine being trundled up close to the fire, a giant upright thing, five meters high, with eight long, jointed arms, six many-kneed legs, a vast mouth. Some kind of harvester, maybe. Its polished brown metallic skin reflecting the fire's leaping red fingers. Like a mighty idol. Moloch. Baal. He sees his body swept aloft in the great clutching fingers. His head nearing the metal mouth. The villagers capering about him in rhythmic frenzy.

«Всё выше и выше, всё ниже и ниже»

Тем временем они перемещаются по гонаде вверх и вниз разными маршрутами, которые планируются им в соответствии с предписаниями службы нравственной погоды. Обычно время пребывания в каждом городе не превышает пяти ночей. Это позволяет всем любителям космического оркестриона в городе, ну хотя бы, скажем в Бомбее, побывать на концерте в одну и ту же неделю и принять участие в общем обсуждении. Затем группа переезжает. Теоретически, они могут совершить полный круг по зданию за шесть месяцев, учитывая свободные вечера. Но иногда время гастролей удлиняется. «Нижним уровням нужен избыток хлеба и зрелищ?» — и оркестрион посылается в Варшаву на четырнадцать ночей подряд. «Верхние уровни нуждаются в большой промывке от психологического запора!» — значит, следует двенадцатидневная гастроль в Чикаго. — 1

Meanwhile they go their separately programed ways, moving up and down through the Urbmon as the spiritual weather dictates. The usual gig is five nights in a city. That allows everybody in, say, Bombay, who stones on cosmos groups to see them the same week, thereby providing conversation fodder for the general sharing. Then they move along, and, counting nights off, they theoretically can make the circuit of the whole building every six months. But sometimes gigs are extended. Do the lower levels need excesses of bread and circuses? The group may be handed fourteen nights running in Warsaw, then. Do the upper levels need psychic deconstipation in a big way? A twelve-night run in Chicago, maybe.

— Последнее время ты что-то мало работала. — Я не чувствовала натяжения нитей. Это её особое выражение. Чтобы заниматься искусством, она должна чувствовать себя как бы укоренившейся в землю. Нити, поднимающиеся из поверхности планеты, проникают в её тело, прорастают в нем, подключаясь к её нервам. И по мере вращения земного шара из её сияющего и всеобъемлющего тела высвобождаются образы. По крайней мере, так говорит она сама. — 1

“You haven't worked much lately." “I haven't felt the strings pulling." It is her special idiom. To practice her art she must feel rooted to the earth. Strings rising from the planet's core, entering her body, snaking into her slot, slipping through the openings of her nipples. And then tugging. As the world turns, the imagery is wrenched from her blazing distended body. Or so she says;..

Его дух-сознание покидает пределы его тела и начинает неудержимо расширяться. От наркотика он становится психочувствительным; наркотик преодолевает сопротивление защитного химизма его мозга против прямого телепатического контакта, так что он может теперь воспринимать ощущения всех сенсорных рецепторов вокруг себя. Минута за минутой дух ширится все больше и больше. Говорят, что при максимуме глаза и уши всех людей становятся вашими собственными; вы улавливаете бесконечность ответных чувств; вы в здании — сразу везде. Правда ли это? Вливаются ли в него ощущения других людей? Кажется, да. Он чувствует, как пылко трепещущая мантия его души поглощает и впитывает Альму. Это только начало. Вот его душа охватила уже детей Альмы. Он — и шестеро детей и их мать в одной и то же время. Вот уже он стал и семьей из соседней комнаты. Восемью детьми, матерью и блудником с 495-го этажа. Пределы его досягаемости распространяются этажом выше. И этажом ниже. И по коридору… Над ним 500 этажей, 499 этажей под ним, и он видит все 999 этажей в виде колонны с поперечными полосами, крошечными метками на высоком стволе, набитом муравьями. А он является всеми муравьями сразу. Почему он не принимал этого наркотика раньше? Это так здорово — чтобы стать целой гонадой! Вот он распространился, по меньшей мере, на двадцать этажей в обоих направлениях. И продолжает расширяться. Его рецепторы находятся повсюду. Альму теперь он ощущает смутно. Только один его атом занят ею, а остальные скитаются по залам городов, образующих городскую монаду 116. Он в каждой комнате. Часть его вверху, в Бостоне, часть в низу, в Лондоне, и одновременно весь он в Риме и в Бомбее. В сотнях комнат. В тысяче. В рое двуногих пчел. Он — это пятьдесят орущих детишек, втиснутых в три лондонские комнаты. Он — это два нетвердо держащиеся на ногах бостонца, идущих на свой пятитысячный сексуальный съезд. Он — это пылкий тринадцатилетний блудник, крадущийся по 483-му этажу. Он — это шесть меняющихся пар в лондонской спальне. Вот он стал ещё шире, достигая внизу Сан-Франциско, а вверху — Найроби. Чем больше он расширяется, тем легче это переносится. Улей. Могущественный улей. Вот он уже объемлет Токио. Вот объемлет Чикаго. И Прагу. Достает до Шанхая, Вены, Варшавы. Толедо! Париж! Рейкьявик! Луиссвилль! Сверху донизу! От вершины до дна! Теперь он — это все 880 тысяч людей на тысяче этажей. Его душа увеличена до предела. Голова разрывается. Через мозг проходят изображения, проплывают кадры реальности, расплывчатые пятачки туманных видений лиц, глаз, пальцев, улыбок, звуков… Все это плавно смешивается, перекрывается и уплывает прочь. Он везде, и он все сразу. Бог мой! Впервые он познает природу такого тонкого организма, как общество; он видит равновесие и противоречия, целый заговор компромиссов, склеивающих все вместе. И все это восхитительно прекрасно. Звучание этого огромного города, состоящего из многих городов, совсем такое же, как звучание космического оркестра: все должно быть взаимосвязано, все должны принадлежать ещё кому-то. Поэт из Сан-Франциско является частью уборщика из Рейкьявика. Маленький сопливый честолюбец из Шанхая является частью безмятежного неудачника из Рима. Сколько же тут всего! Диллону интересно знать, останутся ли следы восприятий, когда действие наркотика кончится. Дух его кипит. Он растворяется в тысячах душ сразу. Сотни тысяч совокуплений совершаются в нем. Там — он утрачивает девственность, тут — он сам лишает девственности; он и обладающий и обладаемый одновременно. Диллон несется в лифте своего воображения. Вверх! 501, 502, 503, 504, 505! 600! 700! 800! 900! 1000! Он стоит на посадочной площадке, на самой верхушке, вглядываясь в ночь. Вокруг него башни — соседние монады, 115, 117, 118 — вся констеляция. Раньше он часто спрашивал себя, на что похожа жизнь в других зданиях. Теперь это его нисколько не интересует. Достаточно удивительного и в 116-й гонаде — свыше 880 тысяч пересекающихся жизней. Когда-то от своих друзей в Сан-Франциско он слыхал, что сам дьявол подсунул мысль — переделать мир так, чтобы нагромоздить тысячи людей в единственном колоссальном здании, осуществить эту ульеобразную жизнь. Как не правы эти ворчуны! Если бы они приняли этот наркотик, они бы ощутили правильную перспективу, вкусили бы всю бесконечную сложность нашего вертикального бытия. Теперь вниз 480, 479, 476, 475! Город над городом. И на каждом этаже тысячи лабиринтов. И везде его ждут наслаждения. «Хэлло! Я — Диллон Хримс. Могу я побыть немного тобой? А тобой? А тобой? Вы счастливы? Нет? Видел ли ты этот великолепный мир, в котором ты живешь?» «Что? Тебе хотелось бы комнату побольше? А ты хочешь путешествовать? А тебе не нравятся твои дети? А тебе надоела твоя работа? А ты чем недоволен? Идиот! Пойдешь со мной, полетай с этажа на этаж, посмотри вокруг! Поройся в окружающем тебя мире! Полюби его!» — 3

In and out. In and out. And multiplexing now. His spirit is spreading out. The drug makes him psychosensitive; it breaks down his brain's chemical defenses against direct telepathic input, so that he can perceive the sensory intake of those around him. Reaching wider and wider, moment by moment. At the full high, they say, everyone's eyes and ears become your own; you pick up an infinity of responses, you are everywhere in the building at once. Is it true? Are other minds pouring their intake through his? It does seem so. He watches the fluttering fiery mantle of his soul engulf and absorb Alma, so that now he is face up as well as face down, and each time he thrusts deep into her hot cavern he can also feel the blunt sword sliding into his own vitals. That's just the beginning. He is spreading over Alma's littles now. The unfleeced nine-year-old. The gurgling baby. He is six children and their mother. How easy this is! He is the family next door. Eight littles, mother, nightwalker from the 495th floor. He extends his reach upward one level. And downward. And along the corridors. In dreamy multiplexication he is taking possession of the whole building. Layers of drifting images enshroud him: 500 floors above his head, 499 below, and he sees all 999 of them as a column of horizontal striations, tiny notches on a tall shaft. With ants. And he is all the ants at once. Why has he never done this before? To become an entire Urbmon! He must reach at least twenty floors in each direction now. And still spreading out. Tendrils of him going everywhere. Just the beginning. Intermingling his substance with the totality of the building. With Alma rocking beneath him. Pelvis grinding against pelvis; he is dimly aware of her as she softly moans her pleasure. But only one atom of himself is occupied with her. The rest is roaming the halls of the cities that make up Urban Monad 116. Entering every room. Part of him up in Boston, part of him down in London, and all of him in Rome and Bombay as well. Hundreds of rooms. Thousands. The swarm of biped bees. He is fifty squalling littles crammed into three London rooms. He is two doddering Bostonians entering upon their 5,000th sexual congress. He is a hot-blooded thirteen-year-old nightwalker prowling the 483rd floor. He is six swapping couples in a London dorm. Now he is into a wider range, reaching down to San Francisco, up to Nairobi. The farther he goes, the easier it gets. The hive. The mighty hive. He embraces Tokyo. He embraces Chicago. He embraces Prague. He touches Shanghai. He touches Vienna. He touches Warsaw. He touches Toledo. Paris! Reykjavik! Louisville! Louisville! Top to bottom, top to bottom! Now he is all 881,000 people on all thousand floors. His soul is stretched to its fullest. His skull is snapping. The images come and go across the screen of his mind, drifting films of reality, oily wisps of smoke bearing faces, eyes, fingers, genitals, smiles, tongues, elbows, profiles, sounds, textures. Gently they mesh and lock and drift apart. He is everywhere and everyone at once. God bless! For the first time he understands the nature of the delicate organism that is society; he sees the checks and balances, the quiet conspiracies of compromise that paste it all together. And it is wondrously beautiful. Tuning this vast city of many cities is just like tuning the cosmos group: everything must relate, everything must belong to everything else. The poet in San Francisco is part of the grubbo stoker in Reykjavik. The little snotty ambition-monger in Shanghai is part of the placid defeated Roman. How much of this, Dillon wonders, will stay with him when he comes down? His spirit whirls. He grooves on thousands of souls at once. And the sexual thing. The hundred thousand copulatory transactions taking place behind his forehead. The spread thighs, the offered rumps, the parted lips. He loses his virginity; he takes a virginity; he surrenders to men, women, boys, girls; he is agressor and aggressed; he spurts ecstasy, he narrowly misses orgasm, he triumphantly impales, he shamefully suffers loss of erection, he enters, he is entered, he takes pleasure, he gives pleasure, he retreats from pleasure, he denies pleasure. He rides the liftshafts of his mind. Going up! 501, 502, 503, 504, 505! 600! 700! 800! 900! He stands on the landing stage at the summit of the Urbmon, staring out into the night. Towers all around him, the neighboring monads, 115, 117, 118, the whole crowd of them. Occasionally he has wondered what life is like in the other buildings that make up the Chipitts constellation. Now he does not care. There is wonder enough in 116. More than 800,000 intersecting lives. He has heard some of his friends say, in San Francisco, that it was an evil deed to change the world this way, to pile up thousands of people in a single colossal building, to create this beehive life. But how wrong those mutterers are! If they could only multiplex and get true perspective. Taste the rich complexity of our vertical existence. Going down! 480, 479, 476, 475! City upon city. Each floor holding a thousand puzzleboxes of pure delight. Hello, I'm Dillon Chrimes, can I be you for a while? And you? And you? And you? Are you happy? Why not? Have you seen this gorgeous world you live in? What? You'd like a bigger room? You want to travel? You don't like your littles? You're bored with your work? You're full of vague unfocused discontent? Idiot. Come up here with me, fly from floor to floor, see! And groove on it. And love it.

Перевод

В. Бабко, 1992 (с незначительными уточнениями)