Вверх по линии

«Вверх по линии» или «За чертой» (англ. Up the Line) — роман Роберта Силверберга 1969 года, эротическая хроноопера с элементами сатиры и пародии.

Цитаты

Гуру Сэм, был чернокожим, предки у него были невольниками, а до этого — царями. Частенько я задумывался над тем, кем были мои предки. Поколения за поколениями пропитанных потом крестьян, что умирали от непосильных трудов? Или заговорщиками, бунтовщиками, великими насильниками, драчунами, грабителями, предателями, сводниками, герцогами, учеными, шарлатанами-жрецами, толмачами, куртизанками, торговцами подержанными предметами из слоновой кости, официантами, мясниками, биржевыми маклерами, фальшивомонетчиками? Кем были все те люди, которых я совершенно не знал и о которых так никогда ничего не узнаю, но чья кровь, лимфа и гены находятся в моем теле, — мне так хотелось знать их всех. Мне была невыносима сама мысль о том, что я отлучен от собственного прошлого. Я страстно жаждал таскать его повсюду, как бурдюк у себя на спине, и прикладываться к нему, когда меня одолевала бы жажда в засушливой пустыне. «Вот и оседлай ветры времени», — так посоветовал мне гуру Сэм. — 1

Sam the guru was a black man, and his people up the line had been slaves — and before that, kings. I wondered about mine. Generations of sweaty peasants, dying weary? Or conspirators, rebels, great seducers, swordsmen, thieves, traitors, pimps, dukes, scholars, failed priests, translators from the Gheg and the Tosk, courtesans, dealers in used ivories, short-order cooks, butlers, stockbrokers, coin-trimmers? All those people I had never known and would never be, whose blood and lymph and genes I carry — I wanted to know them. I couldn't bear the thought of being separated from my own past. I hungered to drag my past about with me like a hump on my back, dipping into it when the dry seasons came. "Ride the time-winds, then," said Sam the guru.

Он был действительно чёрным, как сажа. Пять или шесть поколений в его роду серьезно поусердствовали в этом направлении после начала Афро-Ренессанса. Руководилась семья стремлением очистить свои хромосомы от генов ненавистных рабовладельцев, которыми наследственность Сэма в течение нескольких столетий была буквально засорена. У белых хозяев было предостаточно времени предаваться порокам со своими рабынями, начиная с семнадцатого века. И лишь с 1960 года сородичи Сэма начали исправлять урон, нанесенный им белыми дьяволами, вступая в брак только с теми, у кого были черная, как смоль, кожа и курчавая шевелюра. Судя по семейным портретам, которые показывал мне Сэм, начало этому процессу положила его прапрабабка, кофейного цвета мулатка, которая вышла замуж за черного, как туз пик, студента то ли из Замбии, то ли из какой другой выраставшей тогда, как грибы после дождя, небольшой опереточной, недолго просуществовавшей страны. А её старший сын выбрал себе в жены принцессу из Нубии, дочь же от их брака вышла замуж за черного, как ночь щеголя, из штата Миссисипи, который, в свою очередь… — Так вот, моя бабушка выглядела в результате всего этого уже весьма пристойно коричневой, — рассказывал Сэм, но и черты ещё выдавали недостаточную чистоту крови черной расы. Нам удалось в три захода значительно затемнить свой цвет кожи, но мы все равно ещё не могли сходить за чистокровок. А когда родился мой отец, тогда и вовсе выступили наружу гены белой расы, которыми так отягощена была наша наследственность, несмотря на все наши потуги. У него была светлая кожа, высокая переносица и тонкие губы — чудовище какое-то, да и только. Гены сыграли злую шутку с простодушной семьей перемещенных на другой материк африканцев. Поэтому папаша мой вынужден был обратиться в генетическое ателье, где из его хромосом и были наконец начисто удалены все гены белой расы, причем то, чего не удалось добиться предкам за восемь десятилетий, было сделано всего за каких-то четыре часа. И вот результат — вот он, я, чёрный и прекрасный.

He was really black. The family had been working at it for five or six generations now, since the Afro Revival period. The idea was to purge the gonads of the hated slave-master genes, which of course had become liberally entangled in Sam's lineage over the years. There was plenty of time for Massa to dip the wick between centuries seventeen and nineteen. Starting about 1960, though, Sam's people had begun to undo the work of the white devils by mating only with the ebony of hue and woolly of hair. Judging by the family portraits Sam showed me, the starting point was a café-au-lait great-great-grandmother. But she married an ace-of-spades exchange student from Zambia or one of those funny little temporary countries, and their eldest son picked himself a Nubian princess, whose daughter married an elegant ebony buck from Mississippi, who— "Well, my grandfather looked decently brown as a result of all this," Sam said, "but you could see the strain of the mongrel all over him. We had darkened the family hue by three shades, but we couldn't pass for pure. Then my father was born and his genes reverted. In spite of everything. Light skin and a high-bridged nose and thin lips — a mingler, a monster. Genetics must play its little joke on an earnest family of displaced Africans. So Daddo went to a helix parlor and had the caucasoid genes edited, accomplishing in four hours what the ancestors hadn't managed to do in eighty years, and here I be. Black and beautiful."

Должен признаться, что привлекли меня туда две резвые девчонки, которые плавали в прозрачном резервуаре, наполненном, как мне показалось и как оно оказалось в действительности, чистейшим коньяком. <…> Они были направлявшими векторами Дворца Грёз, в атомную эпоху они назывались бы просто зазывалами. Снабженные масками с жабрами, они выставляли напоказ прохожим свою прелестную наготу, обещая, но никогда не доставляя безумные наслаждения. — 2

I confess that what attracted me inside were the two jiggly girls who swam fully submerged in a tank of what looked like and turned out to be cognac. <…> They were the sniffer palace's lead-in vectors, what they used to call come-ons in the atomic days. Wearing gillmasks, they displayed their pretty nudities to the by-passers, promising but never quite delivering orgiastic frenzies.

— Добрый вечер, бледнолицый, — произнес Сэм, — не угодно ли приобрести мечту? — А чем вы, собственно, торгуете? — Садо, мазе, гомо, лесбо, внутри, внешне, сверху, снизу и всеми прочими вариантами и извращениями. — Он показал на прейскурант. — Выбирайте и прикладывайте там свой большой палец. — А можно сперва только попробовать? Он поглядел на меня в упор. — А как это тут оказался такой благовоспитанный еврейский мальчик, что ему делать в таком месте, как это? — Забавно. Последнее я как раз хотел спросить у вас. — Я тут прячусь от гестапо, — сказал Сэм. — Сделав чёрным своё лицо для маскировки. — 2

"Evening, white folks, want to buy a dream?" "What do you have going?" "Sado, maso, homo, lesbo, inter, outer, upper, downer and all the variants and deviants." He indicated the charge plate. "Take your pick and put your thumb right here." "Can I try samples first?" He looked closely. "What's a nice Jewish boy like you doing in a place like this?" "Funny. I was just going to ask you the same thing." "I'm hiding out from the Gestapo," Sam said. "In blackface."

	— А откуда у вас такой нью-нью-йоркский акцент? — Я поднабрался его в Вермонте во время летних каникул, — объяснил я. — А откуда у вас такая лоснящаяся чёрная кожа? — Мне её прикупил папаша в геноателье. — 2
	"Where'd you get that Newer York accent?" I said, "In Vermont, on summer vacation. Where'd you get that shiny black skin?" "My daddy bought it for me in a helix parlor."

	— Насколько я понимаю, твоего подкожного жирка хватит месяцев на шесть, не больше, Джад. К этому времени ты можешь наняться альфонсом к какой-нибудь богатой вдовушке, подобрав себе кого-нибудь получше из Реестра Трепетной Промежности и… — Р-р-р. — Или поступить в Полицию Галлюцинаций, чтобы помогать сохранять объективную реальность для… — 4
	He went on, "I figure you'll run out of stash in six months, Jud. At that point you can sign up as stoker for a rich widow, pick a good one out of the Throbbing Crotch Registry—" "Yigg." "Or you can join the Hallucination Police and help to preserve objective reality—"

— Через час я отправляюсь на работу во Дворец Грез. Ты не против того, чтобы помочь мне намазаться маслом? — Намазывайся сам, человекообразное. Я даже пальцем не прикоснусь к твоей чудесной чёрной туше! — А! Агрессивная гетеросексуальность показала свою уродливую голову! Он разделся догола и залил маслом свою машинку для натирания тела. Рычаги машины двигались кругами, как паучьи лапы, и полировали его черную кожу до лоснящегося глянца. — 4

"I go on duty at the sniffer palace in half an hour. Would you mind oiling me?" "Oil yourself, you anthropoid. I'm not laying a hand on your lovely black flesh." "Ah! Aggressive heterosexuality rears its ugly head!" He stripped to his jock and poured oil into his bath machine. The machine's arms moved in spidery circles and started to polish him to a high gloss.

Простым нажатием кнопки в главном информационном центре можно было извлечь не только мой рост, вес, дату рождения, цвет волос, цвет глаз, расовый индекс, группу крови и уровень научной подготовки, но также список болезней, которыми я переболел, и всех видов прививок от инфекций, результаты медицинских и психологических обследований, индекс спермы, среднюю температуру тела в различные времена года, размеры всех частей тела, в том числе и пениса, как в возбуждённом состоянии, так и в покое, все места, где я когда-либо проживал, перечень моих родственников вплоть до четвертого поколения и пятой степени родства, размер текущего счёта в банке, характер проводимых мною финансовых операций, налоговый статус, участие в голосовании, список арестов, если таковые имели место, и домашних животных, которых я предпочитаю, размер обуви и так далее. Уединение сейчас не в моде, так мне сказали. — 6

At the push of a node the master data center would disgorge not only my height, weight, date of birth, hair color, eye color, racial index, blood group, and academic background, but also a full list of all illnesses I had suffered, vaccinations, my medical and psychological checkups, sperm count, mean body temperature by seasons, size of all bodily organs including penis both flaccid and erect, all my places of residence, my kin to the fifth degree and the fourth generation, current bank balance, pattern of financial behavior, tax status, voting performance, record of arrests if any, preference in pets, shoe size, et cetera. Privacy is out of fashion, they tell me.

	Приземистые роботы с головами в виде кувалды, тяжело груженые документами и различной аппаратурой, сновали мимо нас. В стене отворилась дверь, и появилась секретарша. Когда она оказалась рядом с нами, Сэм игриво ущипнул её за грудь, и она с визгом пустилась прочь. Он также попытался ущипнуть одного из роботов. В нём было много того, что называют вкусом к жизни — 6
	Squat hammerheaded robots laden with equipment and documents rolled beside us on the ramp. A door in the wall opened and a secretary emerged; as she crossed our path Sam gave her a lusty tweaking of the nipples and she ran away shrieking. He goosed one of the robots, too. They call it appetite for life.

— У тебя есть заявление, Эллиот? — спросил Гершкович. Я протянул ему свои бумаги. Он быстро пробежал по ним глазами и произнёс: — Не был женат, а? Упёртый извращенец? — Нет, сэр. — Значит, обычный педик? — Нет, сэр. — Боишься девок? — Вряд ли, сэр. Меня просто не очень-то привлекают те обязанности, которые накладывает на человека пребывание в постоянном браке. — Но ты же гетеро? — Большей частью, сэр, — сказал я, и тут же засомневался — не сболтнул ли невзначай что-нибудь не то. — 6

"You have an application, Elliott?" Hershkowitz asked. I produced it. He scanned it briefly and said, "Never married, eh? You a pervo-deviant?" "No, sir." "Just an ordinary queer?" "No, sir." "Scared of girls?" "Hardly, sir. I'm just not interested in taking on the permanent responsibilities of marriage." "But you are hetero?" "Mainly, sir," I said, wondering if I had said the wrong thing.

	— Прошлое всегда почему-то кажется более вонючим и хаотичным, чем ожидаешь. — 7
	"... the past somehow seems smellier and more chaotic than you expect. "

	— Год 1382, — пояснил гуру. — А над головой у нас — странствующие голуби. Дедушка Колумба пока что ещё девственник. — 7
	"The year is 1382," said the guru. "Those are passenger pigeons overhead. Columbus' grandfather is still a virgin."

Нас в классе оказалось восьмеро, все мы были новичками. Из нас получилась компания, пользовавшаяся весьма сомнительной репутацией. Возраст наш колебался от чуть более двадцати до — так мне кажется — далеко за семьдесят; пол — от мужского до женского со всеми возможными промежуточными градациями; виды на будущее у всех нас были самые что ни на есть хищные. Наш инструктор, Наджиб Дахани, был не намного лучше. Он был сирийцем. Его семья перешла в иудейскую веру после того, как территория, на которой она жила, была завоевана Израилем, из чисто деловых соображений, и он никогда не расставался со сверкающей, видной издалека Звездой Давида отличительным знаком его новой веры. Однако было общеизвестно, что в минуты опасности или по рассеянности он частенько взывал к Аллаху или клялся бородой Пророка, и поэтому я не совсем уверен, доверил ли бы я ему место в совете директоров моей синагоги, будь у меня синагога. Да и внешний вид у него был, как у сценического мавра, кожа — очень смуглая, взгляд — зловещий, глаза всегда закрыты тёмными очками, целая подборка массивных золотых колец украшала двенадцать или тринадцать его пальцев, быстрая, приветливая улыбка обнажала несколько рядов белоснежных зубов. — 8

There were eight in my class, all of us novices. We made a pretty disreputable crew. In age we ranged from early twenties to — I think — late seventies; in sex we ranged from male to female with every possible gradation between; in mental outlook we were all something on the rapacious side. Our instructor, Najeeb Dajani, wasn't much better. He was a Syrian whose family had converted to Judaism after the Israeli conquest, for business reasons, and he wore a glittering, conspicuous Star of David as an insignia of his faith; but in moments of abstraction or stress he was known to evoke Allah or swear by the Prophet's beard, and I don't know if I'd really trust him on the board of directors of my synagogue, if I had a synagogue. Dajani looked like a stage Arab, swarthy and sinister, with dark sunglasses at all times, an array of massive gold rings on twelve or thirteen of his fingers, and a quick, amiable smile that showed several rows of very white teeth.

Мы устроили небольшое общее собрание группы после того, как из аудитории вышел Дахани. Мисс Далессандро, решительно размахивая руками и обнажая при этом волосатые подмышки, почти припёрла к стенке изящную блондинку мисс Чамберс, которая быстренько сбежала к мистеру Чеднику, мускулистому, высокого роста джентльмену с отсутствующим, хотя и благородным взглядом, свойственным скульптурным портретам римских аристократов. Мистер Чедник, однако, делал все более настойчивые попытки поближе познакомиться с мистером Берлингемом, щегольски одетым молодым человеком, который, по всей вероятности, не был гомосексуалистом, несмотря на свой внешний вид и манеры. И поэтому, спасаясь от хищных намерений мисс Далессандро, мисс Чамберс обратилась ко мне и попросила проводить её домой. — 8

We had a small social session after Dajani left the room. Miss Dalessandro, moving in a determined whirl of hairy armpits, closed in on blonde, delicate Miss Chambers, who promptly fled toward Mr. Chudnik, a brawny, towering gentleman with the vaguely noble look of a Roman bronze. Mr. Chudnik, however, was in the process of trying to reach an accommodation with Mr. Burlingame, a dapper young man who could not possibly have been as homosexual as he looked and acted. And so, seeking some other shelter from the predatory Miss Dalessandro, Miss Chambers turned to me and invited me to take her home.

	Мне и в голову не приходило, что, может быть, стоило бы поискать таких взаимоотношений с представительницами противоположного пола, глубина которых измерялась бы величиной большей, чем шесть дюймов, то есть, тем, что называют «любовью». Будучи пустоголовым зелёным юнцом, я совсем не интересовался тогда «любовью». — 10
	It never occurred to me that it might be worthwhile for me to seek a relationship with a member of the opposite sex that was more than six inches deep. What they call "love." Shallow, callow youth that I was, I wasn't interested in "love."

Нас до глубины души ужасало уродство людей, живших вверху по линии. Мы понимали, что нет здесь салонов красоты, ещё не открыта косметическая микрохирургия, и даже эстетическая генетика, если бы о ней услышали в 1935 году, почиталась бы одним из проявлений фашистского или коммунистического заговора против права свободных людей обзаводиться уродливыми детьми. Но всё равно, мы не могли не выказывать удивления или страха при виде неправильной формы ушей, изрытой оспинами кожи, искривленных зубов, деформированных носов — всех этих заранее незапрограммированных и не прошедших косметическую коррекцию, людей. Самая невзрачная замухрышка из состава нашей группы сошла бы за театральную красавицу в сравнении со стандартом 1935 года. Мы жалели этих людей за то, что довелось им жить в такую тёмную, вызывающую дрожь, эпоху. — 14; Нью-Орлеан

We were profoundly awed by the ugliness of the people up the line. We realized that there were no helix parlors here, that cosmetic microsurgery was unknown, and that esthetic genetics, if it had been heard of at all in 1935, would have been regarded as a Fascist or Communist conspiracy against the right of free men to have ugly children. Nevertheless, we couldn't help registering surprise and dismay at the mismatched ears, the pockmarked skins, the distorted teeth, the bulging noses, of these unprogrammed and unedited people. The plainest member of our group was a theatrical beauty, compared to the 1935 norm. We pitied them for having to live in their cramped, dark little era.

	— Неужели людям совсем не хочется посмотреть на счастливые эпизоды двадцатого столетия? — А таковые бывали? — спросил я. — 15
	"Don't people want to see the happy parts of the twentieth century?" "Were there any?" I asked.

	— К его услугам раньше прибегали на маршруте «Ренессанс». Затем Патруль Времени подловил его на том, что он сводил дамочек-туристок с Цезарем Борджиа. Эти девки хорошо ему платили, да и Цезарь был щедр. Буонокоре же настаивал на том, что он всего лишь делал как положено свою работу — видишь ли, давал им возможность глубже познакомиться с эпохой Возрождения. — 16
	"They used to have him on the Renaissance run. Then the Time Patrol caught him pimping lady tourists to Cesare Borgia. The tourist gals paid him nicely, and so did Cesare. Buonocore claimed he was just doing his job — letting his girls get a deeper experience of the Renaissance, you know."

	Вам вряд ли понравится шныряющий карманник, зато трудно не восхищаться не имеющим себе равных разбойником. — 16
	You can't applaud a skulking pickpocket, but you can cheer an out-and-out brigand.

	— Прелестна, не правда ли? — с гордостью произнес Сид. — Наполовину индианка, наполовину испанка, наполовину француженка. <…> — Что-то слишком уж много в ней половинок, — заметил я. — Мария ни в чём не мелочится, что бы она ни делала. — 16
	"She's lovely, isn't she?" Sid asked proudly. "Half Indian, half Spanish, half French." <…> "That's too many halves," I said. "Maria doesn't do anything in a petty way."

Во время этого представления Сэм раздал всем нам датчики-перераспределители испытываемых нами ощущений. Мы немедленно повтыкали их кто куда, и нами тотчас же овладело состояние волшебной синестезии. Для меня, например, на этот раз, осязание трансформировалось в обоняние. Лаская прохладные ягодицы Бетси, я ощущал благоухание майской сирени; я сдавил пальцами кубик льда, и мои ноздри наполнились запахом моря во время прилива; я провел пальцами по шероховатой ткани обоев, и легкие мои наполнились кружащим голову запахом костра в сосновом лесу. Затем мы снова произвели перераспределение ощущений, и для меня звук превратился в тактильные ощущения; музыка, ревевшая из громкоговорителей, имела консистенцию мороженого; Элен страстно вздыхала мне в самое ухо, а я ощущал шероховатость замшелого валуна; Сигемицу снова начал декламировать свои бессодержательные вирши, однако рваный ритм его голоса доходил до меня пирамидами льда. — 17

During the performance Sam distributed input scramblers to everybody. We plugged them in and beautiful synesthesia took hold. For me this time, touch became smell; I caressed Betsy's cool buttocks and the fragrance of April lilacs came to me; I squeezed a cube of ice and smelled the sea at high tide; I stroked the ribbed wall fabric and my lungs filled with the dizzying flavor of a pine forest on fire. Then we did the pivot and for me sound became texture; Helen made passion-sounds in my ear and they became furry moss; music roared from the speakers as a torrent of thick cream; Shigemitsu began to moan in blank verse and the stabbing rhythms of his voice reached me as pyramids of ice.

Я восхищаюсь архитектурой мечетей. Она показывает, что хоть в чём-нибудь, а были всё-таки сильны турки. Но для меня лично Стамбул скорее чёрная пародия на город, которая была создана над смертельно раненым телом столь любимого мною Константинополя. Оставшиеся крохотные фрагменты византийского города влекут меня куда сильнее, чем мечеть султана Ахмеда, Сулеймание и мечеть Баязида вместе взятые. — 18

I admire the mosques tremendously. They show that the Turks were good for _something_. But to me, Istanbul is a black joke of a city that someone has painted over the wounded stump of my beloved Constantinople. The little pieces of the Byzantine city that remain hold more magic for me than Sultan Ahmed's mosque, the Suleimaniye, and the mosque of Beyazit, all taken together.

	Меня уложили в постель, включили гипнокурс греческого языка периода Византийской империи, и, когда я проснулся, я был в состоянии не только заказать себе еду в таверне, купить тунику или соблазнить девственницу, прибегнув к византийскому жаргону, но знал и несколько таких фраз, от которых могли покраснеть святые, изображенные на настенных фресках Айя-Софии. — 19
	They put me to bed with a hypnosleep course in Byzantine Greek, and when I woke up I not only could order a meal, buy a tunic, and seduce a virgin in Byzantine argot, but I knew some phrases that could make the mosaics of Haghia Sophia peel from the walls in shame.

	К нам подошел мальчишка-турок лет пятнадцати и вежливо спросил, сначала по-французски, затем по-английски, не намерены ли мы что-нибудь купить — старинные монеты, его сестру, гашиш, израильскую валюту, золотые украшения, его брата, ковёр. — 19; в 2059 году
	A Turkish boy of about fifteen approached us politely and asked, first in French and then in English, if we were in the market for anything — old coins, his sister, hashish, Israeli currency, gold jewelry, his brother, a carpet.

	Мне показалось, что множество лиц в толпе были не очень-то византийскими, захотелось узнать, были ли это путешественники во времени. Наступит время, подумалось мне, когда мы, придя снизу по линии, настолько заполоним прошлое, что там просто-таки нечем будет дышать. Мы наполним все наши «вчера» своими собственными особами и вытесним оттуда собственных предков. — 20
	It seemed to me that many of the faces in the crowd were un-Byzantine, and I wondered if they were the faces of time-travelers. A time is coming, I thought, when we from down the line will throng the past to the choking point. We will fill all our yesterdays with ourselves and crowd out our own ancestors.

— Я могу устроить это и для вас. Риска почти никакого. Разве кому-нибудь может даже присниться, что ему удастся переспать с императрицей Византии? — Риск… — Какой там риск? У вас при себе ваш таймер! Всегда можно улизнуть в последний момент. Послушай меня, мой мальчик, ты даже себе не представляешь, какие акробатические трюки она в состоянии выделывать. Она может обнять своими пятками твои уши. Она просто пожирает тебя без остатка! Я могу это для тебя устроить. Саму императрицу Византии! Жену Юстиниана! — Не в этот раз, — выпалил я. — В какой-нибудь другой. Я ещё совсем новичок в подобных делах. — Ты её боишься. — Я ещё не готов трахнуть императрицу, — сказал я серьёзно. — Все остальные не отказывали себе в подобном удовольствии. — Курьеры? — Да, подавляющее большинство. — 25

"I can arrange it for you. The risks are slight. Did you ever dream you could sleep with the Empress of Byzantium?" "The risks —" "What risks? You have your timer! You can get free! Listen to me, boy, she's an acrobat! She wraps her heels around your ears. She _consumes_ you. I can fix it up for you. The Empress of Byzantium! Justinian's wife!" "Not this trip," I blurted. "Some other time. I'm still too new at this business." "You're afraid of her." "I'm not ready to fuck an empress just yet," I said solemnly. "Everybody else does it!" "Couriers?" "Most of them."

Взору моему представилась целая вереница обнаженных женщин, лежащих одна рядом с другой, простирающаяся куда-то в бесконечность. У каждой из них вытянутое лицо и острые скулы Фемистоклиса Метаксаса. А сам Метаксас терпеливо продвигается вверх по линии от одной из этих женщин к другой, на несколько минут задерживаясь возле каждой, чтобы удовлетворить странную свою прихоть, сначала с одной, затем с соседней, затем со следующей за нею и так далее. И в своём не знающем усталости рвении, он настолько далеко продвигается вверх по линии, что раздвигающие перед ним ноги женщин становятся всё более и более волосатыми, всё меньше и меньше становятся их подбородки — это уже женские особи Pithecanthropus erectus, а Метаксас эректус всё дальше уходит к самому началу времён. Браво, Метаксас, браво! — 27

I pictured a row of naked women lying side by side, reaching off to infinity. Every one of them had the wedge-shaped head and sharp features of Themistoklis Metaxas. And Metaxas was moving patiently up the line, pausing to stick it into this one, and the one next to her, and the next, and the next, and in his tireless fashion he balled right up the line until the spread-legged women grew hairy and chinless, the womenfolk of Pithecanthropus erectus, and there was Metaxas erectus still jazzing his way back to the beginning of time. Bravo, Metaxas! Bravo!

	... в 1997 <…> Спарта была потрясающе безобразна. — 29
	… in 1997 <…> Sparta was remarkably hideous.

— Согласно летописи десятого столетия, — объяснял я, — императора прямо-таки распирало от охвативших его чувств, когда он вошел в эту новую Айя-Софию. Поспешив к самому центру собора, перекрытому величественным куполом, он, воздев руки к небу, воскликнул: «Слава Богу, который дал мне возможность закончить эту постройку. Я превзошел тебя, о Соломон!» Служба Времени посчитала, что посетителям этой эпохи интересно собственными ушами услышать знаменитые слова и поэтому несколько лет назад мы поместили микрофоны рядом с алтарем. Я запустил руку под свои одежды. — Я принес с собой радиоприемное устройство, благодаря которому вы сможете услышать те слова, которые произнес Юстиниан, выйдя на середину собора. Слушайте. <…> И мы услышали слова Юстиниана — самое первое, что он воскликнул, войдя в этот прославленный в веках шедевр архитектуры. Надсадным от охватившей его ярости голосом, император взревел: — Поглядите-ка наверх, содомские дураки! Ну-ка разыщите мне тотчас же того мамоёба , который оставил висеть на куполе эти леса! Хочу видеть его отрезанные яйца ещё до того, как начнётся месса! — после чего он чихнул изо всей силы, невольно подчеркнув всю глубину своего императорского гнева. Я же сказал, обращаясь к своим шестерым туристам, вот что: — Путешествия во времени заставили нас пересмотреть большинство наших прославленных анекдотов на исторические темы в свете новых свидетельств. — 31

According to a tenth-century chronicle," I said, "Justinian was overcome by emotion when he entered his new Haghia Sophia. Rushing to the apse, he gave thanks to God who had allowed him to achieve such a building, and cried out, 'O Solomon, I have surpassed thee.' The Time Service thought it might be interesting for visitors to this era to hear this famous line, and so some years back we planted an Ear just beside the altar." I reached into my robes. "I've brought along a pickup speaker which will transmit Justinian's words to us as he nears the apse. Listen." <…> Justinian's words came to us — his first exclamation upon entering the architectural masterpiece of the ages. Thick-voiced with rage, the emperor bellowed, "Look up there, you sodomitic simpleton! Find me the motherhumper who left that scaffold hanging in the dome! I want his balls in an alabaster vase before mass begins!" Then he sneezed in imperial wrath. I said to my six tourists, "The development of time-travel has made it necessary for us to revise many of our most inspiring anecdotes in the light of new evidence."

Несколько ребятишек обратили внимание на моё византийское одеяние и подошли поближе поглазеть на меня, догадываясь о том, что я, должно быть, намерен отправиться в прошлое. Они весело окликали меня по-турецки, возможно даже упрашивая меня взять кого-либо из них с собой. Один из этих чумазых ангелочков сказал, как мне показалось, на ломаном французском языке: — Надеюсь, они там отрубят тебе голову. Детишки всегда такие непосредственные, не правда ли? И так очаровательно враждебны — в любую эпоху. — 24

Some kids saw me in my Byzantine costume and came over to watch, knowing that I must be going to go back in time. They called gaily to me in Turkish, maybe asking me to take them along. One angelically grimy little boy said in recognizable French, "I hope they cut your head off." Children are so sweetly frank, aren't they? And so charmingly hostile, in all eras.

	Несколько жертв чумы, которые в этот момент еле волокли ноги, проходя мимо дворца стали свидетелями нашего внезапного исчезновения. Сомневаюсь, что это вызвало у них какое-нибудь беспокойство. Когда на глазах гибнет весь мир, кого может взволновать зрелище исчезновения десятка чёрных демонов? — 40
	A couple of plague victims, shambling past the palace, were witnesses to our departure. I doubt that it troubled them much. In a time when all the world is perishing, who can get excited over the sight of ten black demons vanishing?

	Вам когда-нибудь доводилось видеть, как морская звезда пожирает устрицу? Нет? Ну что ж, всё равно попытайтесь представить себе эту картину. Так вот, Фотия была морской звездой в сексе. Фантастическое всасывание. — 41
	Have you ever seen a starfish devour an oyster? No? Well, imagine it, anyway. Photia was a starfish of sex. The suction was fantastic.

Мне было известно то, что рассказывает о ней Прокопий. Оргии во время государственных обедов. Эксгибионистские раздевания прямо в театре. Непрекращавшиеся незаконные беременности и ежегодные выкидыши. Предательство по отношению к бывшим друзьям. Отрезанные уши, носы, яички, половые члены, конечности и губы тех, кому не удалось удовлетворить её. Предложение мужчинам всех без исключения отверстий своего тела прямо на алтаре Афродиты. Если соответствовал истине хотя бы один рассказ из десяти, то и тогда её подлость несравненна. — 41

I knew the tales Procopius told of her. The orgies at dinners of state. The exhibitionist performances in the theater. The repeated illegitimate pregnancies and the annual abortions. The friends and lovers betrayed and tortured. The severed ears, noses, testicles, penes, limbs, and lips of those who displeased her. The offerings on the altar of Aphrodite of every orifice she owned. If only one story out of ten were true, her vileness was unequaled.

	... я был одним из многих затыкателей ненасытной дыры императрицы Феодоры... — 45
	... I was one of the many pluggers of the hungry hole of the Empress Theodora...

Видите ли, секс в самом деле весьма забавная штука. Физиологическая его сторона, вот что я сейчас имею в виду. То, что называли «заниматься любовью» в двадцатом столетии; то, что называли «спать вместе». Какие только попытки не делались, чтобы буквально воспеть физиологию этого действа, и какой результат из всего этого получился? Вы берёте такой короткий, жёсткий стержень из плоти и вкладываете его в смазанный желоб и трёте им туда-сюда, пока напряжение не возрастёт настолько, что происходит разрядка. Это как получить огонь с помощью трения палочки о дощечку. Действительно, не о чем говорить: «воткните шип А в дырочку Б. Вибрируйте, пока не кончите». Посмотрите на сам акт и поймёте, как он нелеп. Подпрыгивающие ягодицы, бьющиеся ноги, приглушенные стоны, скорее туда и медленно обратно — что может быть глупее, чем это центральное действо, управляющее человеческими эмоциями? <…> Нет, секс — это куда больше, чем ёрзанье чресл, это праздник духовного единения, взаимное доверие. Мы как бы говорим друг другу в постели: я отдаюсь тебе в предвкушении, что ты доставишь мне наслаждение, а я со своей стороны, попытаюсь сделать все, чтобы доставить наслаждение тебе. Своего рода общественный договор, так назовем это. И вся прелесть, все треволнения именно в заключении такого соглашения, но не в удовольствии, которым оно оплачивается. И ещё вы говорите: вот мое обнаженное тело со всеми его недостатками, которое я доверчиво выставляю перед тобой, зная, что ты не будешь над ним насмехаться. И ещё вы говорите: я принимаю эту сокровенную связь с тобою даже несмотря на то, что ты можешь передать мне дурную болезнь. Я добровольно подвергаю себя такому риску, потому что ты есть. И ещё женщины частенько говаривали, по крайней мере, до самого конца девятнадцатого века или даже в начале двадцатого: я открываю себя для тебя даже несмотря на те возможные биологические последствия, что проявятся через девять месяцев. Все это куда более жизненно, чем краткие толчки. Именно поэтому никакие механические приспособления для мастурбации никогда не могли заменить секс и никогда его не заменят. — 47; вариант распространённых мыслей

You know, sex is really a ridiculous thing. The physical act of it, I mean. What they call "making love" in twentieth-century novels; what they call "sleeping together." I mean, consider all the literary effort that has gone into writing rhapsodies to screwing. And what does it all amount to, anyway? You take this short rigid fleshy rod and you put it into this lubricated groove, and you rub it back and forth until enough of a charge is built up so that discharge is possible. Like making a fire by twirling a stick against a plank. Really, there's nothing to it; Stick Tenon A into Mortise B. Vibrate until finished. Look upon the act and you know it's preposterous. The buttocks humping up and down, the thrashing legs, the muffled groans, the speedings up and slowing down — can anything be sillier, as a central act governing human emotions? <…> No, what sex is about is more than a twitch in the loins; it's a celebration of spiritual union, of mutual trust. We say to each other in bed, here, I give myself to you in the expectation that you'll give me pleasure, and I will attempt to give you pleasure too. The social contract, let's call it. And the thrill lies in the contract, not in the pleasure that is its payoff. Also you say, here is my naked body with all its flaws, which I expose trustingly to you, knowing you will not mock it. Also you say, I accept this intimate contact with you even though I know you may transmit to me a loathsome disease. I am willing to take this risk, because you are you. And also the woman used to say — at least up until the nineteenth or early twentieth century — I will open myself to you even though there may be all sorts of biological consequences nine months from now. All these things are much more vital than quick kickies. This is why mechanical masturbating devices have never replaced sex and never will.

Перевод

А. Кон, 1993 (с уточнениями — большей частью по В. Гриценко, 1993)

О романе

	«Вверх по линии» в основном отличается количеством и видом секса, без которого роман тянул бы на рассказ или короткую повесть, и длинными описательными пассажами Константинополя.
	Up the Line mostly notable for the amount and kind of sex introduced into what would be a short story or novelette if it weren't for that, and for long, descriptive passages on Constantinople
	— Альгис Будрис, 1970