Ночь в Лиссабоне

«Ночь в Лиссабоне» (нем. Die Nacht von Lissabon) — одна из последних книг Эриха Марии Ремарка, напряжённо-драматический рассказ о судьбе эмигранта-антифашиста и его переменчивом счастье в поединке с террором Третьего рейха.

Ночь в Лиссабоне

Статья в Википедии

Цитаты

Глава 1

	Во время бегства и опасности, в отчаянии, как раз и начинаешь верить в чудо: иначе нельзя выжить.
	Doch auf der Flucht und in Verzweiflung und Gefahr lernt man, an Wunder zu glauben; sonst würde man nicht überleben.

	В неприятных воспоминаниях есть одна хорошая сторона: они убеждают человека в том, что он теперь счастлив, даже если секунду назад он в это не верил.
	Unangenehme Erinnerungen hatten etwas Gutes: sie überzeugen einen, daß man glücklich war, wenn man eine Sekunde vorher noch geglaubt hat, es nicht zu sein.

	Никогда мир не кажется таким прекрасным, как в то мгновение, когда вы прощаетесь с ним, когда вас лишают свободы.
	Die Welt erscheint einem nie schöner als in dem Augenblick, wenn man eingesperrt wird. Bevor man sie verlassen muß.

Глава 4

	Разлука в десять раз длиннее совместной жизни.
	Abwesenheit ist zehnmal länger als Zusammensein.

	— Но скажите мне пожалуйста, что ещё остается важного, если вся жизнь не имеет значения? — Ничего, — ответил я, зная, что это было и правдой и не правдой. — Только мы сами придаём всему значение.
	„Aber sagen Sie mir — was sonst ist wichtig, wenn ein Leben nicht wichtig ist?“ „Nichts“, erwiderte ich und wußte, daß es wahr war und doch nicht wahr. „Nur wir machen es wichtig.“

	Женщинам не нужно ничего объяснять, с ними всегда надо действовать.
	Man soll Frauen nichts erklären; man soll handeln.

Глава 5

	В любви вообще слишком много спрашивают, а когда начинают к тому же докапываться до сути ответов — она быстро проходит.
	Man fragt in der Liebe immer zuviel, und wenn man anfängt, die Antworten wirklich wissen zu wollen, ist sie bald vorbei.

Глава 6

	Странно, каких только путей мы не выбираем, чтобы скрыть наши истинные чувства.
	Es ist sonderbar, wie krumme Wege wir oft wählen, um nicht zu zeigen, was wir fühlen!

Глава 8

	Ненависть — это кислота, которая разъедает душу; всё равно — ненавидишь ли сам или испытываешь ненависть другого.
	Haß ist eine Säure, die die Seele auffrißt, ganz gleich, ob man selbst haßt oder gehaßt wird.

Глава 9

	Чудо, когда его переживаешь, никогда не бывает полным, только воспоминание делает его таким.
	Das Wunder, wenn man es erlebt, ist nie vollkommen. Erst die Erinnerung macht es dazu.

	Разве мы можем знать истинную меру нашего счастья, если нам неизвестно, что ждёт нас впереди?
	Wie können wir wirklich wissen, ob wir glücklich sind und in welchem Grade, solange wir nicht wissen, was bleibt und wie es bleibt?

	Ощущение опасности всегда обостряет восприятие жизни. Но только до тех пор, пока опасность лишь маячит где-то на горизонте.
	Das erhöhte Lebensgefühl durch die Gegenwart der Gefahr. Ausgezeichnet, solange die Gefahr nur den Horizont belebt.

	Лето коротко, и жизнь коротка, но что же делает её короткой? То, что мы знаем, что она коротка.
	Ein Sommer ist kurz, und ein Leben ist kurz, aber was macht es kurz? Daß wir wissen, daß es kurz ist.

	В жизни больше несчастья, чем счастья. То, что она не длится вечно, — просто милосердие.
	„Daß es mehr Unglück als Glück gibt. Und daß es barmherzig ist, es nicht ewig dauern zu lassen.“

	Самый чудесный город — тот, где человек счастлив.
	Die schönste Stadt der Welt ist die, in der man glücklich ist.

Глава 10

	Наша память — это не ларец из слоновой кости в пропитанном пылью музее. Это существо, которое живёт, пожирает и переваривает. Оно пожирает и себя, как легендарный феникс, чтобы мы могли жить, чтобы оно не разрушило нас самих.
	Unsere Erinnerung ist kein, elfenbeinerner Schrein in einem staubdichten Museum. Sie ist ein Tier, das lebt und frißt und verdaut. Sie frißt sich selbst wie der Phönix der Sage, damit wir weiterleben können und nicht durch sie zerstört werden.

— Вы, червяк, вы были только в воспитательном лагере, — презрительно заметил Георг. — Но вам это не пошло в прок. Вы дезертировали после того, как вас выпустили. — Ну и словечки вы находите, — усмехнулся я. — Если кому-нибудь удалось ускользнуть от вас, значит, он — дезертир. — Вам было приказано не покидать Германии! Я отвернулся. У меня было с ним довольно разговоров на эту тему ещё до того, как он обрёл власть сажать за разговоры в тюрьму. — Георг всегда был идиотом, — сказала Елена. — Мускулистый недоносок. Ему нужно панцирное мировоззрение, как корсет толстой бабе, иначе он расплывётся. Не спорь с ним. Он беснуется, чувствуя свою слабость.

„Sie Wurm waren in einem Erziehungslager“, erklärte Georg verächtlich. „Aber es hat nichts genützt. Sie sind desertiert, nachdem Sie freigelassen wurden.“ „Ich beneide Sie um Ihre Ausdrücke“, sagte ich. „Wenn jemand Ihnen entwischt, so ist das Desertion.“ „Was sonst? Sie hatten Befehl, Deutschland nicht zu verlassen!“ Ich winkte ab. Ich hatte genug Gespräche ähnlicher Art mit Georg gehabt, bevor er die Macht hatte, mich dafür einsperren zu lassen. „Georg war immer ein Idiot“, sagte Helen. „Ein muskulöser Schwächling. Er braucht eine gepanzerte Weltanschauung wie eine dicke Frau ein Korsett, weil er sonst zerfließen würde. Streite nicht mit ihm. Er tobt, weil er schwach ist.“

	— Я хочу поговорить с тобой наедине, — сказал Георг. — Это тебе не поможет. — Всё-таки мы брат и сестра. — Я замужем, это важнее. — Это не узы крови, — сказал Георг. — А мне ты даже не предложила сесть, — добавил он вдруг с детской обидой. — Едешь от самого Оснабрюка, и вдруг тебя заставляют разговаривать стоя.
	„Ich will mit dir allein reden“, sagte Georg. „Es wird dir nichts nützen.“ „Wir sind Geschwister.“ „Ich bin verheiratet.“ „Das sind keine Blutsbande“, erklärte Georg. „Du hast mir nicht einmal einen Stuhl angeboten“, fügte er, plötzlich kindisch beleidigt, hinzu. „Man kommt von Osnabrück all den Weg und wird stehend abgefertigt.“

	— Неужели вы не понимаете, что я хотел бы поговорить со своей сестрой наедине? — сказал он. — А когда вы меня арестовали, вы дали мне поговорить с ней без свидетелей? — Это совсем другое, — проворчал Георг. — У Георга и его любимых «партайгеноссе» всегда всё другое, даже если они делают то же, что и другие, — заметила Елена саркастически.
	„Ich möchte mit meiner Schwester allein reden, können Sie das nicht verstehen“ fragte er. „Haben Sie mich mit ihr allein reden lassen, als Sie mich verhaften ließen?“ fragte ich zurück. „Das war etwas ganz anderes“, schnaubte Georg. „Bei Georg und seinen Parteigenossen ist es immer etwas anderes, wenn sie dasselbe tun wie andere Menschen“, sagte Helen sarkastisch.

— Если они убивают людей других взглядов, то тем самым они защищают свободу мысли; если они отправляют тебя в концлагерь, то они только защищают честь родины. Ведь так, Георг? — Точно! — Кроме того, он всегда прав, — продолжала Елена. — У него никогда не бывает сомнений или угрызений совести. Он всегда на стороне силы. Подобно фюреру, он самый миролюбивый человек в мире, лишь бы только другие делали по его. Возмутители спокойствия всегда другие. Разве не так, Георг?

„Wenn sie Leute, die anderer Meinung sind als sie, einsperren oder totschlagen, verteidigen sie damit die Freiheit des Denkens; wenn sie dich ins Konzentrationslager schickten, verteidigten sie die besudelte Ehre ihres Vaterlandes — ist das nicht so, Georg?“ „Genau so!“ „Außerdem hat er immer recht“, sagte Helen. „Er hat nie Zweifel und nie ein schlechtes Gewissen. Er steht auch immer auf der richtigen Seite, auf der Seite der Macht. Er ist wie sein Führer — der friedlichste Mensch der Welt, wenn die anderen nur tun, was er für richtig hält. Die Störenfriede sind immer die andern. Ist das nicht so, Georg?“

	Странная вещь — физическое превосходство. Это самое примитивное, что есть на свете. Оно не имеет ничего общего со смелостью или мужеством. Револьвер в руках какого-нибудь калеки сразу сводит это превосходство на нет.
	Es ist eine merkwürdige Sache mit der körperlichen Überlegenheit. Sie ist die primitivste, die es gibt, und hat nichts mit Mut und Männlichkeit zu tun. Ein Revolver in der Hand eines Krüppels kann sie zunichte machen.

Глава 12

	Заботы убивают так же, как дизентерия, от них надо держаться подальше; а справедливость — это вообще роскошь, о которой можно говорить только в спокойные времена.
	Kummer konnte ebenso töten wie Dysenterie, und Gerechtigkeit war ein Luxus für ruhige Zeiten.

	Больнее всего ранит мелкая, а вовсе не большая несправедливость.
	Es war die kleine Ungerechtigkeit, über die man sich am schwierigsten hinwegtäuschen konnte. Nicht die große.

Глава 14

	Жизнь человека всегда бесконечно больше любых противоречий, в которые он попадает.
	Das Leben eines Menschen ist so viel größer als die Verstrickungen, in die er gerät.

Глава 15

	Мы живём в эпоху парадоксов. Ради сохранения мира вынуждены вести войну.
	Wir leben im Zeitalter der Paradoxe. Zur Erhaltung des Friedens führen wir Krieg.

	— Что у нас ещё осталось? — спросил я. — Яблоки на деревьях, воздух, золотой октябрь и наши мечты, — ответила Элен.
	„Haben wir noch etwas drüben?“ fragte ich. „Die Äpfel an den Bäumen, die Luft, den goldenen Oktober und unsere Träume“, sagte Helen.

Глава 16

	Разве различие между выдающимся и обычным человеком не параллель всё той же теории о сверхчеловеке и недочеловеке?
	Ist der Unterschied zwischen wertvollen und gewöhnlichen Menschen nicht eine ferne Parallele zu den Übermenschen und den Untermenschen?

	Кому нужна безопасность в клетке!
	Wer will in einem Käfig sicher sein?

	Одиночество ищет спутников и не спрашивает, кто они. Кто не понимает этого, тот никогда не знал одиночества, а только уединение.
	Einsamkeit sucht Gefährten und fragt nicht, wer es ist. Wer das nicht weiß, war nie einsam, sondern nur allein.

Перевод

Ю. Плашевский, 1979.