Сэмюэль Тэйлор Кольридж: различия между версиями
| [досмотренная версия] | [непроверенная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Erokhin (обсуждение | вклад) Нет описания правки |
Нет описания правки |
||
Строка 3:
== Цитаты ==
{{Q|Великие [[литературное произведение|произведения]] не всем доступны, и хотя лучше знать их полностью, чем в [[цитата|отрывках]], всё же похвальное дело — дать хоть кое-что тем, кто не располагает ни временем, ни средствами, чтоб извлечь из них больше.<ref name="хор">Энциклопедия мудрости / составитель Н. Я. Хоромин. — Киев: книгоиздательство «Пантеон» О. Михайловского, 1918. — (
{{Q|Тот, кто хвастается, что приобрел множество друзей, никогда не имел ни одного [[друг]]а.<ref name="хор"/>}}
Строка 14:
[[Фантазия]], напротив того, имеет в своём распоряжении только что-то определённое и отлившееся в устойчивую форму. Фантазия, собственно говоря, есть не что иное, как особый вид памяти, освобожденной от пут пространства и времени и подверженной постоянному преобразующему влиянию того эмпирического волевого феномена, который мы обозначаем словом «выбор». Однако наравне с обычной памятью фантазия получает весь свой материал в готовом виде благодаря закону ассоциативного мышления.<ref>История эстетики: памятники мировой эстетической мысли. Т. 3. — М.: Искусство, 1967. — С. 777.</ref>|Оригинал=The Imagination then I consider either as primary, or secondary. The primary Imagination I hold to be the living power and prime agent of all human perception, and as a repetition in the finite mind of the eternal act of creation in the infinite ''I am''. The secondary Imagination I consider as an echo of the former, co-existing with the conscious will, yet still as identical with the primary in the kind of its agency, and differing only in degree, and in the mode of its operation. It dissolves, diffuses, dissipates, in order to recreate: or where this process is rendered impossible, yet still at all events it struggles to idealize and to unify. It is essentially vital, even as all objects (as objects) are essentially fixed and dead.
''Fancy'', on the contrary, has no other counters to play with, but fixities and definites. The fancy is indeed no other than a mode of memory emancipated from the order of time and space; while it is blended with, and modified by that empirical phaenomenon of the will, which we express by the word Choice. But equally with the ordinary memory the Fancy must receive all its materials ready made from the law of association.|Комментарий=гл. XIII|Автор=[[w:en:Biographia Literaria|«Литературная биография»]] (Biographia Literaria), 1817}}
{{Q|[[Искусство]], обобщающее живопись, скульптуру, архитектуру и музыку является посредником между ними и примирителем, между природой и человеком. Это, следовательно, сила гуманизации природы, вливающая мысли и страсти человека во всё, что является предметом его созерцания.|Оригинал= Now Art, used collectively for painting, sculpture, architecture and music, is the mediatress between, and reconciler of, nature and man. It is, therefore, the power of humanizing nature, of infusing the thoughts and passions of man into everything which is the object of his contemplation.|Автор=«О поэзии или искусстве» ([[s:en:On Poesy or Art|On Poesy or Art]]), 1818}}▼
{{Q|Если бы меня попросили определить аллегорию так, чтобы отличить её от басни, то я вынужден был бы признаться в неведении и неспособности это сделать. В самом деле, [[аллегория]] может быть двоякой: иногда включает басню, в другом случае отличается от неё. [[Басня]] — это более краткая и более простая форма аллегории, <…> но вместе с тем то, что не является басней, называется собственно аллегорией. <…> Можно со всей определённостью утверждать, что в басне не следует использовать аллегорические персонажи и образы, олицетворяющие те или иные свойства, смысл которых не был бы известен читателю заранее; в то же время в аллегорию можно вводить олицетворения, впервые созданные автором именно для данного случая. <…> вообще, к счастью, трудность, с которой сталкиваешься при определении предмета или термина, почти всегда находится в обратно пропорциональной зависимости от необходимости давать [[определение]]. [[Карл Линней|Линней]] без особого труда выяснил отличительные черты всевозможных семейств [[w:человекообразные обезьяны|человекообразных обезьян]], но испытал затруднения, когда ему потребовалось указать строго научно черты отличия [[человек]]а от [[обезьяна|обезьяны]]; можно лишь надеяться, что он имел возможность наблюдать не слишком большое число особей каждого из этих видов, встреча с которыми могла бы пошатнуть его чёткое представление о разнице между ними.▼
<…> в повествовательной аллегории произошло замещение мифологической образности политеизма и она отличается от оной лишь тем, что с большей ясностью и вполне намеренно подчёркивает разницу, существующую между подразумеваемым смыслом и выражающим его символом (причём неправдоподобие последнего тоже с очевидностью подразумевается), так что аллегорические персонажи становятся своего рода промежуточной ступенью между образами реальных людей и голыми персонификациями. Но именно по этой причине аллегория не может возбудить и поддерживать в течение продолжительного времени сколько-нибудь живой интерес, ибо если аллегорический персонаж будет слишком индивидуализирован и наше внимание будет целиком к нему приковано, то мы и не станем рассматривать его как аллегорию; если же он покажется нам неинтересным, мы попросту отбросим книгу в сторону. <…> в восхитительной аллегории, первой части [[Путешествие Пилигрима в Небесную Страну|«Пути паломника»]], <…> вопреки стараниям автора заставить читателя воспринимать изображаемое в аллегорическом смысле <…> — его набожность не смогла всё же устоять перед его гением: [[Джон Баньян|Беньяна]] — Парнасский житель оказался сильнее Беньяна-церковнослужителя. Читая это повествование, мы подпадаем под власть иллюзии, внушаемой нам любым романом, который побуждает нас, знающих с самого начала, что всё в нём выдумка, относиться к действующим лицам как к реально существующим людям…<ref name="пал">Перевод О. Алякринского (с некоторыми уточнениями) // Писатели Англии о литературе. XIX-XX вв. / Сост. К. Н. Атарова. — М.: Прогресс, 1981. — С. 35-45. — 20000 экз.</ref>|Оригинал=If it be asked, how do you define an allegory so as to distinguish it from a fable, I can reply only by a confession of my ignorance and inability. The fact is, that allegory must be used in two senses — the one including, while the other is defined by excluding, fable. Fable is a shorter and simpler sort of allegory <…> and again whatever of this kind is not a fable, not only is, but is called, an allegory. <…> It may indeed be justly said, that in a fable no allegoric agent or image should be used which has not had some one paramount quality universally attributed to it beforehand, while in an allegory the resemblance may have been presented for the first time by the writer. <…> fortunately the difficulty of defining a thing or term is almost always in an inverse proportion to the necessity. Linnaeus found no difficulty in establishing discriminating characters of the different tribes of apes, but very great in scientific contradistinctions between the genera man and ape; but it is to be hoped that he had not met with many individuals of either kind that had produced any practical hesitation in determining his judgment.▼
<…> narrative allegory, as a substitute for the mythological imagery of polytheism, and differing from it only in the more obvious and intentional distinction of the sense from the symbol, and the known unreality of the latter — so as to be a kind of intermediate step between actual persons and mere personifications. But for this very cause it is incapable of exciting any lively interest for any length of time, for if the allegoric personage be strongly individualized so as to interest us, we cease to think of it as allegory; and if it does not interest us, it had better be away. <…> in that admirable allegory, the first Part of ''Pilgrim's Progress'', <…> the interest is so great that [in] spite of all the writer’s attempts to force the allegoric purpose on the reader's mind <…> — his piety was baffled by his genius, and the Bunyan of Parnassus had the better of Bunyan of the conventicle; and with the same illusion as we read any tale known to be fictitious, as a novel, we go on with his characters as real persons…<ref name="к36"/>|Автор=«Аллегория» (Allegory), 1819{{#tag:ref|2 неиспользованных черновика к литературным лекциям<ref name="к36"/>.||group="К"}}}}▼
{{Q|Тот, кто начнёт с того, что полюбит [[христианство]] более истины, очень скоро полюбит свою церковь или секту более, чем христианство, и кончит тем, что будет [[самолюбие|любить себя]] больше всего на свете.|Оригинал=He, who begins by loving Christianity better than Truth, will proceed by loving his own Sect or Church better than Christianity, and end in loving himself better than all.|Комментарий=[[Лев Толстой]] взял это эпиграфом к [[s:Ответ на определение синода от 20—22 февраля и на полученные много по этому случаю письма (Толстой)|ответу на решение Синода об отлучении его от церкви]]|Автор=«Пособие к размышлениям» (Aids to Reflection), 1825}}
Строка 89 ⟶ 83 :
<…> вряд ли ему можно поставить в вину хоть единожды, что он ввёл образ шута, или клоуна ради того лишь, чтобы вызвать в зале хохот, как это делали многие из его именитых современников.|Оригинал=Our earliest dramatic performances were religious, founded chiefly upon Scripture history; and, although countenanced by the clergy, they were filled with blasphemies and ribaldry, such as the most hardened and desperate of the present day would not dare to utter. In these representations vice and the principle of evil were personified; and hence the introduction of fools and clowns in dramas of a more advanced period.
<…> in no instance can it be justly alleged of him, as it may be of some of the ablest of his contemporaries, that he introduced his fool, or his clown, merely for the sake of exciting the laughter of his audiences.}}
===Литературные лекции 1818 г.===
{{Q|Относительно обвинения [[Лоренс Стерн|Стерна]] в безнравственности, которое так серьёзно пятнает его писательскую репутацию, я позволю себе заметить, что есть некое лукавство, воздействие которого обусловлено, во-первых, скромностью, которое оно уязвляет, во-вторых, невинностью и неискушённостью, над которыми оно торжествует, и в-третьих, некими колебаниями в душе человека между пребывающим там добром и вторгающимся туда злом человеческой природы. Это своего рода кокетство с дьяволом, искусство на мгновение сочетать храбрость и трусость, как <…> это бывает с ребёнком, который набрался смелости и, дрожа, касается горячего чайника, потому что это запрещено; итак, в душе у каждого есть свой злой и добрый ангел; там те же, или почти те же чувства, какие, вероятно, испытывают старый распутник и жеманница, — с одной стороны возмущение, идущее от лицемерного стремления сохранить внешние приличия и репутацию, а с другой — внутреннее сочувствие к врагу. <…>
Стерна следует строго осудить за то, что он использует лучшие наклонности нашей природы для потворства самым низменным из них.<ref>Стерн и Гольдсмит / перевод В. А. Хинкиса // Уильям Теккерей. Собрание сочинений в 12 томах. Т. 7. — М.: Художественная литература, 1977.</ref>|Оригинал=With regard to Sterne, and the charge of licentiousness which presses so seriously upon his character as a writer, I would remark that there is a sort of knowingness, the wit of which depends, 1st, on the modesty it gives pain to; or, 2ndly, on the innocence and innocent ignorance over which it triumphs; or, 3rdly, on a certain oscillation in the individual's own mind between the remaining good and the encroaching evil of his nature—a sort of dallying with the devil—a fluxionary art of combining courage and cowardice, as <…> like that trembling daring with which a child touches a hot tea-urn, because it has been forbidden; so that the mind has its own white and black angel; the same or similar amusement as may be supposed to take place between an old debauchee and a prude,—the feeling resentment, on the one hand, from a prudential anxiety to preserve appearances and have a character; and, on the other, an inward sympathy with the enemy. <…>
Sterne cannot be too severely censured for thus using the best dispositions of our nature as the panders and condiments for the basest.|Автор=IX (о юморе)}}
▲{{Q|[[Искусство]], обобщающее живопись, скульптуру, архитектуру и музыку является посредником между ними и примирителем, между природой и человеком. Это, следовательно, сила гуманизации природы, вливающая мысли и страсти человека во всё, что является предметом его созерцания.|Оригинал= Now Art, used collectively for painting, sculpture, architecture and music, is the mediatress between, and reconciler of, nature and man. It is, therefore, the power of humanizing nature, of infusing the thoughts and passions of man into everything which is the object of his contemplation.|Автор=XIII. «О поэзии или искусстве» ([[s:en:On Poesy or Art|On Poesy or Art]])
▲{{Q|Если бы меня попросили определить аллегорию так, чтобы отличить её от басни, то я вынужден был бы признаться в неведении и неспособности это сделать. В самом деле, [[аллегория]] может быть двоякой: иногда включает басню, в другом случае отличается от неё. [[Басня]] — это более краткая и более простая форма аллегории, <…> но вместе с тем то, что не является басней, называется собственно аллегорией. <…> Можно со всей определённостью утверждать, что в басне не следует использовать аллегорические персонажи и образы, олицетворяющие те или иные свойства, смысл которых не был бы известен читателю заранее; в то же время в аллегорию можно вводить олицетворения, впервые созданные автором именно для данного случая. <…> вообще, к счастью, трудность, с которой сталкиваешься при определении предмета или термина, почти всегда находится в обратно пропорциональной зависимости от необходимости давать [[определение]]. [[Карл Линней|Линней]] без особого труда выяснил отличительные черты всевозможных семейств [[w:человекообразные обезьяны|человекообразных обезьян]], но испытал затруднения, когда ему потребовалось указать строго научно черты отличия [[человек]]а от [[обезьяна|обезьяны]]; можно лишь надеяться, что он имел возможность наблюдать не слишком большое число особей каждого из этих видов, встреча с которыми могла бы пошатнуть его чёткое представление о разнице между ними.
▲<…> в повествовательной аллегории произошло замещение мифологической образности политеизма и она отличается от оной лишь тем, что с большей ясностью и вполне намеренно подчёркивает разницу, существующую между подразумеваемым смыслом и выражающим его символом (причём неправдоподобие последнего тоже с очевидностью подразумевается), так что аллегорические персонажи становятся своего рода промежуточной ступенью между образами реальных людей и голыми персонификациями. Но именно по этой причине аллегория не может возбудить и поддерживать в течение продолжительного времени сколько-нибудь живой интерес, ибо если аллегорический персонаж будет слишком индивидуализирован и наше внимание будет целиком к нему приковано, то мы и не станем рассматривать его как аллегорию; если же он покажется нам неинтересным, мы попросту отбросим книгу в сторону. <…> в восхитительной аллегории, первой части [[Путешествие Пилигрима в Небесную Страну|«Пути паломника»]], <…> вопреки стараниям автора заставить читателя воспринимать изображаемое в аллегорическом смысле <…> — его набожность не смогла всё же устоять перед его гением: [[Джон Баньян|Беньяна]] — Парнасский житель оказался сильнее Беньяна-церковнослужителя. Читая это повествование, мы подпадаем под власть иллюзии, внушаемой нам любым романом, который побуждает нас, знающих с самого начала, что всё в нём выдумка, относиться к действующим лицам как к реально существующим людям…<ref name="пал">Перевод О. Алякринского (с некоторыми уточнениями) // Писатели Англии о литературе. XIX-XX вв. / Сост. К. Н. Атарова. — М.: Прогресс, 1981. — С. 35-45. — 20000 экз.</ref>|Оригинал=If it be asked, how do you define an allegory so as to distinguish it from a fable, I can reply only by a confession of my ignorance and inability. The fact is, that allegory must be used in two senses — the one including, while the other is defined by excluding, fable. Fable is a shorter and simpler sort of allegory <…> and again whatever of this kind is not a fable, not only is, but is called, an allegory. <…> It may indeed be justly said, that in a fable no allegoric agent or image should be used which has not had some one paramount quality universally attributed to it beforehand, while in an allegory the resemblance may have been presented for the first time by the writer. <…> fortunately the difficulty of defining a thing or term is almost always in an inverse proportion to the necessity. Linnaeus found no difficulty in establishing discriminating characters of the different tribes of apes, but very great in scientific contradistinctions between the genera man and ape; but it is to be hoped that he had not met with many individuals of either kind that had produced any practical hesitation in determining his judgment.
▲<…> narrative allegory, as a substitute for the mythological imagery of polytheism, and differing from it only in the more obvious and intentional distinction of the sense from the symbol, and the known unreality of the latter — so as to be a kind of intermediate step between actual persons and mere personifications. But for this very cause it is incapable of exciting any lively interest for any length of time, for if the allegoric personage be strongly individualized so as to interest us, we cease to think of it as allegory; and if it does not interest us, it had better be away. <…> in that admirable allegory, the first Part of ''Pilgrim's Progress'', <…> the interest is so great that [in] spite of all the writer’s attempts to force the allegoric purpose on the reader's mind <…> — his piety was baffled by his genius, and the Bunyan of Parnassus had the better of Bunyan of the conventicle; and with the same illusion as we read any tale known to be fictitious, as a novel, we go on with his characters as real persons…<ref name="к36"/>|Автор=«Аллегория» (Allegory)
==О Кольридже==
| |||