Письмо В. А. Жуковского С. Л. Пушкину от 15 февраля 1837: различия между версиями

{{Q|Россия лишилась своего любимого национального поэта. Он пропал для неё в ту минуту, когда его созревание совершалось; пропал, достигнув до той поворотной черты, на которой душа наша, прощаясь с кипучею, буйною, часто беспорядочною силою молодости, тревожимой гением, предаетсяпредаётся более спокойной, более образовательной силе здравого мужества, столько же свежей, как и первая, может быть, не столь порывистой, но более творческой. У кого из русских с его смертию не оторвалось что-то родное от сердца?

И между всеми русскими особенную потерю сделал в нём сам государь. При начале своего царствования он его себе присвоил; он отворил руки ему в то время, когда он был раздражён несчастием, им самим на себя навлеченнымнавлечённым; он следил за ним до последнего его часа; бывали минуты, в которые, как буйный, ещё не остепенившийся ребёнок, он навлекал на себя неудовольствие своего хранителя, но во всех изъявлениях неудовольствия со стороны государя было что-то нежное, отеческое. После каждого подобного случая связь между ими усиливалась: в одном — чувство испытанного им наслаждения простить, в другом — живым движением благодарности, которая более и более проникала душу Пушкина и наконец слилась в ней с поэзиею. {{comment|Государь|зачёркнуто: наш век}} потерял в нём своё создание, своего поэта, который принадлежал бы к славе его царствования, как [[Гавриил Державин|Державин]] — славе [[Екатерина II|Екатерины]], а [[Карамзин]] — славе [[Александр I|Александра]]. И государь до последней минуты Пушкина остался верен своему благотворению. Он отозвался умирающему на последний земной крик его; и как отозвался? Какое русское сердце не затрепетало благодарностию на этот голос царский? В этом голосе выражалось не одно личное, трогательное чувство, но вместе и любовь к народной славе, и высокий приговор нравственный, достойный царя, представителя и славы и нравственности народной.}}

{{Q|На другой день мы, друзья, положили Пушкина своими руками в гроб; на следующий день, к вечеру, перенесли его в [[w:Спасо-Конюшенная церковь|Конюшенную церковь]]<ref>Как приказала полиция. (А. И.Тургенев, письмо Н. И. Тургеневу, 31 января 1837 // Пушкин и его современники: Материалы и исследования. — Вып. VI. — СПб.: Изд. Императорской Академии Наук, 1909. — С. 62.)</ref>. И в эти оба дни та горница, где он [[похороны Александра Пушкина|лежал в гробе]], была беспрестанно полна народом. Конечно, более десяти тысяч человек приходило взглянуть на него: многие плакали; иные долго останавливались и как будто хотели всмотреться в лицо его;..}}

{{Q|Посылаю Вам, Старушка, официальное письмо, при нём и сие небольшое арзамасское завывание; а при сём арзамасском завывании и статью о смерти Пушкина в двух, тако сказать, экземплярах, с такой изъяснительною прибасенкою: экземпляр-де, означенный № 1, был представлен мною лично государю императору с просьбою о позволении напечатать в «Современнике». Государь, прочитав рукопись, сделал свои замечания и назначил, что выпустить. По указаниям государя я всё выпустил, что относилось до него и где говорил о иностранцах поименно, что увидите сами, сравнив № 1 с безномерным экземпляром. Сей последний отдаётся в цензуру. Батюшка Старушка, <…> прочитайте с свойственным Вам благоразумием, столь приличным министру просвещения, избранного на сие высокое место доверенностью монарха, страницы, истекшие из-под пера моего, и благоволите сунуть сие творение в раскрытую [[цензура в РоссииРоссийской империи|пасть цензуры]], сей гладной коровы, пасущейся на тучных пажитиях литературы и жующей жвачку с каким-то философским самоотвержением; благоволите предписать сей корове, чтобы она поскорее изжевала статью мою и поскорее выплюнула, дабы я мог немедленно передать блевоту в тиснение в «Современнике».<ref>Мазур Т. П., Малов HН. Н. Новые данные о Пушкине из архива С. С. Уварова // Временник Пушкинской комиссии, 1966. — Л., 1969. — С. 25-6.</ref><ref name="фп4"/>|Комментарий=нарочито выдержано в тоне старой [[w:Арзамас (литературное общество)|«арзамасской»]] дружбы<ref name="фп4"/>|Автор=Василий Жуковский, письмо [[Сергей Семёнович Уваров|С. С. Уварову]]}}

{{Q|… Жуковский <…> передаёт плачевный рассказ отцу его и потомству <…>. Приятно заметить, с какою нежною и просвещённою заботливостью друзья Пушкина, окружавшие одр его, сохранили всякое слово, вылетевшее из уст поэта во время его болезни и кончины. Едва ли какая-нибудь литература может указать нам на такой же подробный некрологический акт, которым теперь так печально обогатилась наша словесность. <…> Никто из современников наших не может без глубокого чувства внутренней скорби прочесть страниц, диктованных трогательною заботливостью дружбы и упитанных её слезами.|Автор=[[Степан Шевырёв]], [[Рецензии Степана Шевырёва#Перечень Наблюдателя|«Перечень Наблюдателя»]], июнь 1837}}

{{Q|… мне кажется, что и я присутствовала при этих торжественным минутах, которые Вы описываете как друг и как историк. Я особенно потрясена этим первым выражением смерти, которому Вы придаёте всё достоинство, являющееся началом вечности. Это молния, которую Вы сумели закрепить навеки.<ref>Литературное наследство. — М., 1952. — Т. 58. — С. 152.</ref><ref name="фп4"/>|Автор=[[w:Хлюстина, Анастасия Семёновна|Анастасия Сиркур]], письмо Жуковскому, 11 (23) декабря 1837}}

{{Q|… с особенною, раздирающею душу грустию поражает внимание читателя <…>. О, какою сладкою грустию трогают душу эти подробности о последней мучительной борьбе с жизнию, о последней, торжественной битве с несчастием души глубокой и мощной, эти подробности, переданные со всею отчётливостию, какую только могло внушить удивление к высокому зрелищу кончины великого и близкого к сердцу человека, удивление, которого не побеждает в благодатной душе и самая тяжкая скорбь!..|Автор=[[Виссарион Белинский]], [[Литературная хроника (Белинский, март 1838)|«Литературная хроника»]], март 1838]]}}

{{Q|Не от того дело [истории] портится, что много плохих историков, а от того, что это самое дело превышает естественные способы наши к его неукоризненному исполнению. Подобная мысль сжимает моё сердце уже во второй раз в жизни. В первый раз это было, когда я прочитал известную прекрасную статью Жуковского под названием «Последние минуты Пушкина». Я был свидетель этих последних минут поэта. <…> Когда я прочитал Жуковского, я поражён был сбивчивостью и неточностью его рассказа. <…> Если бы я выше о себе думал, я тогда же мог бы хоть для себя сделать перемены в этой статье. Но время ушло. У меня самого потемнело и сбилось в голове всё, казавшееся окрепшим навеки. Так и всегда бывает.<ref>Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым. В 3 томах. Т. 3. — СПб.: тип. М-ва путей сообщ. (т-во И.Н. Кушнерев и К^о), 1896. — С. 159.</ref><ref name="фп4"/>|Автор=[[Пётр Плетнёв]], письмо [[ЯковПисьма КарловичПетра ГротПлетнёва#Я. К. Гроту|письмо Я. К. Гроту]], декабрьдекабря 1847}}

{{Q|Описание Жуковского носит чисто житийный характер. Кончина Пушкина представлена как идеал кончины во всей его житийной закруглённости. Пушкин умер глубоким христианином, в примирении, любви и просветлении. В момент перехода от жизни к смерти он с необычайной силой выказал чувства своей преданности монарху, напоминающие по настроению чувства сына к отцу. Своей кончиной он дал всем очевидцам заветы любви к монарху. Наконец, всякому читателю ясно, что Пушкин умирал в непоколебленных чувствах любви и доверия к жене своей; мало того, он дал многочисленные свидетельства в пользу её решительной невиновности. <…> в изображении Жуковского подчеркиваетсяподчёркивается органическая связь настроения, проникавшего Пушкина в последние дни жизни, с жизнью его вообще.<ref name="щ"/><ref name="фп4"/>|Автор=[[w:Щёголев, Павел Елисеевич Щёголев|Павел Щёголев]], [[w:Дуэль и смерть Пушкина (Щёголев)|«Дуэль и смерть Пушкина»]]}}