Дневник братьев Гонкур: различия между версиями

[досмотренная версия][досмотренная версия]
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Нет описания правки
Нет описания правки
 
Строка 115:
{{Q|Непонятное явленье эти пуристы стиля, влюблённые в [[Возрождение]] и разносящие [[рококо]] за дурной вкус! Рококо в основе своей такое же обнажённое, такое же чистое искусство, как греческое и китайское. Возрождение — бред ложного вкуса в сочетании с дурным, кровосмесительная связь реминисценций!|Оригинал=|Комментарий=8 марта}}
 
{{Q|Подумать только — в наше время, когда все бумаги сохраняются, среди моих знакомых, посвятивших себя литературе, искусству, театру, финансам, может быть и политике, не найдётся такого человека, значительного или незначительного, чтобы друг или недруг не хранил о нём в портфеле двух-трех томов, которые ещё найдут своих издателей. И к тому же у каждого из этих людей в собственном портфеле лежит почти завершенныйзавершённый том воспоминаний. Это заставляет опасаться за память будущих поколений. И это единственное, что побуждает меня думать о конце света: ведь настанет же такой день, когда человеческая память свихнётся под тяжестью миллионов томов, насочинённых для неё за один-два века; зачем же тогда нашему старому миру продолжать своё существование, раз и вспомнить о нём будет невозможно?|Оригинал=|Комментарий=25 марта}}
 
{{Q|Видел у оценщиков на аукционе коллекцию платья XVIII века: цвета — «серый» и «голубиное горло», «розовый дождь», «кака дофина», наконец, цвет опаловая безнадёжность и брюшко блохи в приступе молочной лихорадки, — во всем этом множество тонких отливов, веселых и приятных глазу, игривых, певучих, кокетливых, радостных. Мир с самого момента его основания никогда не испытывал необходимости одеваться в черное, постоянно носить траур. Это изобретение XIX века. А XVIII век бегал пальцами по всей гамме цветов, вверх и вниз; он облачался в солнце, в весну, в цветы, он предавался игре жизни среди безумства красок. Одежда смеялась ещё издалека, её смех опережал смех человека. — Важный симптом того, что мир очень стар и очень печален и что очень многое ушло без возврата!|Оригинал=Exposition aux commissaires-priseurs d’une collection d’habits du XVIIIe siècle : habits pluie de roses, fleur de soufre, gorge de pigeon, et couleur désespoir d’opale et ventre de puce en fièvre de lait ; tous ces habits avec un tas de reflets agréables à l’œil, chantants, coquets, égrillards. Il avait inventé cela, le XVIIIe siècle, de s’habiller de printemps et de toutes les nuances riantes et de toutes les gaietés de ce monde. De loin l’habit souriait avant l’homme… C’est un grand symptôme que le monde, tel qu’on le voit aujourd’hui, s’est fait bien vieux et bien triste, et que beaucoup d’aimables choses sont enterrées !|Комментарий=22 апреля}}
Строка 253:
Весь Гюго, вплоть до его гомеровских сторон, выражен в этих развалинах, в очаге, где можно зажарить быка, в бочке величиною с кита. Даже смех его передаёт этот безумец, этот смеющийся карлик внизу чана. Эти руины и этот поэт — воплощённый Ренессанс… Сохранять чистоту духа, отказавшись от чтения газет, — это, быть может, жалкое безумие… {{#tag:ref|Аллюзия и парафраз письма XXVIII из путевых очерков Гюго [[Рейн (Гюго)|«Рейн»]], 1842<ref name="лк"/>.||group="К"}}|Комментарий=4 сентября}}
 
{{Q|Сен-Виктор — блестящий собеседник, критик-художник, необычайно начитанный и наделённый изумительной памятью. Помимо того, как губка вбирая в себя прочитанное, с замечательной лёгкостью усваивая то, что уже высказано и опубликовано, он придает чужим идеям такую окраску, которая их преображает, находит для них конкретные и яркие формулы, которые делают эти идеи его собственными. Великолепные качества, необходимые журналисту и популяризатору. Но этот ум, удивляющий и пленяющий своей искрометностью и живостью в том, что касается формы выражения, почти лишенлишён своеобразия, индивидуальности восприятия, самостоятельности. У Сен-Виктора очень мало своих собственных впечатлений и своих собственных идей, очень мало мнений или мыслей, идущих от нутра, от сердца, от темперамента, от соприкосновения с людьми и с вещами.
Прибавьте к этой несамостоятельности ума бесхарактерность человека. Чем бы он ни восхищался, в нём всегда говорит известная трусость, пиетет перед традиционным восторгом, привычным почтением, сакраментальными предрассудками: «Не надо придираться к картине [[Рафаэль Санти|Рафаэля]]!» Наполовину трусость, наполовину отсутствие своего собственного критического взгляда и робость мысли приводят этого романтика к чисто классическому эклектизму, к признанию всего освященного общественным мнением, если не говорить о кое-каких бутадах при закрытых дверях, в тесном кругу, которые он никогда не осмелится повторить публично, потому что всего более он заботится о том, чтобы не скомпрометировать себя.
Величайшая беда этого большого ума — узкое поле зрения: он совершенно лишенлишён наблюдательности. Он не замечает ни мужчин, ни женщин, ни нравов, не замечает решительно ничего, кроме картин. Мир для него сводится к музею.|Комментарий=10 сентября}}
 
{{Q|[[w:Корреджо|Корреджо]]: в современном Рафаэлю искусстве это — иезуитство, введённое в Евангелие. В этих приснодевах с глазами, затуманенными усталостью от любовных услад, с ещё распущенными волосами, в этих розовощёких святых с надушенной бородой, которые напоминают галантных каноников и обращаются к божьей матери с жестами танцоров, в этих ангелах, соблазнительно вертящих задом, в этом святом [[Иоанн Креститель|Иоанне Крестителе ]] с роскошными ляжками{{#tag:ref|Вероятно, на нескольких панелях «Мадонна с Младенцем и маленьким Иоанном Крестителем».||group="К"}}, похожем на гермафродита, есть что-то изнеженное, чувственное, что-то от испорченности Эскобара<!--Педру де?--> и [[w:Экстаз святой Терезы|святой Терезы]]…|Комментарий=там же}}
Строка 294:
{{Q|[[w:Вторая опиумная война|Грабят Китай]]! И это мы [[w:Юаньминъюань|подвергаем насилию и грабежу Пекин]] — колыбель, древнейшую колыбель искусства, цивилизации! Мы уподобились гуннам и не можем больше ни в чём упрекать варваров. Это ужасно, у меня такое чувство, будто я вижу человека, который насилует свою собственную мать. И потом, у нашей армии теперь разыграется аппетит: преторианцы, воспитанные на разбойничьих набегах, — только этого не хватало!|Оригинал=|Комментарий=там же}}
 
{{Q|Характерную особенность [[буржуазия|буржуазии]], мне кажется, составляет трусость в отношениях с людьми. Под трусостью я понимаю талант сглаживать острые углы и вступать в низкие сделки, который не даетдаёт ссориться людям, ненавидящим друг друга. В буржуазных семьях часто царит атмосфера взаимного охлаждения и своекорыстных перемирий, почти такая же гнусная и бессердечная, как в любовных связях. Люди ненавидят, но боятся друг друга, и каждый идёт на уступки, потому что думает о тысяче обстоятельств, из-за которых не стоит быть в ссоре. Высшие стараются не восстанавливать против себя низших, потому что такой-то может при случае послужить поручителем, а такой-то может плохо отозваться о вас и, чего доброго, расстроить брак. Мне кажется, это низкое лицемерие не было свойственно дворянству. Если в его среде вспыхивала ненависть, то она выражалась прямо и открыто. Если между родственниками возникал разлад, они вели себя необузданнее, но честнее. Даже в семейных раздорах, даже в столкновениях на почве ревности сохранялось что-то рыцарское.|Оригинал=|Комментарий=18 декабря}}
 
{{Q|Есть тип детей, которых напоминает буржуазия. Такие дети в младенчестве похожи на утробный плод, а в период усиленного роста превращаются в сплошной гнойник; дети-чудища, они постепенно распухают, и мозги у них заплывают жиром.|Оригинал=|Комментарий=25 декабря}}
Строка 309:
{{Q|Видел сегодня, как полицейские схватили какого-то жалкого горемыку. Толпа была на стороне полицейских. Право, нет больше парижан, нет больше французского народа.|Оригинал=|Комментарий=там же}}
 
{{Q|Выходим после лекции [[w:fr:Philoxène Boyer|Филоксена Буайе]] о Шекспире, несколько удивляясь его речистости, изобилию образов, искусности сравнений, утонченностиутончённости суждений — словом, всему тому шумному потоку слов и образов, которые извергает из себя этот человек. Что-то вроде пифии, прорицающей со своего треножника, — неистовые жесты, гневно сжатые кулаки, которыми он потрясает над головой, закатывание глаз — так, что видны белки, — длинные седеющие волосы, ниспадающие ему на уши.
По существу всё это — произнесённый вслух, продекламированный фельетон, попурри из всех родов красноречия. Какая-то смесь проповедника с комедиантом.
К несчастью, он всё норовит свернуть на эту ужасную [[w:философия истории|философию истории]] — прескверную выдумку новейших историков, которая состоит в том, что факты подаются вперемежку со всякими туманными и высокопарными словами вроде «человечество», «человеческая солидарность», «душа человечества», «человеческие принципы» и проч. В результате, Филоксен Буайе, говоря о [[Кориолан (Шекспир)|смерти Кориолана]], выражается так: «Кориолан умер, замурованный в своей формуле». Это буквально! Ничто не действует мне так на нервы, ничто не вызывает такого чувства скуки, как все эти словеса, опьяняющие слух, — вроде «цивилизация» и проч., — с помощью которых критики, в своём лирическом энтузиазме, переносят людей прошлого в будущее или настоящее и приписывают им обдуманные намерения переделать общество и обновить мир.
Строка 386:
Когда-нибудь окажется, что наше время — гнетущее, сковывающее, наполняющее нас стыдом и отвращением — имеет свою хорошую сторону: наш талант сохранится в нём, словно в уксусе.|Оригинал=|Комментарий=там же}}
 
{{Q|По мере того как Мишле всевсё больше разлагается как писатель и, роясь в навозе истории, лопатами выгребает оттуда вязкую массу мёртвых фактов, чтобы ляпать её на бумагу, как ему вздумается, назло синтаксису, даже не заканчивая фразы, — он вызывает всё большее восхищение.|Оригинал=|Комментарий=12 февраля}}
 
{{Q|Главный признак [[проститутка|проститутки]] — полная обезличенность. Это уже не личность, а единица некоего стада. Она до такой степени утрачивает своё «я», то есть перестает сознавать себя как нечто обособленное, что за обедом в публичных домах девки то и дело запускают руки друг другу в тарелку, не отличая своей от чужой. У общего котла они составляют одно существо.|Оригинал=|Комментарий=16 февраля}}
Строка 600:
{{Q|[[Семья]] притупляет благородные инстинкты человека. Семья вынуждает человека совершать по крайней мере столько же низостей, как и порок, распутство, страсти. Семья, жена, дети, с точки зрения материальной, — это огромная машина деморализации человека и превращения его в животное.|Оригинал=|Комментарий=1 ноября}}
 
{{Q|Прелесть книг Мишле в том, что они производят впечатление рукописных книг. В них нет банальности, безличности напечатанного текста; это как бы автографы мысли.|Оригинал=Le charme des livres de Michelet, c’est qu’ils ont l’air de livres écrits à la main. Ils n’ont pas la banalité, l’impersonnalité de l’imprimé ; ils sont comme l’autographe d’une pensée.|Комментарий=5 ноября}}
 
{{Q|Никогда так не поощрялась художественная промышленность, как в наше время: коллекции, выставки, статьи… Это потому, что она умерла. Когда начинают обучать чему-то, значит, это что-то уже ушло из жизни.|Оригинал=|Комментарий=5 декабря}}
Строка 689:
В этой книге я угадываю привычку работать на ходу, на свежем воздухе, под захлестывающими порывами ветра, в опьянении ходьбой, одинокой прогулкой, когда мозг возбужден собственными мыслями. Его страницы, написанные таким образом, кажутся мне просто околесицей.|Оригинал=|Комментарий=7 апреля}}
 
{{Q|Гений, который в настоящее время влияет на всё и на всех, — это Мишле: в «Тружениках» Гюго есть что-то от «Моря» Мишле. Сегодня открываю книгу Ренана: это [[Франсуа Фенелон|''фенелонизированный'']] Мишле{{#tag:ref|Книга Ренана «Апостолы» (часть вторая его труда «Происхождение христианства», 1866), где, подобно Мишле-историку, он пытается в живых картинах воссоздать дух далёкой эпохи. Фенелонизированный — то есть в духе фолософско-религиозных трактатов Фенелона, в частности «Трактата о существовании бога» (1712)<ref name="лк"/>.||group="К"}}. Мишле — закваска современной мысли.|Оригинал=Le génie qui, dans ce moment-ci, déteint sur tout et sur tous : Il y a de la Mer de Michelet dans les ''Travailleurs'' d’Hugo. Aujourd’hui, j’ouvre le livre de Renan : c’est du Michelet ''fénelonisé''. Michelet s’est emparé de la pensée contemporaine.|Комментарий=11 апреля}}
 
{{Q|Всё-таки книги Гюго — это волшебные книги, и при чтении его, как при чтении всех больших мастеров, ваш мозг приходит в слегка лихорадочное состояние.|Оригинал=|Комментарий=12 апреля}}
Строка 782:
{{Q|… умер [[Франсуа Понсар|Понсар]]. Он останется бессмертным мерилом всей той симпатии, которую Франция питает к посредственности, и всей её зависти к гениям. Только такое бессмертие может спасти его от забвения.|Оригинал=|Комментарий=9 июля}}
 
{{Q|Я нахожу, что вокруг нас — среди наших знакомых, да и везде — день ото дня уменьшается забота об имени в потомстве. Для тех литераторов, которых я наблюдаю, литература, кажется, стала ныне только средством многое в жизни получать задаром. Словно она даетдаёт право на паразитизм, не вызывающий слишком большого неуважения. Все реже и реже встречается человек, художник, живущий только своим искусством. Мне известны лишь трое таких: Флобер и мы с братом.|Оригинал=|Комментарий=12 июля}}
 
{{Q|Если бы умерли одновременно Иисус, [[Джордж Вашингтон|Вашингтон]], Сократ и [[Спартак]], газеты так не горевали бы: не стало [[w:en:Lambert-Thiboust|Ламбера-Тибуста]]! Говорят о памятнике, о колонне, о национальном трауре. Приводят примеры его божественной доброты, среди них — случай, когда он узнал своего старого друга, хотя тот и опустился до крайней нужды. Если всю жизнь он писал только бульварные пьески, так это потому, что он был слишком скромен для высоких притязаний на высокую литературу. А впрочем, как знать? Вместе с ним умерло веселье Парижа; и во всех кофейнях гарсоны утирают слёзы уголком передника.
Сколько слёз! И из-за кого? Бывший актёришка [[w:fr:Théâtre Beaumarchais|театра Бомарше]]; сердечный друг проституток, любовник на содержании у Делион{{#tag:ref|Анна Делион (Anna Deslions) — куртизанка<ref name="лк"/>.||group="К"}},, шут гороховый на ужинах золотой молодежи, бульварный и кулуарный Буаро{{#tag:ref|Сутенёр, персонаж скетча [[Анри Монье]] «Французская церковь» (1829) из сборника «Подонки общества»<ref name="лк"/>.||group="К"}}, дешёвый водевилист, один из четырёх соавторов, да что там говорить — Ламбер!|Оригинал=|Комментарий=18 июля}}
 
{{Q|В наше время газета начинает вытеснять книгу, а литературный подёнщик — настоящего литератора. Если никакая сила не положит конец этому, если не прекратится дождь удовольствий и наград, падающий на автора статей, то скоро не найдётся ни одного пера, достаточно смелого и бескорыстного, чтобы посвятить себя искусству, идеалу, неблагодарной книге: на подлинного писателя станут смотреть как на курьезноекурьёзное явление и как на идиота.|Оригинал=|Комментарий=22 июля}}
 
{{Q|… Сент-Бёв. Демократическая натура этого человека видна в том, как он одевается по-домашнему: халат, штаны, носки, шлёпанцы, — простонародные шерстяные вещи придают ему вид привратника, страдающего подагрой. Он так много вращался в среде изящных, изысканных людей и все же не мог усвоить себе внешний вид светского старика, почтенную домашнюю оболочку старости.