Путешествие с Гулливером: различия между версиями
[досмотренная версия] | [досмотренная версия] |
Содержимое удалено Содержимое добавлено
Новая страница: ««'''Путешествие с Гулливером (1699-1970)'''» — монография w:Муравьёв, Владимир Сергеевич|Вла...» |
мНет описания правки |
||
Строка 8:
Гулливер смешон только тогда, когда он пытается гордиться, хорохориться или «кипеть от негодования». <…>
Перед нами даже не преображённая, а лишь парадоксально представленная обыденность, не особая жизнь, а наше существование, рассмотренное с точки зрения иной размерной нормы. <…>
Разница между Свифтом и фантастами старого и нового времени довольно существенна: в одном случае перед нами фантастические миры, кое в чём похожие на действительный; в другом (свифтовском)
{{Q|Всякому путешественнику надлежало расписаться в своей любознательности, небесполезной для науки. Поэтому из вояжей действительных и воображаемых доставлялись не только вороха страноведческих сведений, но и почерпнутые у туземцев мысли о составе вещества, законах физики, обитаемости планет и пр. Публика желала читать не о каких-нибудь чудесах, а о невиданных успехах прикладных наук в тридевятых царствах и тридесятых государствах.|Комментарий=глава четвёртая}}
Строка 16:
{{Q|Книгу Свифта переводили, переиздавали, пересказывали, очищали, сокращали, надставляли, порицали, возносили, толковали, расчленяли и исследовали. Кроме того, её читали — часто вовсе не те самые лица, что бились над ней, но факт тот, что читали беспрерывно почти двести пятьдесят лет, и непременно кто-нибудь держит её в руках сию минуту.
Книга была и осталась интересной и, как всякая интересная книга, неразгаданной и неисчерпанной, скажем смелее — неисчерпаемой, хотя почти каждый новый её объяснитель претендовал на последнее слово. <…> «Путешествия Гулливера» — один из замечательных пробных камней морали и интеллекта (не говоря уже о чувстве юмора); во взаимодействии с этой великой книгой то и другое вырисовывается необычайно отчётливо. Иные выкладки по поводу «Путешествий» мало помогают читать и понимать Свифта, зато как нельзя лучше обнаруживают строй мыслей и оценок целой эпохи. <…>
Эпоха за эпохой находили в ней
====Глава вторая, в которой жизнь подтверждает правдивость мемуаров Человека-Горы====
Строка 29:
Читатели новейшего склада, желая наскоро вышелушить «суть свифтовского сатирического осмысления и изображения», быстро разбивали текст на отдельные обличения и составляли к ним свои подписи, вроде того, что жизнь при императорском дворе пронизана несправедливостью. Она, конечно, пронизана, но для того ли написаны «Путешествия Гулливера», чтобы делать из них столь пресную вытяжку? <…>
Царство лиллипутов — не только сказочное, но ещё и кукольное; Гулливер по большей части и описывает свои игры и забавы в ожившем кукольном мире, разумеется, описывает в самых серьёзных выражениях. <…>
Наивный читатель есть читатель-соучастник, и читатели разного возраста по мере своей наивности соучаствуют в играх Гулливера с лиллипутами. Для
Автор «Путешествий Гулливера» явно надругался над строгим и полезным просветительным жанром, сделав его средством сообщения заведомых небылиц, мораль которых непонятна. Стало быть, автор попросту выдумывает: хотя россказни капитана Гулливера, по видимости, правдивее самой правды, но всё же эти россказни не имеют ничего общего с действительностью. (Видимость правды до сих пор вменяется автору в заслугу — Свифта не шутя хвалят за умелую имитацию презираемых им образцов жанра.)
В конце концов приходится рассудить так, что декан Свифт над чем-то смеётся, но не указывает пальцем, над чем именно, а тем временем обнаруживается, что читатель вместе с капитаном Гулливером играет в куклы и сам себя передразнивает. В этой игре всё становится смехотворным, но Гулливер принимает её совершенно всерьёз <…>.
Строка 39:
{{Q|[Почти] все не возражают [Свифту], а обвиняют, и обвинения [их] стандартные. Обвинители разве что чуть понижают или повышают тон, иногда подыскивают вдобавок более или менее сокрушительные эпитеты.
Не зря [[w:Уортон, Джозеф (поэт)|Джозеф Уортон]], автор первой монографии о жизни и творчестве Попа, заметил: «В будущем столетии Гулливер станет так же темен, как Гаргантюа». Поскольку Уортон имел в виду, что сатирические намеки Свифта устареют и «Путешествия Гулливера» станут поэтому неактуальны, постольку он был не прав. Но они и в самом деле стали для многих раздражающе, почти болезненно непонятны, а по новым стандартам даже неприемлемы или просто не нужны.
Эти новые стандарты могли называться «правилами вкуса и морали», «законами изящного» или «потребностями науки и просвещения». Слова
Словом, писатель обслуживает читателя хорошо пережеванными философскими идеями и разумно обоснованными правилами морали, на худой конец хотя бы забавляет соблазнительными картинками. С такой потребительской точки зрения никак невозможно признать за литературой характер независимого исследования истины приемами словесного искусства, да ещё — в случае со Свифтом — сатирическими приемами. Такого, как было всем известно, попросту не бывает: и Свифта поминутно призывали из гроба к ответу за иронию, двусмысленность, непристойность (грубую, а не соблазнительную) и неуважительность; более же всего за то, что он почему-то не считается с общепринятыми мнениями новой эпохи. Не пересматривать же мнения из-за сумасшедшего ирландского декана! Да и чего ради? Мнения верны, потому что общеприняты. Стало быть, Свифт недопонял, если не хуже. Либо его «Путешествия» неудачны, либо злонамеренны. Между этими приговорами надолго расположилась типичная просветительская критика Свифта.|Комментарий=глава первая, в которой соотечественники капитана Гулливера начинают обижаться на доктора Свифта}}
Строка 57:
====Глава вторая, в которой английская серьёзность успешно борется с английским юмором====
{{Q|Щепетильным английским критикам XVIII в. до того мозолили глаза голые и грязные йэху, что они, как сговорясь, махнули рукой на остальные три путешествия. <…>
«Путешествия» напитаны иронией с первой до последней строчки; иногда она вздымается фонтаном, чаще бьёт ключом. Это всевластие насмешки, и читатель начинает смеяться над всем на свете в тот самый момент, как берет книгу в руки. Если он к этому не готов — тем хуже для него, потому что укрыться от осмеяния в книге негде. Самые её прямолинейно-обличительные пассажи — не без подвоха, сам её рассказчик — истое посмешище. Проявлять «жестокое негодование» за чужой
В этом весь секрет, а вернее сказать — полное отсутствие «секрета» книги (учтем при этом, что её «расшифровывали», пытаясь отыскать для себя скрытую позицию неуязвимого насмешника, раз за разом и век за веком). Стоит только не выкручиваться, а признать себя достойным осмеяния — и целебное действие свифтовской сатиры, то язвительной и жестокой, то походящей на простую шутливость, не замедлит сказаться. Нам просто надлежит вместе со Свифтом, Рабле, [[Эразм Роттердамский|Эразмом]], [[Томас Мор|Мором]] смеяться над собой — и становиться от этого смеха трезвее, мудрее и добрее. Это, разумеется, не содержание книги, но необходимое условие её содержательного прочтения.}}
Строка 63:
И всё же этот английский пастор понял, подхватил и смягчил смех ирландского декана, а один такой продолжатель стоит многих поклонников.}}
{{Q|Однако в конечном счёте английский XVIII в.
Доктор Джонсон был учёный литератор до мозга костей. Он чувствовал себя приставленным к английской словесности, ответственным за неё, и Свифт с его «безделками», масками и непроницаемой ясностью казался доктору Джонсону каким-то брезгливым и небрежничающим дилетантом. В отличие от мелких просветителей, он не протестовал от лица читателей, а мстил от лица литературы за свифтовскую иронию, неуместную в серьёзных делах. Эту иронию он даже не признал за таковую, а объявил просто «недоработкой», самозащитой высокомерничающего декана от требований литературы. <…>
И всё же Джонсон судит о Свифте законченно, последовательно и по-своему добросовестно: это не ругань, а суждения. Особой проницательности в них нет; означают же они, что Свифт и свифтовская ирония становятся всё более чужды и непонятны новому времени (кстати, Стерна Сэмюэль Джонсон тоже не жаловал)…}}
Строка 81:
{{Q|… лучшей книгой Свифта <…> обычно признавали «[[Сказка бочки|«Сказку бочки»]] — главным образом по слухам или из снобизма, а также оттого, что она казалась достаточно неактуальной и вполне пригодной на роль литературного монумента.}}
{{Q|[[Кольридж]] хоть и тщетно силится приткнуть куда-нибудь Свифта, но не клевещет на
{{Q|… хотя и в ту пору, и позже Свифт часто имел в Англии опознавательный эпитет «знаменитый» и — реже — «великий», но какой-нибудь любопытный чужестранец ни у кого бы не разузнал, чем это так уж особенно «знаменит» или даже «велик» пресловутый доктор Свифт. <…> И младенцу ясно, что репутация «знаменитого доктора»
{{Q|«Путешествия Гулливера» получили отдельную упаковку; издателям и редакторам предоставлялось привести их в удобочитаемый вид. Теперь можно было приняться за Свифта как такового, отодвинуть его ещё подальше в историю и лишить демонического ореола.}}
Строка 98:
Любопытно, что средний возраст французских читателей «Путешествий Гулливера» всё понижался и понижался, а конце концов они, соответственно препарированные, стали чем-то вроде букваря для самых маленьких.
Впрочем, многие маленькие и большие парижане не только читали о Гулливере, но и видели его на сцене: в первый раз — в 1813 г., когда на сцене цирка «Олимпик» труппа [[w:en:Henri Franconi|Франкони]] представила «весёлую и роскошную пантомиму в трех актах с танцами и музыкой» — «Гулливер, или Мания путешествий». Попробуем разделить восторги зрителей.
Домочадцы англичанина Гулливера в тревоге: главу семьи донимает злой дух под видом попугая, который днём и ночью пронзительно кричит: «Гулливер, Гулливер, вояж, вояж». Под действием этих страшных слов Гулливер, как зачарованный, садится на корабль и
{{Q|Этюду [[Ипполит Тэн|Тэна]] <[[История английской литературы (Тэн)#Том III|о Свифте]]> нельзя отказать в некоторой живости, но глубоким или оригинальным назвать его трудно. Тэн попросту пересказал на французский лад упоминавшуюся теккереевскую лекцию (незадолго до того опубликованную). Впрочем, некоторые живописные факты были почерпнуты, видимо, из [[Вальтер Скотт|скоттовской]] биографии Свифта [1814 года]. Между подходом Теккерея и Тэна есть, однако, существенная разница: первый относится к сочинениям Свифта с нескрываемым восхищением, второй выражает по их поводу нечто вроде брезгливого соболезнования. С одной стороны, оговорено, что «по оригинальности и силе своего творчества Свифт представляется равным [[Байрон]]у, [[Мильтон]]у и [[Шекспир]]у». Но когда доходит до дела, Тэн никак не может обнаружить в его творчестве ничего великого: это всего лишь ряд желчных выходок эгоиста и честолюбца. Человечество явно обошлось бы и без них; впрочем, если на то пошло, то они местами даже забавны <…>.
Строка 124:
{{Q|… пересказ [[Николай Заболоцкий|Н. Заболоцкого]] «Гулливер у великанов» (1937) — это поразительная и в своём роде гениальная работа. Заболоцкий сохранил первое лицо рассказчика и сумел упростить язык в нужном направлении, не внося в него элементов чуждого подлиннику стиля (этим грешили все дореволюционные переработки, колебавшиеся между ползучим переводом и сюсюканьем). У Заболоцкого ребёнок не просто слушает сказку о Гулливере, а играет вместе с ним, на его месте — т. е. проделывает то самое, что и взрослый читатель — на своём уровне и в своих масштабах. Происходит настоящее чудо — не «Гулливер для детей», а Гулливер-ребёнок.}}
{{Q|… книга [[w:Левидов, Михаил Юльевич|М. Левидова]] «[[Путешествие в некоторые отдалённые страны мысли и чувства Джонатана Свифта]]…» (1939)
== Примечания ==
|